нули в усмешке.
Сожрав тухлую колбасу, Пачкун, чтоб не потерять темпа ублажения, тут
же предложил Апраксину чешского пива, но только завтра. Апраксин прием
знал - лишь бы сбить пламя сейчас, после разберемся, согласился загля-
нуть за пивом, хотя и знал, что Пачкун, прикинув, грозят ли ему реаль-
ные неприятности по милости этого русоволосого мужика,вряд ли допустит
Апраксина до пивного довольства. Пачкун любил счет услугам и впустую
не ублажал всяких разных. Весной, летом и осенью заявлялся Апраксин к
Пачкуну с тухлой колбасой, и три раза, то ли не признавая Апраксина,
то ли отрабатывая прием, Пачкун сжирал ломтик гнили так бесстрашно,
что Апраксин и впрямь усомнился: гнилая, или мерещится?
Еще Апраксин уел Дурасникова, сообщив, что в апраксинском доме, при
постройке в начале пятидесятых, наметили разместить три магазина и не
обманули: открыли галантерею, продмаг и булочную; за три десятка лет
все три магазина исчезли, а в свободные помещения на первом этаже въ-
ехали организации, названия коих состояли из стольких букв и в таких
сочетаниях, что даже взрослые, вполне грамотные люди, беспомощно шеве-
лили губами, пытаясь проникнуть в тайный смысл абракадабры. Выходит,
подытожил Апраксин, никакого улучшения нет и в помине, положение с
торговлей в микрорайоне ухудшается стремительно, и непонятно, что же
зампред вкладывал в понятие "расширенная программа".
Дурасников поднялся, сказанное Апраксиным, да и сам выступальщик не
понравились, особенно пугали предметность и осведомленность. Пачкун
дурак, торгует гнилью! Зампреду давно доносили. Дурасников знал, как
сгнаивают редкий товар, вначале припрятывая его в расчете поживиться,
а после, не продав налево, начинают лихорадочно сплавлять через торго-
вый зал. Непотребство. Дурасников вознегодовал для вида, попросил Ап-
раксина указать числа продажи гнилой колбасы, понимая, что никто их не
запоминает, гневно обличил некоторых - бесфамильно! - работников тор-
говли в злоупотреблениях и, отдав дань времени, признался:
- Вас не могу морочить, с торговлей в районе сложно, а будет еще хуже.
Слова эти дались Дурасникову нелегко, но зато снимали с плеч тяжесть и
отдавали мученичеством честного человека.
Апраксин попросил слова для ответа и добил Дурасникова, высказав пред-
положение, что такие, как Пачкун, творят дела не без ведома Дураснико-
ва, а если без ведома, то зачем тогда Дурасников?
Зампред стучал карандашом по сукну: дожили! Его, доверенное лицо влас-
тей, костерят, как хулигана! Дурасников дотронулся до депутатского
значка, будто некто в запале обличения мог сейчас же с мясом вырвать
сине-красный квадратик с лацкана. Дурасников матюгом шерстил про себя
соратников, ведавших работой районных служб надзора и контроля, зная,
что те распустили его подчиненных донельзя. Все покупалось, все прода-
валось, и очевидность этого грозила взрывом негодования снизу. Времена
меняются.
Собрание выдохлось, раз-другой вскипели ряды, зашумели и. дух испусти-
ли. Люди потянулись в темный двор, обходя мусорные баки, балансируя на
скользком, бугрящемся наледью асфальте. Коля Шоколадов дремал за ру-
лем. Дурасников плюхнулся на сидение, грубо прикрикнул:
- Давай! - Потом оглянулся, зампреду казалось, что сейчас из дверей
вылезет этот тип - Апраксин его фамилия, как сообщил секретарь партбю-
ро - ринется к машине, потребует открыть багажник; под черной, блестя-
щей крышкой таился картонный ящик со снедью, напакованной Наташкой по
указанию Пачкуна. И хотя Апраксин не мог себе позволить самовольный
досмотр, и хотя на ящике не лежал адрес со словами - "Другу Дураснико-
ву от нежно любящего Пачкуна!" - Дурасников злился неимоверно, даже
цепляясь за пухлую дверную ручку: подмывало выскочить из машины, выта-
щить из багажника картонный ящик, расшвырять проклятую жратву по углам
склизкого, запущенного двора. Времена менялись.
- Не в духе? - Учтиво осведомился Шоколадов.
