приглядывали за ним и появление русоволосого, едкого на язык мужика -
возмутителя зампредовского покоя - у "двадцатки", подведомственной
Пачкуну не прошло незамеченным. Особенно неторопливое разглядывание
витрин, будто пост наблюдательный себе оборудовал. Во время визита
Фердуевой в магазине, Апраксин крутился через дорогу, напротив входной
двери, и так получилось, что три легковушки затарили картонными ящика-
ми на его глазах. Хотелось перебежать улицу, тронуть за рукав владель-
ца машины и прошептать: "Что у вас в ящике?" - испуг ли, наглая ухмыл-
ка, равнодушие? "А вы кто?" - процеживается сквозь золото зубов. "Я ж
не спрашиваю, кто вы? Я спрашиваю, что в ящике?"
Что, что?..
Апраксин не хуже других знал, что, но. О наблюдении за ним из сине-
кастрюльного "москвича" с оранжевой полосой по бокам не подозревал.
Фердуева покинула магазин, вмиг отловила такси и укатила. Преследова-
ние на машине не входило в планы Апраксина, поводить в окрестностях
дома - другое дело. Постоял у магазина, давая пищу для размышлений на-
ружникам рыжего дружка Дурасникова. Апраксин носил с собой записную
книжку-памятку, где расписывал события дней недели, сейчас некстати
раскрыл страницу и сделал несколько пометок.
Хуже не придумаешь!
Люди рыжего Филиппа решили, что Апраксин полез в игру по-крупному и
записывает номера машин, чьи владельцы отоваривались благодаря участию
дона Агильяра. Прикрытию Пачкуна возникла угроза, и тайные силы рину-
лись на его защиту.
Апраксин зашагал к рынку, патрульная машина поплыла рядом в неявном
почетном эскорте.
На рынке кипела ярмарка. Больше суетились, чем торговали, гремела му-
зыка, танцевали и, хоть с покупками выходило туго, зрелище для привыч-
ных к сумеречным рынкам последнего полувека выпадало незабываемое.
Особенно раздольно рдели по прилавкам рублевые гвоздики, и Апраксин
определил, что, как и он, многие сожалели, что цветы не подашь к сто-
лу, красота она, конечно, сила не малая, но не на пустой желудок.
Апраксин бродил меж рядов: пробовал изюм, квашеную капусту, подбрасы-
вал на ладони зеленоголовый редис - или редьку? кто как величал. Рынок
походил на портретную галерею удивительных типажей: бабки, отряженные
за покупками, и служивые женщины, высадившиеся десантом в обеденный
перерыв, замечали только товар; напротив, Апраксин - исключительно ли-
ца торговцев, поражающие различием: тонами загорелости, разнообразием
густоты морщин, оттенками розоволикости. Тут же сплавляли юбчонки и
сумки с ликами кинозвезд. Кустики укропа, петрушки, кинзы возлежали на
щеках Марчелло Мастрояни и Джейн Фонды, алые рты звезд можно было спу-
тать с почти вишневыми редисными шариками с прическами-хохолками изум-
рудной ботвы. Очереди поругивались и вертели змеиными хвостами. На
мясных госприлавках поражало обилие жирных кусков, будто любая забитая
живность сплошь состояла из сала с тонюсенькими прослойками мясного
цвета. Лица рубщиков, значительные и спокойные, белели над горками
выкладки неаппетитных кусков. Женщины, охая, крутили желтожирные ош-
метья, как видно, пытаясь уяснить, куда девается остальное, но задача
эта не разрешалась десятилетиями и сотнями мудрых голов; наивно, если
не глупо, вознамериться обычной домашней хозяйке вот сейчас ре-
шить-разрешить всю многотрудность задачи.
Рынок, если б сюда под конвоем приволокли Пачкуна и взгромоздили на
трибуну, рынок, пояснил бы он, та же машина для делания денег, что и
магазин. Тут бы Пачкун сыпанул ледененящими подробностями, да зачем?
Кому нужно, те в курсе, а надели рыночным или магазинным многознанием
всех да каждого, дак что сотворится, люди добрые?
Апраксин подслушал невольно, как покупательница семян укропа, мамаша с
коляской, вещает: "Высажу на лоджию. каждый год и петрушку, и укроп
имею. Утром встанешь, нарвешь к яичнице или еще там куда, своя, све-
жая, прямо с грядки, опять же экономия". Апраксин подумал: времена!
