- Где ей орешков пощелкать?
Савва с довольным видом оглаживал бороду, щурил глаза. Иван Кольцо
похвалил его:
- Все-то ты знаешь, расстрига. Хоть с неба и не валится рухлядь, но
соболей там, видать, бесчисленно. И выходит, браты, стоим мы у врат
Лукоморья. Эх, Сибирь-матушка, Кучуму ли тобой владеть? Тут нужен хозяин
умный, зоркий, смелый. Браты, нам ли унывать? На верной дорожке стоим...
Все осознавалось смутно, в тумане еще лежала неведомая страна, но
сердце к ней тянулось неодолимо. Чего только о ней не сказывалось!
Выходит, нет дыму без огня.
- Батька, - поднялся со скамьи Колесо. - Прошли, переведали мы много,
не отрекемся от своего. Пойдем в заветную землю, может там жаркое счастье
для русского человека схоронено! - Голос казака звучал душевно, и чуялось
что идет его слово от сердца. Манит его думка о Лукоморье, не дает покоя.
В избе стало душно, по бородатым лицам катился обильный пот. Хотелось
долго слушать о Лукоморье, но давно угасло сказочное сияние и установилась
глубокая тьма. С легким шорохом за стенами падал густой снег. Казаки
разошлись по землянкам, и каждый унес свою заветную думку.
Хантазей, лежа на полатях, вспомнил Алгу:
Вот поплосу батыря и выкуп за нее дам. Заживу с бабой! - Здоровый сон
смежил ему глаза, а он все еще улыбался - чудилась ему крепкая, проворная
Алга с ожерельем из волчьих зубов.
Ермак сидел у оконца, затянутого рыбьим пузырем, и услышал шепоток.
Сразу он узнал голосок Мулдышки. Слова текли слюнявые, клейкие:
- Незачем брести нам в Лукоморье, коли оно тут рядом. Бегал в пауль,
у вогуличей рухляди - завались: соболь к соболю. А бабы, ух, и грязнущие!
А ядренные, не ущипнешь!
Двое других покашливали, молчали. Под ногами заскрипел снег, и все
сразу затихло.
"О чем думает Песья Морда! - покачал головой Ермак. - Но кто же с ним
уговаривался?"
Ермак пытался догадаться, но так и не нашел, на ком остановиться.
С утра серое небо стало ниже, задул пронзительный сиверко, началась
пурга. Три дня выла, бесновалась метель, глухо шумела тайга. С треском
валились старые лесины. К заплоту казачьего зимовника пришел поднятый
незадачливым охотником медведь, закинул лапы и заревел. Дозорный казак
Охменя долбанул зверя обухом по башке и сразу уложил его.
Три дня не было Хантазея, - ушел в тайгу и не вернулся. Горевал
Ермак: не погиб ли добрый охотник?
На четвертый день улеглась пурга, засинели снега, и неподвижно стояли
вековые кедры Кокуй-городка. Ермак вышел на вал и от яркого снежного
сияния жмурил глаза. И все же заметил он - по реке спешит охотник к
зимовью.
- Хантазей! - обрадовался атаман.
Вогул шел тяжелым шагом. Не дойдя до тына, он упал.
- Эй, друг, что с тобой? - Ермак сбежал с тына, заглянул в лицо
вогулича и весь вскипел: - Да кто тебя так окровянил?
- Сибко казаки вогулич пограбили... Ох, какое горе! Алга, Алга моя! -
горестно покачал головой Хантазей.
- Кто душегубы, сказывай, я им глотки перерву! Иуды! - атаман
скрипнул зубами.
Хантазей сомкнул глаза, ослабел. Дозорный ударил в колокол, со всего
зимовья сбежались казаки. Вогула внесли в избу, омыли. Он открыл глаза.
- Сказывай, кто? - настойчиво потребовал Ермак. - Судить будем за
измену рыцарству.
- Сбегли, - прошептал Хантазей. - Они и тебя хотели убить, батырь.
Пурга мешала... Дорога сбилась...
- По сотням скликать, кто сбег! - приказал Ермак.
- Ужо прознали, - отозвался Иванко Кольцо: - Песья Морда всему
коновод, Яшка Тухлый - в Жигулях пристал, и трех донских дуроломов
сманили.
- Догнать!
К вечеру беглецов настигли под утесом Серебрянки. Мулдышка пустил
стрелу в своих, промахнулся. Выхватил саблю и заорал:
- Браты, выручай... Пируют атаманы нашей кровью. Не желаем в
Лукоморье. Бей их!..
Беглецы обнажили сабли.