- Давай! Мать вашу.- ругнулся от души, раз и еще раз,- полегчало.
В кабинете Дурасников перво-наперво бросился к телефону.
- Филипп Лукич! Твои орлы совсем мышей не ловят. Народ на собрании та-
рахтит: тащат, что ни попадя, прямо в форме. Учти! - тут Дурасников
пошел всеми цветами от гнева и возмущения. Незримый Филипп, тоже тер-
тый калач, видно так сунул поддых, что Дурасникова, будто из ведра
окатили свекольно-морковным соком.
Правоохранители! Так-растак! Дурасниковский кулак валтузил по столу,
сбрасывая бумаги. Не понимают: или вместе выживем, или вместе закопа-
ют. Зампред поостыл, снова перезвонил Филиппу Лукичу.
- Слушай, Филипп Лукич, у тебя там есть ребята присмотреть за строп-
тивцем? Да пока ничего, но, сдается мне, неуправляемый субъект. Зна-
ешь, как наш брат сгорал на таких угольках, вроде и не теплятся, а
вдруг, кто наддул в обе щеки, пламя порх-порх, глядишь и занялось все
кругом. Фамилия? Щас! - И Дурасников продиктовал: Апраксин. Адрес най-
дешь. Пугни его, но не шибко, лучше разузнай, кто да что. Больно сме-
лый, может, кто за ним стоит? Сечет все, шельма, такой один лучше на-
роет, чем твои нюхачи. Бывай! - Дурасников успокоился. Знал, Филипп
Лукич имеет кадры, натасканные на тушение огня.
Вечером Апраксин гулял по скверу, размышляя, кому и зачем в их доме
приспичило обзаводиться непробиваемой дверью? Четверть века назад ве-
личавые люди с имуществом и трофеями еще живали в их доме, но с тече-
нием лет монолит царственных жильцов размывался неудачными браками
отпрысков, потомством третьего поколения, разменами по тысяче причин,
и теперь обретались в доме обычные люди без особых заслуг, или с зас-
лугами, не приносящими ничего путного, так, при случае, упомянут
изустно.
Сквер притих и принадлежал теперь выгуливаемым собакам и сумеречным
собачникам. Наспех одетые люди из близлежащих кварталов шагали по под-
таявшему снегу аллей, и одинокие фигурки, мелькавшие то тут. то там
меж оголенных деревьев, окатывали тоской безвременья и вековой неуст-
роенности.
Дверь поразила Апраксина, а еще то, что он толком не знал, кто живет в
квартире всего этажом ниже. В подъезде водилось в избытке пьяниц, и,
если Апраксин вдруг выспрашивал лифтера, кто да откуда в квартире но-
мер эн, чаще всего вызнавал: погибшая душа, пьет стервец, или беспут-
ная, глушат ханку по черному.
Дверь, виденная днем, походила на инженерное сооружение самостоятель-
ной ценности, поражала не только необъяснимой прочностью, но и тща-
тельностью работ: стальные полосы пригнаны на века, блестит крепеж,
короб, уместившийся в проеме на растопыренных штырях, трактором не
вырвешь с облюбованного места. За такой дверью было что таить, и Ап-
раксин недоумевал, какие тайны могли скрываться от чужих глаз: деньги,
картины, ценности или необозримая тяга к размежеванию с внешним миром,
искушение хоть за собственной дверью чувствовать неприступность, не-
подвластность злым брожениям и дурным страстям вокруг? Четверка псов -
два черных, по пояс хозяевам, и две малявки носились по изнывающим от
плюсовой температуры сугробам. Под фонарем бирюзовыми вкраплениями на
снегу зеленели следы птичьего коллективного похода в туалет. Каток ря-
дом со сквером, приютивший двух липовых фигуристов, окатывал музыкой
серебристый, жеванный годами колокольчик, вознесенный на самый верх
вымазанного казенной масляной зеленью покосившегося столба. По пустын-
ной улице, примыкающей к скверу, проносились троллейбусы, оповещая о
своем приближении почти живым, истошным воем.
