- оба как Гупта, следом Марда приплясывает, последним, согнувшись и за
поясницу держась, Валамир-Хродомер гонится и палкой грозит, ругаясь от-
чаянно. За нами дворовые собаки увязались, лай подняли. Гупта на миг по-
вернулся и молвил умиленно:
- И собачки-то Бога Единого хвалят, гав-гав...
Пыль до небес поднялась.
На шум Одвульф вышел. Поглядел хмуро. Гупта же палец на Одвульфа уст-
ремил и закричал басом, будто бык:
- Поди сюда, святости алкающий! Ибо допьяна напою ныне тебя истиной!
И мы тоже наперебой кричать стали. Мы с Гизульфом вопили: "Собачки
гав-гав!" Валамир грозил: "Ужо я вас палкой-то достану!" Марда верещала
невразумительное, потому что больше от хохота давилась.
Одвульф сразу Гупте во всем поверил и пошел за ним. А Гупта-Винитар
кричать стал:
- Крест мой - меч мой, и вера моя нерушима! Крест кузнец-то ковал, а
веру-то - Отец мой небесный! Грозы-то над вами гремели? То-то! То Отец
мой Небесный молотом бьет, веру кует, в тучи сует, в громах закаляет, в
дожде остужает, с небес кидает - кто ее поймает, того благодать осияет.
- И вдруг к Одвульфу повернулся и, брови свирепо нахмурив, заорал: - А
соха-то где? Дома, поди, забыл, бездельник?
Одвульф споткнулся от неожиданности.
- Какая соха?
На то Гупта рявкнул: "Сохатая!" А Валамир на миг перестал Хродомером
быть, показал Одвульфу кулак здоровенный и велел делать, что святой ве-
лит. Сказано - соху тащить, стало быть, иди домой и тащи соху.
Одвульф стал ныть, что сохи-то у него и нет. И лошади у него нет. И
коровы у него нет. И собаки у него нет. Портков приличных - и то нет.
Слыша то, зарыдал Гупта, и покатились по щекам его крупные слезы. И
Одвульф зарыдал и к груди гуптиной приник, содрогаясь. Обхватил его Гуп-
та здоровенными своими ручищами, грязным рукавом лицо Одвульфу утер,
точно младенцу, и пробасил:
- Это ничего. Все у тебя будет. Иди за мной. Научу, как делать.
А Валамир, на то глядя, так расчувствовался, что к себе домой, благо
рядом было, и соху приволок. И дал Одвульфу соху, строго наказав после
забавы вернуть.
Пока Валамир за сохой бегал, к нам народ все подходил и подходил. И
всем мы с Гизульфом историю со светильником рассказывали и светильник
показывали, а после снова петь принимались.
И повел нас всех Гупта прямиком на Сейино пепелище.
Там никто не строился с тех пор, как все родные Сейи от чумы вымерли,
а дом их сожгли вместе со всеми постройками.
Впряг Гупта Одвульфа в соху, а сам пахать наладился. И распевал при
том песню о добром сеятеле, который зерна свои бросал куда ни попадя, то
на дорогу, то на каменистую почву.
Кричал Одвульф, что тяжко ему. Гупта кричал, что и ему, Гупте, тяжко.
Всем, братец, тяжко. Время нынче такое, что всем тяжко.
Вокруг же все со смеху мерли.
Провели первую борозду, тут и пал Одвульф в изнеможении. На Одвульфа
соха навалилась, а сверху Гупта рухнул, крича, что стоять не может бо-
лее.
Наконец поднялся Гупта, соху с Одвульфа снял и самого Одвульфа из
земли выковырял. И сказал Одвульфу, что если долго яму копать, колодцем
станет. Не ямы копай, колодцы копай. А лучше вообще ничего не копай.
После, ко всем оборотясь, закричал:
- Место чистое, стройтесь здесь! Журавли весной вернутся, гнездо вить
станут, птенчиков выведут! Бога Единого хвалить станут: курлык-курлык!
И убежал, размахивая руками, громко топоча и курлыча, журавлям пере-
летным подражая. За ним собаки радостно побежали, подняв хвосты.
Все расходиться стали в недоумении. Одвульф на Сейином пепелище си-
деть остался, голову руками обхватив. Валамир, себя проклиная, тяжелую
соху домой поволок. А мы с Гизульфом в храм Бога Единого пошли, как и
собирались изначально, чтобы светильничек годье отдать.
Годья подробно расспросил, что и как было, светильник назад принял и
потом на особом месте его хранил, крестиком пометив.
