щества, как волки, обманываем только слабо соображающих и ленивых.
Способствуем отбору живо и здраво кумекающих. Теперь, в век экологи-
ческой справедливости, властям нужно сто раз подумать, прежде чем
взяться за нас. Кого ругать без ворья и фарцовки? Как отвлечь усталых,
пришедших с опостылевшей работы трудяг-грошевиков? На кого излить
ярость стопудовой Матроне, которой по паспорту едва-едва тридцать, ес-
ли не на хрупкую причесанную девочку в заморских одеяниях? Выходит,
общество не понимает своей выгоды, поднимая руку на обслугу теневой
экономики! И вот что я вам скажу: способы производства менялись, формы
правления тож, но жулики существовали всегда, как солнце, как луна,
как рождение и смерть; они, как боль в организме, сигнализируют о бес-
порядке. Разве мы болезнь? Мы симптомы! Ни один, уважающий себя эску-
лап, не вознамерится лечить симптомы, упуская из виду самое недуг!
Мишка устал, отер лоб салфеткой, приподнял бокал, черные насмешливые
глаза заплясали в бликах света, преломляющегося в шампанском.
- Оп-ля! - Мишка опрокинул бокал, рухнул на стул, прижал ближайшую да-
му, с лицом невинным, изумленным, будто всегда свидетельствующим: "Фи!
Я?.. Не такая! Упаси бог! Меня с кем-то перепутали".
- Шурфик,- пропели красиво очерченные губы,- купи мне шарфик!
Мишка запустил пятерню в густые волосы соседки, потрепал женщину, как
пуделя или пса редкой, вожделенной породы:
- Симптомчик ты мой! А молвят шептуны, теперь вас греют издалеча, с
британских островов?
Девица потянулась к бананам, Мишка поспешил с помощью, в секунду точ-
ными резкими движениями очистил спелый плод.
Застолье шумело, умел Мишка раскачать самых сумеречных: двое из авто-
сервиса с противоположного конца стола, оповестившие о неприятностях с
властями и весь вечер пившие мрачно и отринуто от общего веселья, рас-
таяли; вокруг изумлялись: чего печалиться? Кого не заметали? У кого не
возникали неприятности? Но отсидки избегали почти все и всегда, а из
присутствующих никто не разу не привлекался. Мишка Шурф поднялся, обо-
шел стол, обнял за плечи красавцев, жестянщика и маляра, слегка стук-
нул головами.
- Братья во Христе! Гоните печали! Не то измочалят! Покажите мне небе-
рущего, и я удалюся в монастырь, упрячусь в келье до смертного часа.-
Мишка мгновенно посерьезнел, шепнул на ухо жестянщику.
- У вас какой район? -услыхав ответ, полыхнул довольством, будто выиг-
рал в лотерею "Волгу" или срубил на ипподроме самый сладкий заезд.-
Хо! Известный райончик!!
Автосервисники впрямь расцвели на глазах: все знали, Мишка Шурф только
прикидывался балаболом, но концы имел будь-будь и при доброте характе-
ра и неплохой обеспеченности, нередко выручал за так или прицеливаясь
в далекое будущее.
По дороге к своему месту, Мишка навестил оркестр, отслюнил зеленую бу-
мажку, приказал три раза сбацать "Ах, Одесса, ты знала много горя!".
Оседлав стул, Мишка Шурф по-хозяйски оглядел стол, пальцем поманил
официанта, нашептал про свечи, про десерт для избранных: арбуз с конь-
яком, чернослив в подлинных, ручного сбивания, сливках и запихнул в
халдейский кармашек расчетную сумму, зная точно, что отблагодарил
по-царски.
Стол вскипел свежим шампанским, взрывами смеха, зашуршал наклонами тел
в струящихся, переливающихся платьях. Соседка Шурфа положила руку Миш-
ке на колено:
- Может, отзвонить Фердуевой? Затаилась?!
- Дверь обустраивает! Фердуха баба мозговитая, жадная, ей без крепост-
ного вала нельзя. Боится, выпотрошат, и то сказать, есть чего умык-
нуть.- Мишка Шурф похоже сообразил, что ляпнул лишнее и сосредоточенно
принялся за чернослив.
Соседка уточнила:
- А правда упакована?
- Брехня! - отрезал Шурф и обдал холодом глуповатую соседку с яркими
синими глазами.
