от наук, хоть больших, хоть малых, но отчего-то решила, что люди тон-
кие, возвышенные, не позволяют себе фыркать в чужом доме, впрочем,
Фердуева допускала, что ошибается, но тот, расплывавшийся в дале-
ком-далеке образ избранника, для которого она и старалась, воображая
их житье-бытье вдвоем в нерасторжимом союзе, по ее прикидкам с фырка-
нием не сочетался.
Фердуева стянула сапоги, обула тапочки, в ванной надела халат и, прик-
рыв дверь спальной, упоенно перелопатила улов. В деньгах Фердуева лю-
била счет, и сведение сегодняшнего дебита с кредитом вызывало улыбку
на подернутом пеленой постоянного недовольства лице.
Мастер заявлялся ровно в десять и сматывался ровно в четыре, полчаса
после полудня ел, курил, перелистывал журнал на непонятном Фердуевой
языке.
- Это какой? - поинтересовалась она как-то.
- Английский,- мастер накрыл ладонью картинку: фиолетовый закат и часы
прыгают в волнах.
- А-а.- протянула Фердуева и поспешила сообщить,- я тоже учила. немец-
кий.
- Говорите? - неосторожно уточнил мастер.
- Вы что! - всплеснула руками Фердуева, будто ее оскорбили.
Мастер, конечно, происходил из хорошей семьи. Фердуева видела это, так
же как видела, что не от хорошей жизни башковитый мужик ринулся двери
всобачивать таким, как Фердуева, но деньги всем нужны, людям надоело
мечтать о светлом завтра, затыкать щели да прорехи в сиротских бюдже-
тах.
Фердуева вышла в коридор, глянула на старинные часы, доставшиеся по
случаю.
- Четыре,- Фердуева бросила взгляд на рябой циферблат, требующий омо-
ложения, коим она как раз наметила заняться, как только выдастся вре-
мя.
- Без трех. четыре,- мастер вяло оторвался от двери.
- Агатовые с почти теряющимися зрачками глаза Фердуевой беззастенчиво
вперлись в мастера. Фердуева баловала себя взглядами в упор, тем бо-
лее, касательно людей, коим пересыпались денежки из ее кармана, да и
вообще Фердуева заметила, что прямой взгляд мало кто выдерживает, раз-
ве что дети да старцы, а большинство отводили глаза, будто таили грех,
и не один, и боялись, что глаза их выдадут.
Мастер упрятал дрель в чехол, запаковал в плечную сумку.
Фердуеву злило, что ее рапирный взор оставил мастера равнодушным. Хо-
зяйка квартиры-сейфа туже затянула пояс на талии и выставила колено в
черном чулке, чуть разведя длинные полы халата в стороны. Большую
часть жизни Фердуева посвятила изучению мужских особей, наблюдения ее,
точные и проверенные годами, никогда не подводили. Белизна нежной кожи
матово проступала сквозь умеренную черноту чулка. Фердуева отпрянула к
стене, раскрыла полногубый рот, обнажив мелкие, крепкие зубы, напоми-
нающие зерна кукурузного початка, только ослепительно белые, вдохнула
с присвистом, будто ощутила внезапный приступ удушья. Ничего такого
она не думала, но хотелось, чтоб мужик взыграл, забил копытом, после
чего Фердуева намеревалась выставить его, впрочем не обижая, дверь-то
еще не закончена.
Мастер притулил сумку в угол, звякнув пучком стальных полос, и по без-
различию в его лице Фердуева сразу смекнула: сейчас спросит, как всег-
да: можно в ванну? Она еще чуть выставила колено вперед.
- Можно в ванну?
- Нельзя.- Фердуева тряхнула головой, черные волосы шало заметались по
плечам, заскакали кольцами по гладкому, высокому лбу.- Там мое нижнее
белье,- пояснила Фердуева, отчего-то решив, что разговор о белье изме-
нит соотношение сил в ее пользу.
Мастер пожал плечами: обождет, белье так белье. Фердуева еще не перес-
тупила ту грань разочарования жизнью, когда мужское безразличие перес-
тает волновать. Медленно прошествовала в ванную, понимая, что мастеру
некуда глядеть более, как на ее спину под махровым халатом жемчужной
голубизны, на тонкие щиколотки в тапках без задников, на розовеющие
сквозь ткань чулка пятки. В ванной она пробыла - ровно столько, сколь-
ко по ее прикидкам потребно для сокрытия предметов туалета, не пред-
назначенных для посторонних взоров, еще Фердуева залезла в ящик, куда
прятала мужские бритвенные принадлежности, кремы, лосьоны и выставила
их на полку под зеркалом во всю стену: пусть видит!
