давца. Солнце подыгрывало пешей прогулке, и про "двадцатку" Пачкуна, и
про Фердуеву с ее прошитой стальными полосами дверью мужчина, легко
вышагивающий со сплющенной сумкой на спине, и думать забыл.
Пересекая Кропоткинскую, заприметил очередь в Академию художеств,
тоскливо оглядел иностранных гостей, выплывающих из книжной валютной
лавки, с вожделенными и недоступными туземцам томиками, прижатыми к
бокам или выпирающими острыми углами сквозь тонкую ткань вислых торб,
и, снова углубившись в переулок, наткнулся на вереницу иномарок с
красными и желтыми номерами у расцвеченного витражем входа, и приник-
шего к разноцветью витража вальяжного мужчину, протирающего замшевым
лоскутом желто-сине-красные стекла.
Апраксин - хоть и за сорок перевалило - обликом походил на студента, и
сразу виделось, что верным служением перу, палат каменных не нажил, и
владелец частного кафе Чорк с сожалением проводил ровесника непонимаю-
щим взглядом: не дай Бог так жить! Будто конюх в конюшне, оглядел зас-
тывшие машины и юркнул во тьму заведения задавать корм владельцам ав-
то.
Апраксин миновал коробку многоэтажного дома с выломанными лет десять
назад перекрытиями, так и не удосужившегося дождаться капитального ре-
монта. Дом торчал в переулке, будто разбомбленный прицельным бомбоме-
танием, уничтожившим только его внутренности и не порушившим вокруг ни
камня, ни дерева; глазницы окон, пустые или с проглядывающими безжиз-
ненными стенами, навевали ощущения, схожие с кладбищенскими, когда
бредешь меж чужих могил, бездумно скользя по датам чужих рождений и
смертей, не отдавая отчета и себе - или, напротив, зная наверное - что
есть некто, ведающий и твои сроки, твои пределы.
На улице Веснина в перегляд с итальянским посольством сверкал витрина-
ми книжный. У посольских ворот спорили два итальянца, да так темпера-
ментно, будто в кино, будто Апраксин подсмотрел нечаянно сцену на неа-
политанском дворе или на улочке Кальтанисетты.
В книжный Апраксин было ринулся к порогу, да вспомнил: облом! Нет вхо-
да, тож на валюту. Апраксин помрачнел и продолжил шествие к Арбату.
Зелено-желто-синий флаг Габона, напоминающий тканью газовые платки,
развевался над особняком бывшего посольства Израиля. Апраксин вспом-
нил, как в пятьдесят шестом, по случаю тройственной агрессии, швырял
чернильницы в желтые стены особняка, и испытал чувство неловкости. Что
он знал, кто прав, кто виноват? Сжевал мальчишкой газетные абзацы и с
дружками, накупив флаконов фиолетовых чернил в канцелярских принадлеж-
ностях на Садовом, ринулся крушить.
Апраксин присмотрелся к стене бокового фасада, почудилось, что видит
стародавний чернильный подтек, разглядывал пятно и так, и сяк; от раз-
мышлений оторвал голос младшего лейтенанта. Офицер милиции взял под
козырек и улыбнулся. Апраксин откровенно ожидал другого; человек при
исполнении стеганет - в чем дело гражданин? - или того хуже - ваши до-
кументы! - но однозвездный лейтенант, смущаясь, человеческим языком
выяснил не нужно ли чего Апраксину, а услыхав про чернила и про сомне-
ния Апраксина, пошел розовыми пятнами и веско признался: "В молодости
ни черта мы не мыслим, да и потом.". Махнул рукой и отошел к алюминие-
вой будке, служащей укрытием все четыре времени года.
Мимо мехового ателье Апраксин проскользнул на пешеходный Арбат и нале-
тел сразу на три очереди: одна алкала залихватским чубом закрученного
мороженого в вафельных фунтиках, другая рвалась в пельменную, третья
окружила кольцами фургон-пиццерию, кажется первую многоколесную гусе-
ницу, появившуюся на улицах Москвы.
- Один фургон для города под десяток миллионов, как ни крути малова-
то,- съязвил дядька приезжего вида в фетровой шляпе луговой зелени.-
Вот два-три расставят, тоды лады,- и дядька надвинул шляпу, скрывая то
ли злые, то ли веселые глаза.