Можно прикинуть сколько пучков петрушки заработает за день трудов ин-
женер, не так уж и много, а есть края, где за день работы не на травку
пересчет идет. Обидно становилось, и вину Апраксин возлагал даже не на
Пачкуна, не на Фердуеву, хотя о ней ничего изобличительного покуда не
знал, не на ворье=жулье, а на Дурасникова, который крал не мясо, не
банки с балыком, а крал власть и употреблял ее единственно к собствен-
ной выгоде. Под своды рынка вошли двое, милиционеры, оглядели хозяйски
прилавки, двинулись по центральному проходу, остановились возле Апрак-
сина, посмотрели на него, он на них, обошли Апраксина, похоже, налетев
на диво, будто стоял он в карнавальном наряде или вовсе голый, и уда-
лились.
Дурасников обдумывал звонок Филиппа - правоохранителя: так и есть, бу-
зотер с собрания ринулся в бой, вынюхивает у магазина. Сечет! Дурасни-
ков про себя, не исказив ни буквы, повторил въедливое из уст рыжего
Филиппа: "Стоит понимаешь, вперившись в витрину, и карандашиком в кни-
жечке чирк-чирк номера пачкуновской шатии братии!" Филипп сомнительно
утешил: "Не таких обламывали, да и вообще. может, погоношится
день-другой и лопнет, времечка на многонедельные труды не у всех в
достатке".
Пачкун по случайному совпадению отзвонил сразу после филипповского
треньканья. Начмаг, напротив, нашептал приятное: в субботу сборище в
бане под водительством Наташки Дрын, плюс ее подруга, изъявившая жела-
ние вторично погудеть с Дурасниковым.
Зампред оперся о стол и поражался мыслям пакостным и будоражащим, за-
висшим одна над другой, будто слои дыма или водка и сок в "Кровавой
Мэри", слои не смешивались: думы о субботе заставляли ослабить узел
галстука и ухарски расправить плечи; думы о мужике с записной книжкой,
набросившем удавку на Пачкуна, холодили спину и липко вымазывали Ду-
расникова потом. Зампред не впервой натыкался на сопротивление, а то и
открытую враждебность,но не слишком волновался: выковырнуть их брата
из кресла не каждому по зубам, хоть всю жизнь тряси записной книжечкой
с подсмотренными гадостями; но в этом случае бога районной торговли
окатило звериной тоской, уверенностью загнанного существа, неизвестно
отчего, но враз пронзенного - вот мой охотник! От сверлящего ствола не
увернуться, не сигануть в чащу, все предопределено, и ноги, только что
несущие в стремительном беге, сами подгибаются.
Втек виноватым школяром водитель Шоколадов - отпроситься на пару ча-
сов. Дурасников разъезжать не собирался, но отпускать Кольку не любил.
Шоколадов плел неубедительное про кончину теткиного мужа, про вязкие
поминальные хлопоты и не сомневался, что Дурасникову вранье очевидно.
Дурасников обычно сразу решал: отпустить или нет, а потом тянул жилы
для порядка: сейчас решил - отпустить, но молчал, пусть взопреет, су-
кин кот! Не одному ж Дурасникову шарахаться от великолепных юных объ-
ятий к филипповским иезуитским рассуждениям.
Хрюкнул телефон, Дурасников цапнул трубку, порадовался, что уж время
этого разговора Шоколадову понадобиться переждать в трепетном неведе-
нии.
Шоколадов приткнулся на краешке стула, нахохлился по-птичьи.
Распустились, мелькнуло у Дурасникова, без спроса валятся на стул, ох
и времена всеобщего прозрения, однако спасительная мысль подоспела ко
времени, не дала нырнуть в брюзжание: сидит ли Шоколадов или стоит,
боится смертельно зампреда или хихикает почти в лицо - неважно, важно,
что власть в руках Дурасникова, право издавать приказы и отзывать, ук-
рашать бланки подписью и резолюциями, право вызывать на ковер у него,
пусть по-доброму, пусть и совсем по-отечески, лишь бы не ломалась
структура, оставался нетронутым каркас, вроде как дом при капитальном
ремонте - несущие перекрытия и балки сохранены или заменены
точь-в-точь подобными, планировка без изменений, только лестничные
марши переложили да обои переклеили, подновили потолки, подкрасили пе-
рила, и старый дом зажил новой жизнью, всем своим нутром оставаясь
старым домом, откуда лишь выкурили старые запахи, сменили ковровые до-
рожки и зелень в горшках на подоконниках. Против косметических ухищре-
ний не возражал.