Мастер прошел в ванную.
Хозяйка терялась в догадках: раздевается ли он там до пояса, или дого-
ла? Прислушалась к шуму воды, приложила ухо к двери с ручкой из ста-
ринной бронзы. Фердуева любила ставить других в неловкое положение,
сбивать спесь и. диктовать свои условия, и сейчас раздумывала: не рас-
пахнуть ли настеж дверь, застав мастера обнаженным и смущенным донель-
зя. Фердуева потянула ручку на себя, дверь не шелохнулась - заперта на
щеколду - как же она сразу не учла. Внезапно шум воды смолк, Фердуева
отскочила от двери, будто взрывной волной отбросило, едва успев мет-
нутся в кухню. Дверь из ванной распахнулась, и мужчина вышел, сразу
заметив, что хозяйка затаилась на кончике табуретки, ненатурально сло-
жив руки на коленях.
Фердуева сглотнула слюну.
- Сегодня не фыркали. Отчего?
Мастер стер капли влаги со лба.
- Разве я фыркаю?
- Еще как! - без улыбки подтвердила хозяйка.- Шумно! Я даже думала, не
дурно ли вам? - и, не зная зачем, уточнила,- Вы давно знаете Наташку
Дрын?
- Сто лет.- Мастер потянул замок молнии, вытащил из кармана куртки ав-
томобильные перчатки.- Завтра буду в половине одиннадцатого.
Фердуева хотела строго возразить - почему? Потом решила, что мастер не
подчиненный, и вообще, ярить дельного человека - занятие пустое и руг-
нула себя за то, что слишком втянулась в ненужную игру. Она поднялась,
приблизилась к входной двери, тронула не знавшими трудов руками сталь-
ные полосы.
- Если человек с головой, сколько времени понадобится, чтоб прогрызть
такую дверь?
- Вся жизнь.- Мастер глянул на часы с гирями. Фердуева отметила, что
дверщик опаздывает и решила потянуть время в отместку.
- Я серьезно.
Дверщик властно отодвинул Фердуеву.
- Мадам, я спешу.- Низкий голос пророкотал и затих под высокими потол-
ками.
Фердуева поразилась - здорово ухнуло! Квартиры домов постройки начала
пятидесятых годов больше подходят для обитания мужчин с низкими голо-
сами, и еще заметила, что мастер ни разу не обратился к ней по име-
ни-отчеству, предпочитая обходиться безличными, повисающими в воздухе
словами, не адресованными никому конкретно: . можно то-то?.. нельзя ли
того-то?..
Дверь лифта захлопнулась. Фердуева стыла в дверях. Снизу тянуло холо-
дом. Мадам! Тоскливо. Фердуева редко живала одна, и сейчас, по вечерам
одолевали телефонными звонками, но все не то, не те. кавалеры не при-
носили успокоения, а от гульбищ Фердуева начала приуставать. Тридцати-
летие встречала в расцвете сил и красоты, обеспечив себя на две жизни
людские или на десяток инженерских, а счастье все плутало, не желая
встречи с обладательницей квартиры-сейфа.
Лифт снова заскрипел на ее этаже, дверщик чертиком из табакерки выско-
чил из кабины.
- Забыл колпак! - потянулся к вязанной шапке с пунцовой кисточкой на
макушке.
- Я бы отдала, не стоило волноваться,- Фердуева чуть привалилась к ко-
сяку, выражением лица напоминая деревенских баб, провожающих мужиков в
солдаты.
Фердуева стояла как раз напротив напольного зеркала в прихожей, отра-
жавшего хозяйку во всей красе, получалось даже, что отражение переиг-
рывало оригинал, да и мастер в зеркале смотрелся лучше, чем в жизни.
Фердуеву окатило неясным томлением, уйти бы в зеркало, и навсегда
притворить дверь за собой. Мастер ринулся к лифту, и Фердуева истолко-
вала его поспешность, как укор, как выпад, как нежелание отправиться
вместе с ней в зазеркалье. Злоба закипела мгновенно.
- Вот еще что. Я слышала укрепители дверей сами нередко их распечаты-
вают потом. или наводят спецов-дружков,- сказала и пожалела, дверщик
так глянул, что ноги Фердуевой, едва не подломились, что случалось
редко и обычно только в минуты невиданных увлечений.- Шучу.- выдавила
она, а про себя ужаснулась: точно наводчик, Господи, неужто меняться?