И сразу Апраксин вспомнил Фердуеву, именно таким представлял ее отца,
и объединяло жиличку со второго этажа и неизвестного в очереди за пиц-
цей, определенно не столичное происхождение, скользившее не только в
речи, но и в напоре, в любви по-деревенски ерничать, даже в причудли-
вой манере одеваться, хотя мужчина облачен хуже некуда, а Фердуева -
лучше не бывает.
В грузинском центре, в подвале, Апраксин любовался кованой люстрой и
неведомой ему технологией украшения стен; на синей эмали порхали жел-
товатые птицы, извивались неземные цветы, на деревянном столике дымил-
ся кругляк иммеретинского хачапури, чай в чашке чернел и призывал
терпкими запахами.
В молодости Апраксина такие заведения не водились на Арбате, в чаду
носились начальственные антрацитовые "волгари", ни художников, ни фо-
тографов, не профилерезов - улица купалась в чаду выхлопов, и в голову
не приходило, что под колоннадой театра Вахтангова двое молодцов - ги-
тара и саксофон - наводнят уличный коридор, зажатый разнофасадными
зданиями, звуками джаза.
После трапезы Апраксин отведал три стакана сиропа Лагидзе и услышал,
как низкорослый мужчина, меднолобый, с плешью, обрамленной колечками
седины, сообщил другому:
- Коба их не трогал. Лагидзе, они еще до революции стали миллионерами,
и сейчас никто не раскрыл их секретов.
Второй кивал, то ли удивляясь некровожадности Кобы, то ли осуждая при-
миренчество к миллионерам, беззаботно прожившим свой век, когда
крестьян-однолошадников гноили сотнями тысяч.
Попробуй разберись, кто прав, попробуй уразумей, по адресу ли швыряли
чернильницы в пятьдесят шестом, попробуй нащупать истинное, когда все
опутано, перекручено, и если поскрести, то и выплывает нечто, напрочь
перечеркивающее твою былую железобетонную уверенность.
Из шашлычной "Риони", сыто жмурясь, вышли двое знакомых в лицо, Апрак-
син точно их знал, встречал часто, но где? И только, когда Мишка Шурф
и Володька Ремиз завернули в переулок, где припарковали машину, при-
помнил - мясники из "двадцатки", обедали, как видно, и Апраксин прид-
рался к пачкунятам: то-то их вечно нет за прилавком, да впрямь, чего
торчать над пустыми мраморными плитами, только раздражать людей бесс-
мысленностью выстаивания, каждому покупателю ведомо: жалованье-то ка-
пает.
Напротив "Риони", в букинистическом, Апраксин сразу прянул в глубь ма-
газинчика к беллетристике, вынул из нагрудного кармана театральный би-
нокль - еще три года назад подсмотрел обычай у опытного библиографа и
перенял - заскользил по корешкам. Рабле - тридцать восьмого года изда-
ния, опознал сразу и не поверил. Господи, с гравюрами Доре! Продавщица
лениво протянула том, Апраксин припал глазами к фантазиям маэстро гра-
вюр, намертво запечатлевшимся еще в третьем классе, уплатил в кассу
десятку и, прижимая книгу к груди, забыв обо всем, выбрался на брус-
чатку, в залитый солнцем людской водоворот, то вспенивающийся у картин
в технике "сухая кисть", то опадающий к центру улицы.
После Рабле Апраксин уже ничего не замечал, домчался до "Праги", свер-
нул на бульвар, даже не глянув на Гоголя в бронзе, более напоминающего
диктатора банановой республики или конкистадора, пролившего реки крови
и к старости обласканного предусмотрительным монархом.
Апраксин стремился домой и, оказавшись перед "двадцаткой", уже вполза-
ющей в абсолютную пустоту прилавков, наступающую между четырьмя и ве-
черним валом спешащих с работы, попытался купить молока. "Двадцатка"
встретила двумя товарами: майонезом и горчицей, за мясным прилавком
маячил Мишка - домчались из "Риони" с ветерком, да еще овощной прила-
вок украшали неподъемные трехлитровые банки маринадов, ну и рыбные
консервы, не находившие потребителей даже среди отчаянных питух, мрач-
но громоздились в навсегда завоеванном углу витрины.
Пачкун поднялся по лестнице, налетел на Апраксина, вспомнил утреннее
столкновение, пожал плечами, зачем-то повинился Апраксину, и не думав-
шему требовать ответа.