Еще день минул, и дядя Агигульф из бурга возвратился. Вид у дяди Аги-
гульфа был немного опухший, но против прежнего заметно ожил дядя Аги-
гульф. Я слышал, как Ульф вечером говорит отцу моему Тарасмунду, что не
напрасно, мол, Агигульфа в бург отправляли - на пользу ему пошла поезд-
ка.
Только теперь понял я, как невыносимо было видеть дядю Агигульфа с
вечно потухшим взором, точно у дряхлого старика.
И хоть не стал дядя Агигульф прежним, веселым, как раньше, но все же
черная скорбь его покинула. Теперь каким-то умиленным ходил дядя Аги-
гульф. С таким видом годья Винитар перед самой Пасхой ходит. Повадку
взял себе дядя Агигульф на дворе сидеть, на той дедушкиной колоде, что
посреди двора стояла, как насест наблюдательный, и за всеми смотреть.
От Теодобада дары дядя Агигульф привез. Вина Теодобад нашему роду
прислал, кувшин красивый ромейской работы. Кувшин этот, из металла сде-
ланный преискусно, чеканкой украшенный, был уже старый, прохудившийся.
Однако цена ему немалая, объяснил Теодобад дяде Агигульфу. Ради чеканки
одной стоит такой кувшин беречь. Ты, говорит Теодобад дядя Агигульфу, на
пластины его разрежь и на одежу нашей. Только с умом разрежь, чтобы фи-
гуры на чеканке не попортить. Знатные пластины получатся, не хуже кня-
жеских. У дружинников, мол, спроси, как это делается. Один дружинник по-
том показал дяде Агигульфу, как у него на одежду такой кувшин разрезан-
ный нашит. Красиво, говорит дядя Агигульф, страсть как красиво.
Но главное - гривну золотую аланской работы Теодобад прислал. Это он
отцу моему Тарасмунду, старшему теперь в роду, подарить захотел. Гривну
отдавая, сказывал Агигульфу Теодобад, что много лет назад гривну эту
ему, Теодобаду, еще молодому воину, дарил некогда великий воин Рагнарис.
И вот, когда не стало больше Рагнариса, хочет вернуть дорогой подарок
старшему его сыну, чтобы осталась память. Ибо взял ту гривну Рагнарис в
кровопролитном бою, со славой. И таково желание Теодобада, чтобы слава
эта вовек осталась в роду Рагнариса.
Когда дядя Агигульф все эти слова отцу моему Тарасмунду передавал и
гривну на его шею возлагал, то расчувствовался дядя Агигульф и слезы на
его глазах заблестели.
И рассказывал дядя Агигульф, как скорбел о кончине Рагнариса Теодо-
бад. Будто родного отца потерял - так велика была его скорбь. И устроил
пир великий для всей дружины в память Рагнариса, и много было съедено на
том пиру и выпито, и девок-рабынь перепорчено без счета, и скамара, не в
лад певшего, с горя покалечили, нос ему в рожу вбили, чтоб неповадно бы-
ло гнусавить, когда о великом поет.. Так скорбели Теодобад, военный
вождь, и дружина его по дедушке нашему Рагнарису.
И про телегу сказал Теодобад, что как золотая теперь для него эта те-
лега, ибо в ней испустил свой дух великий воин Рагнарис. И будет беречь
ту телегу как зеницу ока. И детям своим завещает беречь, и детям своих
детей. И, пав на телегу и обхватив ее обеими руками, рыдал прегорестно.
И воины, на печаль вождя своего глядя, омочили слезами свои бороды.
Немало доброго о Рагнарисе вспоминали на том пиру. Один поведал, как
учил его некогда Рагнарис искусству воинскому, и давние отметины от по-
боев дедушкиных показывал, хвалясь.
Теодобад же рассказал, что в пору, когда еще совсем дитятей был, пой-
мал и подарил Рагнарис ему кузнечика. И убивался вождь: зачем того куз-
нечика, пусть бы даже и высохшего, не сберег? На диво силен был тот куз-
нечик, видом страхолюден, цветом красноват, туловом громаден. Говорил
Рагнарис, в дивном запахе темного пива Теодобада-мальчика щедро купая,
что на поле том, где кузнечика он словил, во времена оны много крови
пролилось. Бились там насмерть боги с великанами, и впитала землица ту
кровь. И оттого кузнечики урождаются на поле том кровавыми, к битвам зо-
вущими своим стрекотом и обличьем ужасным. И мордой кузнечика с челюстя-
ми двигающимися в самые глаза Теодобаду-мальчику тыкал, устрашая того.
