их силой усадили в кули.
В последнюю минуту взмолились и донцы:
- Пощади, батька, отслужим вины!
Ермак отвернулся:
- Кидай! В самую глубь кидай!
"Не вернуть прошлого! Помиловал бы, вернул бы к жизни... Но нельзя -
дело велит!"
Ермак закрыл глаза, чтобы люди не видели его слезы.
2
Над рекой засеребрился весенний воздух. Весело зашумела тайга. С
глухим шорохом садился жухлый наст. Солнце все выше поднималось над
кедрачом. С крыши застучала капель, вызывая на сердце томление. Отзвенели
хрусталем сосульки, подрезанные лучами весеннего солнца. На березке
маленькая синичка завела свою бодрую весеннюю песенку. Разошлись серые
тучи и заголубело небо. Зачернели проталины, в избу на сапогах принесли
первую грязь.
Ермак повеселел и встречал казаков шутливо:
- Сказывали, в Сибири зима тринадцать месяцев, да не выдержала,
сдала. Эх, пора!
Пока скованная морозами река дремала, казаки поставили малые струги
на полозьях, нагрузили их пушками, зельем, всяким запасом и по насту
двинулись к Жаровле-речке. Многие грузы клали на слеги и волочили.
Впереди шел Хантазей. Он пел, а глаза были полны грусти.
Белокрылая Улетает зима, Скоро зашумит река. Эй-ла!
Звонкие мартовские дни отзывались голосистым эхом. На севере синела
гора Благодать. По сторонам шли увалы, с них шумели вешние воды. Ночью в
черном небе пламенели яркие звезды, пощипывал мороз. Грелись у костров.
Вдоль волока продувал холодный ветер, но из тайги шли неясные волнующие
шумы. Всем своим чутьем казаки ощущали великое пробуждение в природе: в
темной бездне неба по-иному ходили облака, легкие, ласковые, в крутых
горах ревели сохатые.
Устюжинский плотник Пимен, сухопарый мужик с длинными руками,
признался Ермаку:
- Если бы ты знал, батько, что творится на душе: каждую весну
тревожусь, как старый гусь на перелете, поминаю молодость. Одного жалкую -
экие струги кинули у Кокуй-городка, на век ладили.
Глядя на его сильные, проворные руки, атаман улыбнулся:
- Верно. Такие ладьи, всю Волгу проплыви, не встретишь! Но не
дотащить их, да и на Жаровле напервое встретят мели. Будем живы, этакими
удачливыми руками лучшие сладишь...
На яркой зорьке на вершине лиственницы встрепенулась синичка,
встряхнулась, разбрызгала серебристые искорки утреннего инея и запела. С
ветки на ветку поднялась и, будь здоров, вспорхнула и потонула в сиянии
утра.
- Вот оно веснянка-вестница! Теперь близко весна, ой и близко! -
вздохнул плотник Пимен и передал свою радость Ермаку. - Батька, спешить
надо...
Спешили, надрывались из последних сил. Снег сходил. Загомонили ручьи,
полозья чиркали о талую землю. Туманы поднимались над понизью, а с
казачьих лиц лился пот.
- Гляди-ка, браты, у меня из голенищ пар хлещет! - блестя озорными
глазами, пошутковал Охменя.
Тянули до упаду, и все окликали вогула:
- Хантазей, где же твоя пьяная река, гулящая вода?
- Рядом: одна ночь, - и Жаровля!
На последнем ночлеге, чуть только блеснули багровые проблески, в
темой чаще раздалось таинственное глуховатое бормотанье: "Чу-фы-ш-ш-ш...
Кок-кок... Кок-кок..."
Сразу все оживились.
- Браты, косачи заиграли!
Ох, тяжел и труден последний путь! Рвались тяжи, полозья засасывало в
болото. От надсады и нетерпения казаки яростно ругались.
И вдруг сразу распахнулся яр. Под ним, ломая ледяной покров,
разлилась река.
- Жаровля! - облегченно вздохнули дружинники.
Савва скинул шапку, перекрестился:
- Ну, теперь, браты, плыть и плыть по стремнине до самого Лукоморья.