Оркестр закончил отработку Мишкиных воздаяний, певец-руководитель ог-
лядел зал и взмахом руки, тпрукая по-детски пухлыми губами, продудел
отбой и сборы. Мишка Шурф выскользнул в холл, набрал номер Фердуевой,
и по тому, как он молчал, без тени ухмылки кивал, сосредоточенно пос-
тукивая по диску костяшкой указательного, можно было решить, что загу-
лявший допризывник докладывается грозному отцу.
Дурасников заглянул в кабинет Филиппа Лукича, толстопузого карлика с
непомерно большой головой, янтарными глазенками под клочковатыми бро-
вями и широким носом-башмаком; вообще Филипп Лукич напоминал более
всего разом побелевшего негра, и волосы его рыжие курчавились над
проплешинами мелким бесом. Дурасников зашел покалякать про меры воз-
действия на Апраксина, вернее обсудить, какие есть в арсенале, а также
обговорить: может рано еще стращать? Филипп знал толк в сроках, имел
опыт укрощения строптивых и шумных, и карательный нюх.
Филипп сыпал необязательными откровениями, и Дурасников, не слушая,
поддакивал. Филипп иногда мог потрясти осведомленностью в делах собе-
седника, и тогда зампред подогревал себя в уверенности: "Гнать взашей
Кольку Шоколадова! Стучит, гаденыш!" Но Филипп, будто читая мысли Ду-
расникова, давал задний ход, приоткрывал секреты утечки компромата, и
зампред убеждался: зря взъярился на Шоколадова, водитель не виновен.
- Ты насчет вчерашнего звонка? - Филипп молитвенно сложил руки на жи-
воте и крутил большими пальцами, напоминающими краснофиолетовые сар-
дельки.
Дурасников кивнул, говорить не хотел, лишнее: черт его знает, что у
него в кабинете за чудеса упрятаны? Филиппа боялись, знали его умение
наносить удары редкие, но смертельные. Филипп, в отличие от Дураснико-
ва, озабоченного важностью многотрудных дел, играл роль весельчака.
Он свел сардельки больших пальцев вместе и уткнул оба пальца в необъ-
ятный нос. Кормился Филипп в дурасниковских продмагах, но умудрялся
держать дистанцию и давал понять Дурасникову, что это он, Филипп, де-
лает зампреду одолжение, отовариваясь у его дворовых и присных, но,
если захочет, найдет себе другого благодетеля вмиг, а вот Дурасникову
Филиппа никто не заменит. Филипп источал запах власти, безумия, жесто-
кости, притом что ничего такого явно за ним не водилось.
- Разные имеются меры.- янтарные глазки сыпанули искрами восторга,
будто хозяин мысленно перебирал меры и охвачен приятным возбуждением
от их обилия и действенности.- Попасут объект мои ребята, в вытрезви-
тель пригласят.
- А если не пьет? - Дурасников оглянулся на дверь, окатило дрожью,
укорил себя в трусости: чего-чего, но приложить ухо к двери Филиппа
никто не посмеет.
Филипп масляно улыбнулся, глянул на Дурасникова, как на несмышленыша:
- Раззи важно пьет-не пьет? Важно, что забрали.
- Бить станете? - испуг Дурасникова был неподдельным.
- Упаси Бог! - Филипп даже огорчился.- Ни-ни, заберем, составим чин-
но-мирно документики и выпустим в лучшем виде.
- И что? - не утерпел Дурасников.
- А через пару месяцев еще раз заберем и еще раз составим, а через ме-
сяц или два третий раз подоспеем, а там, глядишь, по совокупности по-
паданий в вытрезвитель, отправим в лечебно-трудовой профилакторий. На
год. если случай тяжелый - на два.
Дурасников присмирел: страшно получалось, без битья, без насилия можно
человека, к тому же непьющего, упрятать на годы.
- А врачи? Врачи-то при обследовании увидят - непьющий.
Филипп аж привскочил от неосведомленности Дурасникова.
