Крупняков знал, что они с Игорем давно в Москве, а значит скоро в
путь-дорогу, есть над чем подумать: снова заработает помпа инопоста-
вок.
Филин любил людей манежить и сейчас не собирался отпускать Шпындро,
хотя не раз уж отметил, как подчиненный морщится от едкого дыма. Па-
рень! Мне б твои года. Филин засмолил очередную папиросу, ушел бы на
пенсион, да две девки на шее, обе не замужем, одеть да обуть - пробле-
ма, да и приручил их как на грех выделяться. Беда. Погонят его скоро,
ох погонят, по глазам видит и тех, кто выше - вертикальных загонщиков
и других по горизонтали, народ тут чуткий, улавливает малейшие колеба-
ния, годами дрессированны.
Дым привычно щекотал ноздри. В голове Филина мелькали карточные комби-
нации, преферансист милостью божьей, карты только выложат на стол
масть к масти, а он уж видит все варианты, за то и начальство привеча-
ло. Какой игрок! Сам Алфеев отмечал.
Филин любил сумерничать в рабочем кабинете, склонившись над столом, на
белом листе бумаги рисовал таинственные цифры и значки: 9т, Вп, Кб,
что означало девятка треф, валет пик, король бубей. Филин выписывал на
бумагу десять комбинаций и заходящих в кабинет мог неожиданно попро-
сить: назови две карты! .?. Любые две. Филин щурился и вошедший выкли-
кал две карты - прикуп. Филин запускал в схваченные желтизной седины
корявые пальцы, ерошил волосы, мог и крепко сказануть при мужиках и
вздыхал облегченно или мрачнел, смотря по тому, легла карта прикупа
или нет.
И сейчас Филин в строку выписал десять карт, полагая что Шпындро со
стула у стены кажется, что Филин делает пометки в переписке и неожи-
данно потребовал, разглядывая весьма сомнительный мизер:
- Назови две карты!
Шпындро весь в переживаниях, еще терзаемый худшими подозрениями не
уловил смысла просьбы, хотя играл сам, взгляд его блуждал беспомощно
по стенам, натыкался на обязательные портреты, на цветы, на вымпелы с
выставок, равнобедренными треугольниками свисавшие в прогалах меж шка-
фов.
Клуб дыма распухал на глазах джином, намаявшимся в теснинах бутылки,
щипал веки и в довершении всего вещал человеческим голосом, требова-
тельно и с нотками раздражения:
- Назови две карты!
Шпындро ругал себя за растерянность, сколько раз корил за раболепие
перед начальством, нет, не давалась ему завидная легкость общения с
вышестоящими, как Кругову, умудряется же человек не грубить и не те-
рять достоинства. Кругов негласно считался его конкурентом, оба пахали
одно поле, работали с одними фирмами, считались специалистами одного
профиля. Вид усмехающегося Кругова ожег, будто кнутом стеганули,
Шпындро собрался, уперся взглядом в настенный календарь, узрел красную
воскресную семерку и выпалил:
- Две красные семерки.
- Бубна и черва что ли? - Голос Филина дрогнул от радости. Две семер-
ки! Две хозяйки! не мизер вышел - классика.- Филин важно отложил папи-
росу, посмотрел на глашатая прикупа, задумчиво, примериваясь, вынаши-
вая намерение высказать нечто важное, и впрямь прошелестел тихо
по-отечески:
- Хороший ты парень. Сколько лет наблюдаю за тобой, собранный, дело-
вой, честный.- Филин поперхнулся, как подумалось Шпындро намеренно и
лишь потом осенило, что во всем виноват дым-горлодёр.- Наш человек.
Сразу отлегло и стало смешно: боялся? чего? дурья башка! Можно поду-
мать он один подторговывает, многие уж и не скрывают, так и рубят с
плеча: поеду-подлатаюсь, дыры позатыкаю, а дыры-то безкрайние, распол-
заются, как на капроне.
Филин тяжело выбрался из кресла, оказавшись в полный рост неожиданно
маленьким, в засборенных брюках, с толстенным животом, с трудом подпи-
раемым натянутым до предела ремнем; передвигался Филин медленно, расс-
тавляя носки широко в стороны, как балерина, конец галстука на его жи-
воте лежал почти параллельно полу, Филин добрёл до угла стола, выгреб
из пластмассового прибора пустой коробок, два раза подкинул, поддав
большим пальцем так, что коробок стал вертикально.