Хорошо и весело стало на душе! Весенняя Жаровля тешила ее звоном в
лесу, в еланях, в болотинах, на пойме. А тут, словно заждались, вдруг на
север двинулись шумные перелетные стаи. Стон и журчанье лилось с мирного
теплого неба: курлыкая, спешили в дивное Лукоморье журавлиные косяки. Как
легкие далекие парусники в синем океан-море, величественно плыли на своих
белоснежных крыльях лебеди.
Пришел песенный час в этот суровый край, - все пело: и оживший лес, и
талая, налитая соками жизни земля, и ручьи, и птицы, и сам чистый,
прозрачный, искрящийся воздух!
Перевал давно остался позади. В легком мареве все еще синел
Урал-Камень, а впереди ждала быстрая путь-дорога по шалой воде.
Казаки спустили свои малые плоскодонки; бурная вешняя вода подхватила
их и понесла на восток. Ну, как тут не запеть, если сердце жаждет радости.
Ермак взмахнул рукой, и на ертаульном судне взвилась песня, поплыла над
рекой, над лесами, над затонами:
Сине море колыхалося, Орел с лебедем купалися...
И впрямь, в тихой заводи, трепеща крыльями, кружились в брачном танце
лебедь с лебедушкой. У берегов билась рыба, плескалась, сверкала, ярая
вода затягивала на отмели икру.
Река набирала силу. Любо плыть по сильной гулевой воде! Берега были
тихи и пустынны. Зацвели вербы.
Казаки перекликались, просилось им на сердце заветное:
"Здравствуй, весна... Здравствуй, сибирская сторонушка! А на Руси
березол-апрель, давно пасечники выставили из омшанников на солнышко ульи,
окуривают пчелок. Ох, и веселая пора, - молодость кружит девичьими
хороводами, играет в горелки! А тут? Эх, Журавлик - шалая вода, неси
вперед, неси к свет-солнышку, на широкий простор!".
По вешнему быстрому Журавлику сплыли дружинники в Баранчу, а по ней
спустились до Тагил-реки. На берегах золотился песок, а над водами
поднимались корабельные жаровые сосны. Ермак позвал Пимена:
- Гляди, сколь звонок лес! Клич плотников, строй струги.
- Ох, батька, поверишь ли, сердце сомлело от радости, - с готовностью
отозвался устюжанин. - Не струги, лебедей белогрудых слажу.
Не откладывая, он собрал десятка два плотников, и застучали топоры.
Все войско впряглось в работу: валили лес, тесали, тащили на берег, где
Пимен по-хозяйски покрикивал: - Круче, круче поворачивайся!
На устье Ермак облюбовал холм, и тут казаки стали ставить новый
городок.
- И к чему он нам, если поплывем дале? - удивился поп Савва.
Атаман ухмыльнулся в курчавую бороду:
- В молитве и сказаниях силен ты, а в походе дите. Не на гульбу идем,
и враг неведом. При неудаче и удаче городок сгодится.
Иванко Кольцо тряхнул кудрями и сказал на это:
- А мы дуром, батько, Сибирь возьмем!
- Головы казачьи поберечь надо, Иванушка. Без казаков далеко ли
уйдешь?
Савва подумал: "Ходит Ермак тяжкой поступью, шаг надежный. Ступит -
не отдаст землицу. Ходун русский!"
Впереди, на восток, текла Тагил-река, позади, на западе, в синеве
растаял Урал-Камень. Савва вздохнул: "Придется ли вернуться на Русь? Кто
знает?".
Хороша река, раздольна, - веселая весенняя дорожка! Куда девались
долгие черные ночи? Весенние дни - теплые, радостные и светлые. Вот уже
давно погас закат, а леса и берега реки, чудится, затканы серебристой
дымкой. Близится полноь, а призрачный свет не хочет уступить темноте. Так
до полуночи и царит кругом светлый тихий сумрак. Леса, дремучие,
смолистые, стрелой вздымаются ввысь. Не знают тут боры-беломошники топора.
Не шелохнутся сосны, не пробежит ветерок, не тряхнет веткой. На быстрой
воде поблескивает рябь, слышны изредка всплески, на отмелях и переборах
играет молодой окунь. На розовой зорьке к водопою из лесов выходят оленьи
стада.
Зацвела черемуха, зазеленели приветливые елани, по которым бродят и
копаются, добывая корешки для очищения желудка, медведи.