Рядом же (как сейчас вижу, говорил Теодобад дяде Агигульфу) стоял Аларих
многомудрый, отец Теодобадов, вождь военный и друг Рагнариса, и в сивые
усы свои улыбался. И солнце питающее распростерло над ними свои благо-
датные руки...
Про это и многое другое нам охотно рассказывая, заливался дядя Аги-
гульф обильными светлыми слезами. И всем нам, слушая, заплакать хоте-
лось. Кроме Ульфа, который улыбку прятал. Возненавидел я Ульфа за эту
улыбку.
И вдруг замер дядя Агигульф посреди рассказа, рот приоткрыв и глаза
выпучив. Куда-то за спины наши уставился.
А это Гупта к нам во двор вошел. К нам близко подходить не стал, а
вместо того сел в отдалении прямо на землю, ногу под себя подвернул и
свою растрескавшуюся пятку пальцем ковырять начал.
Спросил нас дядя Агигульф вполголоса, на Гупту головой кивая, что за
муж к нам зашел дивно дюжий? Откуда, мол, взялся?
Отвечали мы ему радостно - с той поры, как Гупта у нас объявился,
светло на душе у всех было, - что это Гупта блаженный пришел, тот, кото-
рый в соседнем селе чудеса творил и к гепидам благую весть носил. Третий
день уже по нашему селу ходит и немало славы добыл - и себе, и Богу Еди-
ному. Агигульфа-соседа от зубного недуга исцелил и немало иных хворей
изгнал. С животными беседовал, и понимали они язык его. Сейино пепелище
оживил своей святостью: Одвульфа в соху запрягши, поднял новь. Со све-
тильником из храма Бога Единого чудо сделал. В чем то чудо состояло,
никто объяснить не брался, но только твердо мы знали, что чудо то было.
И годья Винитар так думал, потому что пометил светильник особым крести-
ком и на почетном месте сберегает.
Дядя Агигульф потрогал голову чужакову, что на поясе у него висела (с
собой брал, когда в бург ездил, чтобы дружинники теодобадовы насладиться
ею еще раз могли). Спросил недоуменно: а это, мол, кто, если не Гупта?
Ведь сами же говорили, будто бы я Гупту у озера в камышах сгубил.
И, с колоды встав, к Гупте решительным шагом направился. Гупта пятку
ковырять оставил, голову поднял, на дядю Агигульфа прищурился. Дядя Аги-
гульф его спросил:
- Ты кто?
Гупта в голове шумно поскреб и ответствовал торжественно:
- Лист я, всяким ветром носимый.
Тогда голову чужакову за волосы рыжие приподняв, показал дядя Аги-
гульф ее Гупте. И спросил:
- А это кто?
Гупта голову обеими руками за щеки ухватил, к себе приблизил. Едва
носом дяде Агигульфу в пояс не уперся. Поглядели мы сбоку и чуть не ах-
нули: и впрямь Гупта был похож на чужака! А может, показалось тогда. По-
тому что перед кем Гупту ни поставь, на любого Гупта вдруг похожим может
сделаться.
Долго Гупта мертвую голову созерцал. И с одного боку поглядит, и с
другого. После оттолкнул ее от себя и молвил:
- Бог Единый веру ковал, молотом стучал. Искра-молния упала, в дерево
попала, дерево упало, листья осыпались, по миру рассыпались. Их ветром
повсюду носило, одним на славу, другим на погибель. Один лист оторвался,
воробью попался. Воробей испугался, клюв разевал, лист заклевал. Бедный,
бедный лист!
И всхлипнул Гупта и мертвую голову в щеку поцеловал.
Видели мы, что дядя Агигульф глубоко тронут. И спросил он Гупту:
- А я кто?
И забормотал Гупта совсем тихо, в бороду, голову книзу опустив, так
что дядя Агигульф рядом с ним на корточки сел и ухо к губам гуптиным
преклонил. Поняли мы, что важное что-то говорится, и потому ближе подош-
ли, не желая пропустить слов блаженного.
Бормотал Гупта еле слышно:
- Вера моя, вера, Богом Единым кованная, людьми желанная! Пала ты с
неба на землю, вошла в землю на семь локтей, на три локтя из земли смот-
ришь. Кто же тебя, веру, найдет, кто тебя приголубит? - И вдруг глаза,
полные слез, на дядю Агигульфа обратил, за руки его схватил жадно, будто
из пучины вод его дядя Агигульф вытягивал, и закричал, моля и требуя: -
Найди ее! Ищи ее! Найди веру, найди! Приголубь ее, приголубь!
Дядя Агигульф, дрожа, в ответ руки гуптины стиснул и проговорил со
