нежных надувательств между своими, врубила магнитофон и умудрилась
изогнуться, не руша стен, в резком танцевальном маневре, потягиваясь и
выкручивая бедра непостижимым образом.
Фердуева успела уловить трепет ноздрей подруги и сразу объяснила себе:
вспомнила, черт, об "Опиуме". Прокол! Нет, чтоб политься другим носог-
реем. Пожалела, что в сумке нет флакона, а то б прямо сейчас - терять
доверие не след, не то балычная река обмелеет и вовсе высохнет, конеч-
но, можно прижать, да притягательнее по дружбе, вроде как по обоюдке,
от взаимности душевной тяги.
- Я те раздобыла "опий"! - Фердуева вздохнула, из пяти флаконов расс-
таться с одним не хотелось - но и холодильник со снедью дело не пос-
леднее.
- Верх крутой? - между прочим уточнила Наташка про духи.
- Без верха,- мягко пояснила Фердуева, и Наташка Дрын в простоте отру-
гала себя за несправедливость к подруге и дурные помыслы.
Телефон не унимался, сыпал звонками, напоминая веселый трамвай, и вла-
дычица каморки умудрилась таинственными звуками - обрубками слов, меж-
дометиями и чередованием преувеличенно шумных вдохов и выдохов - убла-
жать страждущих и поддерживать вполне осмысленный, даже игривый разго-
вор с гостьей. Разговор отличался той странностью для постороннего
уха, что и беседа двоих, бегло швыряющих друг в друга фразами да еще и
на непонятном языке. Фердуева собеседницу не слушала, пальцы машиналь-
но забрасывали в зев сумки плоские жестянки, укладывали поверх вафель-
ные пачки, в то время как обладательница холеных, отмоченных в ванноч-
ках и растворах, отбеленных кремами и мазями рук мысленно пребывала в
подвале института, подведомственного Почуваеву и Помрежу.
Наташка Дрын на мгновение умолкла, как раз, когда гостья упаковала
провизию и полезла в сумку за деньгами.
Наташка протестующе выставила перед собой ладони: хотела, чтоб до по-
лучения духов Фердуева ей была должна, а не наоборот, так духи реаль-
нее, не уплывет высокоценимый флакон, хотя Фердуева слово держала на-
мертво, как смертники оборону.
- Потом разберемся. когда за духами заскочу.
Фердуева пожала плечами, поднялась, окинула со смешинкой убогую фото-
галерею на стенах и уже у двери поинтересовалась:
- У тебя нет по железкам спецов? Сварить кое-что, припаять. порукастее
и чтоб нетрепливые.
Наташка изобразила раздумье, горизонтальные морщины пролегли над выщи-
панными бровями, завсекцией принадлежала к породе соотечественников,
коим засвидетельствовать, что они чего-то не могут или не имеют соот-
ветствующих связей - нож острый, все одно, что самооговор, признание в
наитяжком грехе. Глаза Наташки засияли.
- Ну, как же!! Мой, что тебе дверь лудит, у него три завода метизов
схвачены, металлоремонты на все вкусы и вообще.
- А ты его давно знаешь?
Сейчас Наташка уяснила, за что боятся Фердуеву: так кинжально, жестко,
с плохо скрытой угрозой мало кто может спросить.
Мишка Шурф перехватил Фердуеву на лестнице, сунул ей в сумку две банки
неизвестного происхождения.
- Хочу посоветоваться?..
- Советуйся,- черные глаза женщины блеснули в отсвете тусклой подваль-
ной лампы. Мишка Шурф взъерошил кудри, приблизился и зашептал.
Дон Агильяр выплыл из кабинета и, сделав вид, что не замечает пару на
истертых ступенях, шмыгнул в каморку к Наташке. Через минуту из-за фа-
неры докатился заливистый смех и резко оборвался, как Пачкун кивнул на
дверь и поднес палец к губам. Отношения с Наташкой секретом не были,
но Пачкун обожал поиграть в осторожность, полагая, что осязаемая ос-
мотрительность придает ему вес в чужих глазах.
Шурф нашептал о застолье в кабаке: кто кем интересовался, кто что ба-
лаболил, обстоятельно доложил, точно.