Солнечная, радостная Тагил-река! Струги плыли по течению, и не было
больших печалей. По-прежнему шли безлюдные берега. Изредка встречались
мирные кочевники. Завидя рать, угоняли стада в урманы. Ни стрел не
пускали, ни крика, ни угроз. По укромным местам ловили рыбу вогулы.
Добродушным взглядом они встречали казаков, отдавали рыбу, убитого зверя и
радовались старому кафтану. Ермак накрепко запретил обижать кочевников.
При виде их Хантазей выходил на берег. Неторопко, легкой походкой подходил
к рыбарям и приветствовал:
- Пайся, пайся, рума ойка!
И вогулы становились ласковыми, разговорчивыми.
- Холосо, очень холосо. Тура близко! - оповестил Ермака проводник.
А на заре, когда над лесом догорала последняя звезда, из чащобы на
берег вышел древний русский дед, с лиловым носом, с охваченной желтизной
бородищей и морщинами вокруг живых, умных глаз. Он смахнул лисью шапку и
низко поклонился стругам:
- Никак русские?
- Русские, дедко, - добродушно откликнулся Ермак и приказал грести к
берегу. Он удивленно разглядывал старика. - Каким ветром занесло тебя в
чужедальную сторонушку?
- Искал вольных краев. Шел-брел, утек от бояр-шишиг и тута прижился
среди зверья. Пчелкой тружусь.
- Не тревожат? - пытливо уставился атаман в пустынника.
- Лес без краю, зверья полно, пойди найди меня. Эй, милый, простор
тут для прилежных рук.
- А там что? - кивнул на восток Ермак.
- Дальше, милок, простерлось великое царство сибирское... Кучум-хан,
почитай, аж до Туры протянул свою тяжкую длань.
- Плывем с нами, дедко? - приветливо позвали казаки.
- Куда, родимые? Ужотка я доплаваю: мало-то осталось жить. А вам,
милые, путь-дорога!
Воды Тагила быстро вынесли струги в Туру. Тихие леса прерывались
полянами. Сильно пригревало, на землю из небесной лазури лилась
серебристая песня. В казаке заговорило извечное - крестьянская тоска по
земле. Он сияющими глазами вглядывался в даль, где темные холмы дымились
испариной. Эх, соху бы сюда!
- Жаворонушка! - млея, прошептал Охменя.
И все кругом было так, как на Руси, даже запах прелой земли казался
родным, с юности милым.
- Плывем! - закричал Колесо.
Ермак повелел:
- Плыть тебе, казак, на поиск. Прознай, что за народ, кто хозяин в
краю? Все прознай: и про хозяев, и про коней, и овец...
Вскочил Колесо с двумя казаками в легкий стружок и погнал по струе. У
речных стремнин поднимались белесые яры. И по-прежнему не смолкала
стройная и величавая песня жаворонков. Сердце казачье не находило покоя:
шумел камыш, то и дело поднимались стаи гусей, уток, охотничье сердце
билось, и глаза щурились и сияли, будто впервые увидели они дивный
раздольный мир.
В тихой заводи казаки схватили рыбака. Татарин в островерхой шапке
пал на колени, взвыл.
- Не бойся, говори по душевности, все, как есть! - заговорил с ним
по-татарски Колесо.
Вмиг татарин повеселел, прижал руку к сердцу:
- Салям алейкум...
- Будь здрав, - отозвались казаки. - Что за царство?
Рыбак развел руками:
- Тут и там лес и вода, и земля князя Епанчи. Мы его добытчики, а он
холоп хана Кучума. Велик бог, много воинов у хана! Епанча храбр и хитер!
- Дай шерть, что князьку не донесешь, живым пустим, - дружелюбно
предложил Колесо.
Татарин взял горсть влажной земли, приложил к губам.
- Коран нет, землю целую, - страстно пояснил он. - Земля есть жизнь
всему. Отпусти, батырь!
- Иди с богом! - махнул рукой Колесо.
Ермак похвалил дозорных за осторожность и обхождение с татарином.
- Ныне вступили мы в курень хана Кучума, остереженье, отвагу и
доброжелательность к простому человеку должны держать в думках! - сказал
он на привале казакам. - Не сегодня, так завтра встретим супостата. От
первого шага идти твердо, - враг поймет, кто идет! Не казаки ноне плывут,
- Русь двигается! Не добыча ноне манит нас, с пользой для Отчизны должны
мы схватиться с ханом - потомком Чингиса. Тот, кто забудет русские ратные