- Вишь, еще рука чуткая,- хитроватые глаза скосились на живот,- не
гляди, что меня так расперло, это сейчас, а молодовал, как травинка.
Шпындро попытался представить Филина травинкой, едва не рассмеялся,
вовремя сдержался, давно усвоив, что в вельможных кабинетах лишнее
позволять опасно, лучше смолчать, пускай нахмуренным сочтут, лишь бы
не легковесным, попривык, что насупленным людям, будто придавленным
грузом особенных забот - вот только каких никому не ведомо - легче жи-
вется, вроде значительнее они, весомее, и все их медлительную угрю-
мость принимают за надежность и несомненную полезность делу.
Филин вернулся к креслу, оперся о спинку, растопырив локти.
- Ты сколько уж как возвернулся?
Снова обдало жаром - непосвященному не понять, что означает такой воп-
рос, Шпындро знал: вопрос вопросов, такой вопрос, как ворота крепости,
если его задают, жди - вот-вот ворота распахнутся и тогда. долгождан-
ный отъезд, проводы, ненатуральные сетования близких, такой же пробы
качания головами друзей и знакомцев, не раз он переживал эту лихора-
дочную, предотъездную пору, дарившую ощущение перерождения, предвестия
неизведанного, как в молодости, когда ждешь неведомого, ждешь изо дня
в день, не допуская и тени сомнения в разминке с грядущими чудесами.
- Так сколько? - Филин опустился в кресло, жалобно пискнувшее под те-
лесами.
- Два года,- неуверенность сквозила в голосе ответчика, двух лет еще
не набежало, но. к тому шло.
- Х-м.- Филин сощурил глаза, подумал о дочерях: эх, девки-девки! при-
ходится из-за вас лицо терять. Шпындро знал, о чем думает Филин, и оба
знали, что каждый читает мысли другого.
Теперь Игорь Иванович судорожно прикидывал тактику, зря переполошился,
думал, понадобится оправдываться во грехах, а вышло иное, Филина он
особенно не опасался, старик сам замаран, но допускал, что Филин ис-
полняет чужую волю, волю тех, к кому Шпындро доступа не имел и про ко-
торых только слушал не слишком лестное, но точно не знал, не мог ут-
верждать, мол тоже, берут. Понятно, Филин хочет выжать из ситуации
все. Объяснимое желание, Шпындро и сам поступал так всегда, он даже
прикидывал следующую фразу Филина: х-м, есть несколько кандидатур или
х-е., а Кругов-то, что у нас поделывает или. обстановка сейчас слож-
ная, сам знаешь. Это последнее сетование всегда работало безотказно.
Кто ж признает, что не сложная, тогда и сам вроде в игрушки играешь.
Чем же понадобится поступиться, сколько заносок грядет и каким това-
ром.
Филин тоже знал, как сунуть под дых: сколько, как ты вернулся? - дело
серьезное и ради девочек, ради долгих нудных лет службы, ради грядуще-
го ухода на пенсию он не имел права продешевить, утешало, что Шпындро
правила игры усвоил, но каждый раз испытываешь сомнения: вдруг человек
переменился, вдруг решил проскочить беззатратно - на халяву! как сме-
ются дочери. Привыкнуть к подаяниям Филин так и не смог, но и обхо-
диться без них не научился и каждый раз, как много лет назад на фронте
перед боем, его охватывало возбуждение и тревога, и нервозность, и же-
лание представить, что же именно его ожидает, и понимание, что точно
предвосхитить все невозможно. Подношений требовала и дача. Филин при-
держивал каждую копейку, назначив даче служить местом последнего уте-
шения после трудов всей жизни; и галстуки кожаные, даренные Шпындро, и
его зажигалки легли неприметным камнем в фундамент дачи, в вагонку, в
стены, прокаленные паяльной лампой. Дача высасывала все соки: и задний
ход не дашь, и все давай-давай; каждый гвоздь, каждое оконце стоило
денег. Филин хотел бы отдельную кухню, этакий кукольный деревянный до-
мик, чистый и пахнущий смолой, как у соседа по участку, и может в меч-
тах о таком теремке, может прикидывая, что, как ни хороша дача, нельзя
допустить, чтоб незамужние дочери одевались плоше других; и еще от го-
речи за выросший живот и от четкого понимания, что таким гладко приче-
санным, таким, как человек напротив, которому вслед хихикая, посматри-
вают яркоглазые дурочки из десятков кабинетов, таким ему не стать ни-
когда, словом, по всей совокупности размышлений выходило, что упустить
свое никак нельзя.