- Нечем торговать, базы пусты,- сетования Пачкуна вступили в вопиющее
противоречие с гладкостью лица, с жирнопокатыми плечами, с брюшком,
круглящимся под белым халатом, с дорогущими часами - слабость Пачкуна,
при всей любви к маскараду, в часах себе не отказывал,- с лучащимися
довольством подчиненными, разъезжающими на автомобилях.
Апраксин пробил чек за банку горчицы: намажет свежую черняшку, заварит
чай и примется за Рабле, о чем еще мечтать?..
Перед домом Апраксин заприметил патрульную машину, при его приближении
распахнулась дверца и, выставив вперед плечо, из машины выбрался квад-
ратный сержант, как раз тот, что обходил Апраксина на рынке, удивляясь
и причмокивая толстыми губами.
- Ваша фамилия Апраксин? - сержант привалился к стойке салона.
- Апраксин. А что?
Сержант улыбнулся натужно, будто со стороны потянули уголки губ за ни-
точки:
- Ничего.
Апраксин припомнил волнение Фердуевой при утреннем раскланивании. Ну,
конечно, обладательница квартиры-сейфа озаботилась нежданной вежли-
востью: вдруг незнакомец приятной наружности прокладывает путь к ее
богатствам? Апраксин пожал плечами, вполне мог разобидеться - принять
его, интеллигентного человека, не наглого, не процветавшего ни в годы
застоя, ни после, вообще давно разминувшимся с благополучием, будто и
ходили всю жизнь по разным улицам - за громилу? Досадно. А если он
преувеличивает, чем объяснить появление сержанта? Наверняка Фердуева в
смятении отзвонила куда следует, оттараторила на едином выдохе свои
опасения и вот, пожалуйте, при входе в собственный подъезд приходится
сообщать свою фамилию.
Ни Пачкуна, ни "двадцатку", ни Дурасникова Апраксин никак не связывал
с появлением милиционера.
Сержант напоследок прошил Апраксина взглядом: еще встретимся, непре-
менно - удостоверяли колючие, близко посаженные глазенки, и оснований
не верить не оставляли.
На следующий день Фердуева принимала дверь, если б не обивка, впору
привязать к кронштейну шампанское на веревке и разбить бутылку резким
броском, будто дверь, а под ее охраной и хозяйка, отправлялись в опас-
ное плавание. Сполна рассчиталась с мастером. Сегодня дверщик, судя по
костюму, намеревался поужинать вне дома и, похоже, в обществе дамы,
Фердуеву кольнуло озлобление: ее намеками принебрег! К вчерашнему раз-
говору не возвращались. Фердуевой прояснять ничего не хотелось, все
как на ладони.
Дверщик не спешил уходить, и у женщины теплилась надежда, что выпадет
еще - вернуться к интересующему ее. Беседу про необязательное - про
общих знакомых (а таковых у деловых людей неизменно пруд пруди), про
вновь открывшиеся харчевни, про опустевшие антикварные прилавки - ре-
шила не поддерживать, пусть без проволочек выруливает на сделанное
предложение.
Фердуева ждала не зря, не ошиблась - треснул! Куш вчера сверкнул не
мышиного размера, любого разбередит.
- Я подумал. о предприятии, даже обсудил кое с кем,- мастер опустил
ресницы.
Отменно. Такой лишнего не сболтнет, перепроверять, что да с кем уточ-
нял - зряшная трата времени. Как отнесутся Почуваев и Васька Помреж к
компаньону-новичку? Должны понять: без главного инженера, без спеца по
железякам им не потянуть. Фердуева придвинула мастеру лист бумаги,
ручку.
- Набросайте, как вам все представляется, прикинем цифры.
Мужчина не удивился, быстро нарисовал в плане размещение аппаратуры,
исходя из размеров подвала, описанного Фердуевой со слов Почуваева,
вслух проговаривал, как подвести электропитание, как складировать и
вывозить, дельность и простота, досягаемая даже неподготовленной жен-
щине, убедили Фердуеву, что выбор сделан верный.
Мастер погрыз конец ручки:
- Могу вчерне прикинуть и выгоды предприятия.
Фердуева кивнула, с любопытством придвинулась к мастеру, их локти соп-
рикоснулись, Фердуева прильнула еще плотнее и закрыла глаза.
Все произошло само собой, костюм мастеру для вечера не понадобился, а