Дурасников мысленно усадил себя на полку в парилке, подсунув под зад
деревянную круглую доску, чтоб не сжечься, напялил фетровый колпак,
смежил веки и, как в яви, ощутил прикосновение тела давешней подруги.
Эх, ма! Не думал не гадал, что еще обломится плотского греха. Благость
снизошла на зампреда, умягчила шейные позвонки, что с хрустом все чаще
и чаще напоминали о своем наличии, благость отогрела Дурасникова, омо-
лодила, разгладила морщины, отутюжила мешки синюшные, почти согнав их
с начальственного лика, благость же приподняла руку зампреда и оживила
ленивым взмахом - иди, Коля, иди!
Шоколадова будто смерчем вымело. Дурасников опустил давно безмолвную
трубку, переворошил бумаги, зачинил красный карандаш, а подумав, и си-
ний, вытянул последовательно ящики из левой тумбы, сначала верхний,
затем средний и, наконец, нижний. Ничего определенного не искал, при-
вычка срабатывала - отдалял мучительное прочтение бумаг, налюбовавшись
выдвинутыми ящиками, резко загнал их в ячеи, с грохотом и болью, так,
что получалось, будто ящики виноваты, что суббота далеко, по улицам
шныряет с книжечкой опасный тип и вообще все чего-то добиваются от Ду-
расникова, прекрасно сознавая, что мало он может, а хочет и того мень-
шего: покоя, покоя и. еще раз покоя.
После обязательного посещения мыслей о покое, рука привычно прянула к
селектору и вытребовала подчиненных из тех, что особенно раздражали
зампреда. Рать его управлялась не просто, за каждым чернела тень вель-
можного столоначальника, и лавирование без лоции требовало умения и
каждодневного напряга.
Сосредоточиться Дурасникову не удавалось; перед глазами мельтешил Ап-
раксин, переписывающий номера, невозмутимый, достойный человек, как
раз из тех, коих Дурасников не понимал - всю жизнь без выгоды!? - бо-
ялся и ненавидел, зная, что ни при каких обстоятельствах не стать ему
равным Апраксину; видно это всем и особенно самому зампреду, и сосу-
щее, рвущее и пятнающее внутренности кровью ощущение второсортности
ярило Дурасникова люто, до головных болей и задышливой злобы. Внешне
он держался - не подкопаешься. Мог изобразить широту взглядов, мог
терзаться сомнениями прилюдно, мог изменить точку зрения, вообще мог
все, лишь бы ничего не менялось в сущностном порядке вещей: он правит,
а другие подчиняются, он изрекает, прочие внемлят.
После посещения "двадцатки" Пачкуна, Фердуева с полной сумкой понес-
лась по делам. Каждый день распухал делами неимоверно. Почуваев просил
закупить простыней, и хотя постельное белье - раздобывание, стирка и
прочие - числилось за Почуваевым и Помрежем, хозяйка, контролируя их
последнюю убогую закупку, решила обеспечивать предприятие бельем само-
лично. Единственно потребовала, чтоб почуваевская жена нашила метки
для прачечной, работа противная, но обязательная, особенно шиковать с
бельем Фердуева не намеревалась, вон в гостиницах, случается: ветошью
застилают да рядном прикрываются. Фердуева понимала, что затраты на
белье вычитаются из прихода, уменьшение денежных поступлений пережива-
лось болезненно; нешибко привередливых клиентов Фердуева советовала
размещать, по возможности, без белья, пусть притулятся на диванчике -
все лучше, чем вокзальный зал полусидя или в сквере под газетным лис-
том.
Подвалы института требовали неослабного внимания. Их грубо вымазанные
стены скрывали возможности резкого скачка предприятия. Подвалы подку-
пали неприступностью, скрытостью от посторонних и пространством. Дело
могло выгореть крупное, само производство Фердуева мыслила вести по
ночам, начиная, скажем, за час до полуночи и завершая к первым пету-
хам. За вывоз продукции не волновалась - не исключено, что клиентура