Фердуева подбирала себе помощника, почти наметила Ваську Помрежа, но
вдруг притормозила: может Шурф лучше? Васька надежнее, а Шурф ушлее и
осведомленнее будь-будь, и концов, похоже, у Шурфа больше. Мишка пос-
тавлял денежных клиентов, что приезжали в столицу на картежные олимпи-
ады, ниже мастеров общесоюзного класса мясник ни с кем дел не имел:
по-первости, когда Фердуева вызнала, почем играют - не поверила, а
когда убедилась, отдала олимпийцев целиком в ведение Шурфа. За негоци-
антов с Кавказа, напротив, отвечал Васька Помреж, среднеазиатов кури-
ровал Почуваев. Клиентура Помрежа любила девочек; клиентура Шурфа от-
давала должное слабому полу выборочно, силами картежного молодняка, а
в основном - люди серьезные, предпочитали покой, вкусную еду и хорошие
вина; клиентура Почуваева типизации не поддавалась.
- Миша! - Фердуева тряхнула волосами - нарочно, случайно? - задев щеку
мясника.- На той неделе один твой клиент, свердловчанин, кажется, нап-
ряг Помрежа, вел себя уралец не-парламентски. Объясни таким, Миш, в
столице на воспитательную работу времени нет. Поуйми братьев-провинци-
алов! - Со столичной уверенностью в себе подытожила хозяйка промыслов.
- Бу сде,- Мишка ругал всячески идиотов прошлонедельного постоя. Одно
жаль: идиоты денег Мишке не жалели, и Фердуева не скупилась. Мишка со-
сал обе стороны в обе щеки, терять не с руки, повторил,- бу сде! - уже
в спину женщине, вышагивающей вверх по лестнице.
Дон Агильяр привидением возник из тьмы коридора и пытался объяснить
себе, почему Мишка покорно талдычит - бу сде. Пачкун ревновал, уверо-
вав давно, что исполнительность мясника целиком обращена на Пачкуна и
делиться ею с другими для начмага оскорбительно.
Через час Пачкун вызвал Шурфа, сесть не предложил, не шутил, не под-
черкивал общность участи, а напротив, начальственной неприступностью
пытался показать кто есть кто.
- Играешь на две лузы, Мишка? - Пачкун выпятил нижнюю губу.
- Что вы?..- Мишка осекся, согнал вмиг улыбку, и Пачкун удостоверился
в подлинности страха рубщика мяса.
Дон Агильяр сжал серебряные, без единой желтинки, седины на висках:
- Миш, хочу напомнить УКа статью сто шестую. Укрытие товара!
- А что я?..- Шурф позеленел.
- А то! - Пачкун встал.- Я таких козлов, как ты, сотнями на водопой
водил и. пить не давал, учти!
- Я! - начал было Шурф, и Пачкун углядел в его глазах хитрость и зло-
бу.
- Пшел вон! - рявкнул сладкоголосый дон да так, что штукатурка осыпа-
лась с потолка и покрыла меловой пылью носки вычищенных до блеска бо-
тинок.
Шурф направился к двери, не по-доброму, не понравилось Пачкуну, как
удалялся подчиненный: в каждом шаге, в каждом подергивании шеи, в каж-
дом волоске на побелевшем затылке - вызов, не гоже в такой злобе от-
пускать. Пачкун стремительно рванулся вперед, припечатал цепко плечо
опального.
- Для твоего блага, Миш, ору! Люблю тебя и верю тебе, а верю я одному
на миллион.
Шурф развернулся на каблуках, будто скомандовали кругом, встретился
глазами: дон Агильяр и впрямь немало сделал и делал для Шурфа и, раз-
рываясь между директором и Фердуевой, стремясь понять, чем угодить
Пачкуну, как сбить пламя, желая самому себе дать ответ кто ж из двоих
- Фердуха или дон? - важнее, судьбоноснее, Шурф вздохнул, виновато по-
мотал головой, покаялся.
- Пал Фомич, я?.. против вас?.. Никогда! Чтобы. кто бы. но тут моя
частная жизнь.
- У нас, Миш, частная жизнь и производственная одна, склеены - не от-
дерешь! Думаешь, ваши художества: Наташки, Вовки Ремиза, твои, других
орлов да орлиц,- так припрятаны, что никому глаза не режут. Ой ли?
Миш, все решает прикрытие! Кто прикрыт, тот и умен, а будь ты хоть о
семи пядей, без защитников - хана. А прикрытие, Миш, мой товар, больше
я ничему не научился за жизнь, да видно и не надо большего; но. если
доброхоты из домов с антрацитовыми табличками у подъездов или алыми да
с золотом буквами от нас отвернуться, ни изворотливость, Миш, ни дог-
ляд за каждым, ни щедрость умасливания не уберегут. Не видит только
тот, кто не хочет зреть, а если шоры-то с зенок долой, пропали мы, Ми-
ша.