Апраксин выбрался из сквера через четверть часа после девяти вечера,
только что закрылся продмаг Пачкуна. Над входом в магазин тлела туск-
лая лампа, превращая в дьявольский глаз разбитый красный колпачок. Ап-
раксин замер метрах в десяти от магазина, зная, что две машины у входа
дожидаются мясников, и скоро замелькают укутанные тетки на толстых но-
гах или, неожиданно верткие, пригнанно одетые девицы, и все непременно
с сумками. Апраксин переступал с ноги на ногу напротив магазина через
улицу и, в который раз, любовался одним и тем же спектаклем. Уборщица
Галоша мелькала за непротертыми стеклами, витрины перестали украшать
убогими продуктами и предпочитали разрисовывать картинками: вот око-
рок, вот говяжья вырезка, вот молоко и сыр, а вот колбасы не слишком
разнообразные, оттого, что и художники выросли и повзрослели во време-
на, когда с многоколбасьем покончили, и рисовать могли один толстый
батон, другой тонкий, отображая интимность ассортимента.
Мишка Шурф вышел без головного убора, скользнул к машине, за ним,
увенчанная серой норковой шапкой, кралась Наташка Дрын, кралась не из
опасения быть пойманой с поклажей, а боясь поскользнуться на блестящих
ледяных буграх и ухнуть в чавкающую грязь в нежно-розовом "дутом"
пальто.
Шурф театрально распахнул дверцу. Наташка юркнула на заднее сидение.
Машины Пачкуна Апраксин не приметил и уже не видел недели три: возмож-
но, директор совершал трепетный обряд смены подвижного состава, менял
"пятерку" на "шестерку" или на "девятку", или производил иные манипу-
ляции с цифрами, кодирующими достоинства или недостатки автомобилей и
их обладателей.
Маруська Галоша вчера после работы полила подходы к магазину из шланга
горячей водой в надежде растопить корку извести-нароста, да не рассчи-
тала - внезапно похолодало - теперь магазин, похоже разместили прямо
посреди катка.
Володька Ремиз, как и Шурф, покинул пост, то бишь прилавок, без сумок:
мясники, наверное, упрятали товар в багажник еще днем, или ехали вовсе
налегке. Мужчины предпочитали однократные - раз в неделю - массирован-
ные затоваривания продуктами, а женщины, по слабости натуры, тащили
ежедневно, выясняя каждый раз с удивлением: то забыли одно, то другое.
Машина Ремиза будто с конвейера сошла в грязевом покрывале, напротив,
машина Шурфа блестела, как новенькая. Ремиза часто тормозили гаишники,
но ездил Володька по одним и тем же трассам, а мясо, как известно,
всем нужно, так что сложностей не возникало, к тому же, обляпанная
снизу доверху, машина Ремиза отметала напрочь подозрения в пижонстве и
превращала владельца в трудягу, не покладая рук шебуршащегося на рабо-
чем месте, не успевающего обтирать лишний раз четырехколесного друга.
Ремиз видел, что Наташка Дрын села к Шурфу. К Мишке Ремиз не ревновал,
Мишку всерьез не принимал, и чернокудрый мясник в магазине только за-
дирал девок да баб, но искал услад на стороне, чем и вызывал восхище-
ние менее стойких мужчин пачкуновского продмага.
Ремиз взял с места резко, и обдал машину напарника струями грязи, по-
низу запятнав очередью серых лепешек с рубль величиной. Мишка Шурф
незло погрозил кулаком вслед удаляющейся машине.
Дружная семья. Апраксин поежился, из дворов вырвался ветрило и холодом
стеганул ноги, спину, шею. Апраксин не имел друзей и подумал, что об-
щий промысел объединяет людей, сближает и почему-то позавидовал празд-
ничным застольям торговых работников: сытно, уютно, в лучших кабаках.
Апраксин-то не хотел гнить с утра до ночи в подвальных помещениях, не
хотел носиться по стоптанным ступеням с карандашом за ухом, не хотел
кроить улыбки при визитах санэпидемовцев и пожарных, не говоря уж о
старших лейтенантах - младших инспекторах. Уют и тепло торговых засто-
лий оплачивался непокоем, смутными видениями худшего исхода, и даже
Апраксин соглашался, справедливо: больше рискуешь, лучше жизнь. Читал
и слышал Апраксин про посадки и отловы продовольственного ворья, но
магазин Пачкуна представлялся цитаделью. Пачкун правил уже десятый
год, и его рать не несла урона, а если кто и покидал строй, то по во-
леизъявлению самолично Пачкуна, как не соответствующий воинским требо-
ваниям в подразделениях дона Агильяра.
Мимо, раскачивая пассажиров, вихляя задом, прополз автобус. Желтая гу-