Не могла Наташка Дрын гнилого человечка порекомендовать, не могла.
или.
Апраксин держал себя в узде и ронял слова медленно, не отрывая взгляда
от мучнистого лица Дурасникова, желтевшего подсолнухом над зеленым
сукном стола. Апраксин еще в газете, до ухода на вольные хлеба, удос-
тоился титула "разгребателя грязи". Потому и ушел. Не всем нравилось
разгребание, и не всех утешало: особенно отвращали неподатливость и
непонятливость Апраксина по части скрытых угроз, легкость, с какой
жонглировал он весомыми фамилиями. Нельзя сказать, чтобы Апраксин не
боялся, но еще более страшило превращение в чиновное ничтожество,
угодливое, с маломощными или вовсе рассыпающимися в прах от ненужности
мозгами, готовое всегда принять-стерпеть удар и само ударить.
Апраксин мог вкалывать до седьмого пота, по четырнадцать часов в сут-
ки, без выходных, перепрыгивая от ранней весны аж в позднюю осень, мог
переносить лишения и безденежье, мог отказывать себе подолгу и в важ-
ном, мог видеть правящих бал дураков и не возмущаться, мог терять на-
дежду, прикасаясь к липкому соображению,- так повелось от века, было и
будет всегда,- но одно Апраксину не давалось: унижения явного, столь
необходимого для чиновного процветания - не переносил. Не переносил
хамства, плохо замаскированного радением за судьбу дела; не переносил
брани тупых начальников, подпертых со всех сторон мощными плечами
дружков, вмурованных в цементный раствор семейных связей, лакающих с
ладошек-ковшиков волосатых лап; не переносил виртуозной, а чаще грубой
лжи в сочетании с круглыми, наивными глазами, именно такими, какие
сейчас таращил Дурасников, будто все, что говорил Апраксин - дурной
сон, и в магазине Пачкуна никогда не торгуют гнилой колбасой, не пус-
кают чешское пиво ящиками налево, не укрывают редкие товары, сплавляя
их на сторону с немалым прибытком или нужным людям, будто не кипит в
продмагах тайная жизнь. Подсолнух дурасниковского лика, то отшатывался
от стола, то надвигался, и казалось, вот-вот скатится в зал, да бутыл-
ки с минеральной, выставленные частоколом, удерживали зампреда.
Апраксин только однажды уловил подобие улыбки на лице зампреда. Апрак-
син как раз живописал разбирательство с Пачкуном по части продажи тух-
лой колбасы; искривленные батоны, покрытые зеленоватыми бляшками пле-
сени, смердили пакостно и тревожно, вызывая спазмы в глотке. Апраксин
навис над столом Пачкуна, вывалив гниль прямо на раскрытую бухгалтерс-
кую книгу и ждал. Пачкун, вначале гневный, быстро смекнул, что Апрак-
син в курсе дел, особенно услыхав упоминание про СЭС; Пачкун с белоха-
латниками санэпидемстанции ладил отменно, понимали друг друга с полв-
здоха, жили дружно, как и велел однажды Дурасников на очередном сове-
щании по дальнейшему улучшению, Пачкун уж и не помнил чего.
Апраксин только уверил Пачкуна - колбаса девятой свежести, а может,
даже из десяти вываливается. Пачкун имел пять-шесть отработанных увер-
ток, отмазок, как называла версии Пачкуна Наташка Дрын, но по виду Ап-
раксина прикинул, что в словесных баталиях разгневанного покупателя не
переиграть. Пачкун вынул из внутреннего кармана швейцарский перочинный
ножик с белым крестом на алом тельце, ногтями выдернул лезвие, на гла-
зах Апраксина отрезал ломтик тухлятины, мечтательно пережевал и. прог-
лотил.
Апраксин удостоверился, что Пачкун настоящий солдат, ради решающего
броска, ради успеха общей атаки готов жертвовать собой. Апраксину ста-
ло смешно, хоть и не подал вида. Вот это да! Сожрал, гад, тухлятину и
даже не поморщился! Вызывает восхищение: новый тип героя рождался на
глазах. Из колбасного среза старческой гнойной слезой сочилась зелено-
ватая жижа.
Видно, Дурасников со слов Апраксина представил, как Пачкун трескает
тухлую колбасу, отметая любые подозрения беспримерной храбростью, и
губы зампреда, привыкшие растягиваться в запретительную ниточку, дрог-