Шурф молчал: так оно и есть, он и Володька, и Дрыниха - мелюзга, будто
барахтаются в манежике под присмотром Пачкуна, отгороженные от колюче-
го, враждебного мира плетеной сеткой, а сплел спасительное препятствие
дон Агильяр, вязал узлы до умопомрачения, недосыпая, пил и гулял в
ущерб здоровью и карману, лишь бы укрепить ограждение, углядеть вовре-
мя гнилое вервие в плетенке, и теперь, когда Шурф занес ножку, чтоб
выбраться из манежа, дон ухватил мальца за щиколотку, швырнул на сере-
дину, к любимым игрушкам - вырезкам, свиным отбивным на косточке, от-
менной баранинке для плова - знай свое место, малыш, иначе беда!
Апраксин все думал про квартиру, упрятанную в броню. Свободный в пе-
редвижении, не связанный служебным креслом, не утративший интерес к
окружающим, не терпевший хамства, а таковым числил не только бранные
слова, да страсть распускать руки, но более всего любого оттенка несп-
раведливость, Апраксин баловал себя влезанием в чужие дела. Хам дейс-
твовал на Апраксина, как знаменитая примером красная тряпица на разъ-
яренную бычину. Одно смущало: чаще бык кончал плохо, а тряпица остава-
лась целехонькой, или мулету заменяли, но бык-то погибал, от ослепле-
ния страстью; ежели б не давал себя раскачать нервно, не впал в буйс-
тво, а плавно обошел верткого врага с клинком, раздумывая над каждым
своим шагом и тычком рогов, не сдобровать тореро; и пуще всего наказы-
вал себе Апраксин: не взрывайся! Пошел пузырить слюной, размахался ру-
ками - проиграл! Держи себя в узде, держи до кровавой пены в углах губ
и выиграешь. Сорвался на крик, заметался, вознамерился страшить да
припугивать - каюк.
Стальные полосы мучали и нашептывали разное. Кто ж персонально дал ко-
манду зарешетить дверь, вложив щедро денег в бездельную, на взгляд Ап-
раксина, предусмотрительность?
Среди знакомых Апраксина водились слесари, водопроводчики, домуправс-
кие канцеляристки, жэковские дивы, фениксами сгорающие после трех-пяти
месяцев липовых трудов по мнимому уходу за территорией и расчистке
снега, которого только прибывало, а если и убывало с улиц и дворов то,
единственно, заботами солнца, на окладе жэка не числившимся. Апраксин
без труда вызнал, что в квартире этажом ниже обретается некто Фердуе-
ва, осчастливившая столицу своей персоной не то шесть, не то десяток
лет назад. Переселенка из дальних далей вначале урвала комнату в квар-
тире и делила житье-бытье с пьянчужкой-одиночкой, подрабатывающей
увядшими прелестями на Киевском вокзале, а после выселения пьянчужки
за поножовщину кавалеров, Фердуева прибрала к рукам вторую комнату и
воцарилась в центре столицы, под высокими потолками, любуясь из окна
белыми пароходами и трудягами-баржами, вяло плывущими взад-вперед с
излюбленными грузами десятилетий - деревом и песком.
Апраксин понимал, что при всей краткости пересказа эпопеи Фердуевой,
опытному человеку виделось многое, один перескок от владения комнаты к
воцарению в квартире вмещал бездну - пропасть необъятной ширины, и эту
пропасть Фердуева умудрилась залить бетоном и перебраться на другую
сторону посуху, завладев двухкомнатной мечтой.
Апраксин жил один, и Фердуева кукушкой куковала, и разница лет меж ни-
ми вырисовывалась, как раз подходящая, по складу, по хищной крепости,
по хваткости и напору обладательница квартиры-сейфа привлекала Апрак-
сина. Фердуевский тип как раз враждебностью миру Апраксина и притяги-
вал, и давно Апраксин прознал за собой эту слабость: самому, будто кто
тянул за веревочку, поспешать навстречу своей же погибели. Как тут не
вспомнить романтические отношения богомолов: после разрыва страстей
ухажеру уготовлена еще и роль ужина для возлюбленной.
На следующее утро, как раз, когда Фердуева шагала к "двадцатке" с ви-
зитом к Наташке Дрын, Апраксин пристроился метрах в пятнадцати позади,
решив прошагать соглядатаем за женщиной несомненных статей и редкой
яркости весь ее обычный день.
Апраксин не знал, что люди Филиппа рыжего по наущению Дурасникова уже