- Алкаши, брат, разные водятся, и белолицые, и кровь с молоком. От бо-
гатыря не отличишь. Врачам, что главное? Бумаги! Кто станет ковырять,
да и зачем. Своих по горло. Факты, брат, упрямая вещь, за год три раза
в вытрезвителе побывать не шутка. Возьмем к примеру тебя, человека,
пьющего в меру,- Филипп ласково рассматривал Дурасникова,- если мои
орлы тебя раза три сопроводят почивать на белых да казенных простынях,
любой врач не усомнится - вот он, клиент. Ты что ж думаешь, только
красноносые, да с синюшными мешками, аж до колен отвисающими, освежа-
ются? - Филипп замолчал, дотронулся до календаря, будто советовался с
канцелярской штуковиной,- разные меры в наличии, но. до поры, не вижу
оснований. Подумаешь, трепанул на сборище полумертвых. Старики любят
погундеть, да ленивы, да слабы, да недвижны, им ли тебя корчевать? Тут
бульдог нужен, чтоб хватанул - ножом зубы не разожмешь. Если твой
правдивец таковский, другое дело. Словом, побачимо,- Филипп откинулся
на спинку стула.- У моей снохи мать слегла, уважает красную икорку,
пособи.
- Не вопрос,- выдавил из себя Дурасников и покинул кабинет.
И опять просьба об икре предстала поощрением Дурасникову из уст Филип-
па.
Церковным перезвоном ожил звонок. Фердуева открыла мастеру-попечителю
стальных полос им же обласканную входную дверь и прошествовала в
спальню завершать туалет. Заботы громоздились, как торосы при таянии
льдов. Хозяйство Фердуевой требовало неустанных хлопот и твердости,
умения нравиться, умения подмазывать и умения вызывать страх, и все
эти умения надлежало использовать ко времени, быстро сменяя одно дру-
гим. Сомнений, в одежды коих часто рядится боязнь, Фердуева не испыты-
вала, но сомнения-прикидки, сомнения выбора пути посещали хозяйку
квартиры с непроницаемой дверью, роились под жесткогривыми волосами
вороной масти; в миг принятия окончательного решения Фердуева обыкно-
венно раскрывала пудренницу и вглядывалась в отражение, будто зазер-
кальный двойник подсказывал ей единственно верный ход, приносящий ско-
рый результат при незначительном риске.
Каждый день приносил вопросы, каждый день подопечные украшали выкрута-
сами своеволия, зная, что хозяйка без хлопот чахнет, без препятствий
скучает, не сокрушая, сникает и впадает в меланхолию, не предвещающую
ничего хорошего. Подопечные повиновались Фердуевой беспрекословно: ус-
воили накрепко - она прошла весь путь и ведомы ей любые закоулки ре-
месла, в лоции ее помечены самые неприметные камни, обозначены невиди-
мые течения, опасные скалы, неожиданные повороты русла. Подчиненные не
забывали о незавидной участи непокорных: чаще Фердуева била рублем,
реже. о реже и думать не хотелось. Все под черноволосой властелиншей
жили сладко, жрали обильно, ублажали нутро безотказно, радуясь каждый
своими именно ему дорогими радостями, и прослеживать, хоть и мысленно,
пути-дороги неудачников, неугодных Фердуевой, что самому заталкивать
ложку дегтя в собственный бочонок меда.
Фердуева завершила обработку глаз, и зеркало трюмо услужливо подтвер-
дило, что зрачки на эмалевой голубизне яблок таинственно сияют и лу-
чатся непонятным блеском, привлекающим мужчин, будто лампа в ночи мо-
тыльков. После ресниц и век черед румянам, а уж потом Фердуева совер-
шила прозвонку - утреннюю поверку. Отчеты поступали деловые и краткие,
как она и любила, как и требовала от говорливых. Непосвященный, дове-
дись ему подслушать разговор, не понял бы ни слова, даже заподозрил
бы, что переговариваются на чужом языке.
Перед Фердуевой лежал список ожидающих ее звонка: Наташка Дрын, Почу-
ваев, непонятный стороннему взгляду Эф Эл, Пачкун и Акулетта.
Взвыла дрель в коридоре, и Фердуева выползла из спальни, любила с
детства наблюдать, как железная стружка бьет из-под бешенно вертящего-
ся сверла. Дыра, все расширяющаяся в железе, рождающаяся из непримет-
ной точки, напоминала Фердуевой о собственных незряшных усилиях: не
отступай и добьешься! Если и железо сдается под натиском другого желе-
за, проявившего упорство и способность бить в одну точку. Запах горя-
чего металл достигал ноздрей хозяйки и радовал непривычным, оттенял
обилие дорогих заморских запахов.
Решетка стальных полос поднялась от пола до потолка, Фердуева глянула
сквозь квадраты стальных переплетов на площадку, из детства выпорхнуло
смешное и тревожное воспоминание о небе в крупную клетку. Фердуева ус-
мехнулась, и мастер с опаской вперился в плоды своих железнодельных