Звонком подбросило телефон. Филин развел руками: извини, мол, брат,
окончен разговор. Шпындро, досадуя, поднялся, прервали, черт, на самом
важном, не удалось разузнать, куда ветер дует, может Воронов вернулся?
Неудачно получилось.
Шпындро вытек из кабинета, секретарь впилась в непроницаемое лицо и в
зрачках ее разыгралась буря; за годы сидения в предбаннике опытная ца-
редворка научилась отличать сотрудников, которым сделано самое захва-
тывающее предложение из тех, что выпадало на их службе, от всех про-
чих. Встречала секретарь его одним взглядом, провожала совсем иным и
Шпындро порадовался: сидит здесь годами, чует добычу, как натасканный
пес, заранее, а может знает что? Он кивнул на всякий случай - крошеч-
ный, а все же союзник - и выскользнул в коридор с тяжелым чувством не-
завершенности, будто повис в воздухе и сразу принялся песочить себя:
зря ушел, не договорив до конца.
На следующий день Филин налетит на Игоря Ивановича в коридоре, поздо-
ровается бегло, едва узнавая, будто и не состоялся вчерашний разговор,
но эта встреча еще должна случиться, а сегодня вечером Шпындро мчался
на стрелку - так обзывал передачу товара Мордасов - к Колодцу.
За час до конца работы позвонила мать; жила одна в коммуналке и редко
встречалась с сыном; внук уже вырос, здоровье поубавилось и Наталья -
черствый все же человек - не раз шипела: не с руки мне с твоей мамулей
возжаться, она свое пожила, пусть другим даст. Шпындро терпел, вообще
побаивался жены, в ее руках имелся сильный козырь - угроза разводом, а
тогда смысл жизни, заключающийся в выездах, терялся, тускнел; без вы-
езда Шпындро обращался в наизауряднейшего типа, ничем не наделенного,
с которым ни дружить, ни любиться, ни даже поболтать в поезде никто не
возжелает.
Твоя мать. начинала Наталья и недобро умолкла, в горестном вздохе ее
многое таилось: и брошь мужниной матери, фамильная, с подвеской брил-
лиантовой и три камеи слоновой кости, которые отошли сестре Шпындро и
даже страусовые перья из торгсина тридцатых годов на антресолях, вроде
совершенно ненужные по нынешним временам атрибуты, и те служили причи-
ной глухой неприязни супруги к матери мужа.
Твоя мать. однажды привычно начала Наталья. Шпындро поднялся и припо-
миная давнюю решимость школьных еще годов, когда он вместе с мальчиш-
ками, боясь прослыть трусом, сиганул с высокого сарая, подвернув ногу,
рубанул - сука! Редко выпадало ему зреть растерянную Наталью! Кто? Ты!
ты!
Он вошел в раж, смелость захлестнула, опьянел от непозволительной вы-
ходки, поднялся - пошатывало от головокружительного гнева - и, уходя
на кухню, еще раз смачно выкрикнул короткое резкое слово.
Наталья выждала время, зная, что пыл мужа угасает быстро, оттягивала
момент объяснения умело, в свою пользу, а когда от гневного пара не
осталось и следа, веско, выговаривая слоги, будто вбивая гвозди, под-
вела черту: "О маменьке своей мне больше не напоминай!"
Сейчас звонок матери оказался как никогда некстати, сын понял, что ей
плохо, четыре дня подряд и уж если решилась позвонить отпрыску на ра-
боту, дело дрянь, нет лекарств, скорее всего и есть нечего. Отменить
визит к Мордасову невозможно, не зря же притащил товар с собой, снова
забрасывать его домой? и примета дурная, и опять же время, непредус-
мотренное понадобится выкраивать, а теперь после слов Филина времени
ох как станет не хватать. Шпындро молчал, соображая, и мама пришла на
помощь: "Тут соседка вернулась с работы пораньше, так что, Игорек, все
образовалось. Заедешь, когда сможешь". Мать лгала, он принял эту ложь,
даже успел, положив трубку, покручиниться и тут же отметить, что еще