- Все равно умирать, - мрачно сказал маленький корявый Прокоп. В
былые годы служил он во Владимире приставом, проворовался и сбежал на
Волгу. Был неимоверно кровожаден. "Я тебе пошлю смерть скорую, враз
удавочку дерну, и душенька твоя прямо в рай рванется к престолу, господа
бога!" - елейно говорил он своей жертве, отводя ее в сторону, чтобы
задушить.
Со старшими и сильными был подобострастен. Но сейчас, зная, что дело
плохо, заорал Ильину:
- Эй, чего тебе надобно? Казнить нас удумали? А за что казнить? За
чумазых вогулишек, за кусок медвежьего сала? Дешево нас ценишь! Тронь
только! Лучше уходи с нами! Ну, что ты выгадаешь у Ермачишки? Эх,
трень-брень, уходи отсель! Атаманы добра нахапали, а ты что?
- Он, орясина, осина-дерево, перед атаманом дрожит, - насмешливо
подхватил Мулдышка. - Ему царство лукоморское Ермачишко обещал, а в жены
сулил царевну. Эй, кручина, уходи отсель, а то беги с нами!
Ильин скрипнул зубами:
- Не по пути мне с тобой, Песья Морда! - ответил он. - Клади саблю да
винись!
- Дурак! - выкрикнул Прокоп. - Дуролом! Кровь изо рта идет, десны
гниют, а Сибирь ищет!
Ильин надвинулся, и не успел третий беглец - Яшка Козел - крикнуть
Мулдышке: "Остерегись!" - свистнула сабля, и голова изменника покатилась в
сугроб.
Казаки крикнули:
- Корись, а то всех порубаем! Эй, жаба! - пригрозили Прокопу. -
Пакостить сумел, умей и ответ держать!
Прокоп перетрусил, побледнел.
- Братцы, братцы, это все Мулдышка натворил и нас на окаянство
подманул. Только не бейте! - он пал на колени. Казаки мигом скрутили ему
руки. Яшка Козел и дружки молчаливо отдали сабли и саадаки.
- Мы не задирщики, духом ослабели. На бабу загляделись, и грех
настиг, - оправдывались они. - Замолви слово пред атаманом, службу тебе
сослужим.
- Другов предали, за таких язык не повернется! - резко ответил Ильин.
- Гони, казаки, всю эту погань на зимовье! Батька сам там рассудит!
- А того... Песью Морду захоронить надо бы, - заикнулся один из
вязавших казаков.
- Собаке и смерть собачья! - отрезал Ильин.
Беглецов пригнали в Кокуй-город, вывели на казачий круг, сбили с них
шапки. Повольники окружили изменников, безмолвно взирая на них. И куда ни
поворачивались злодеи, везде встречали колючие злые глаза. Только
некоторые растерянно смотрели на недавних товарищей, боялись за себя, за
свои мысли, которые терзали их в глухие таежные ночи. Были и такие,
которые трепетали от думки, как бы Яшка Козел не выкрикнул: "Эй ты,
Завихруй, что молчишь? Не ты ли уговаривал потопить струги и малым гуртом
бежать на Русь?"
Над городищем простиралась глубокая тишина, а кругом - чистые
сверкающие снега. Среди наступившего безмолвия раздался властный голос
Ермака:
- Браты, нашлись среди нас трусы и подлые души, которые всю рать
опозорили. Добром нас встретили вогуличи, корму дали, словом обогрели. А
что натворили злодеи? Побили, разграбили друзей наших, чумы их пожгли, жен
обесчестили. Кто Алгу убил?
У Яшки Козла трусливо забегали зрачки. Чтобы выгородиться из беды, он
плаксиво закричал:
- Товариство, накажи меня плетями, всю истину поведаю. Мулдышка
затейщик всему. Он подговаривал: "Айда за Камень! Вогуличей побьем, на
олешек - и через Камень, к Строгановым. Погуляли с атаманом и хватит. По
нем плаха плачет, топор скучает, а мы не клейменые. Мы вольные пристали!".
Алгу Прокоп обесчестил и головой в прорубь.
- Врет сатана! Ой, врет, браты! - закричал Прокоп. - После меня сам
бабу терзал. Вдвоем мы - оба и в ответе.
Ермак, насупившись, слушал. С окаменелым лицом стоял он на помосте,
малиновый с заломом верх его остроконечной шапки багрово пламенел на фоне
белесого неба.
- Нашкодили - и в кусты! На покойника валить вздумали, а у самих
разума не было? - спросил он.
Два других виновника повалились в ноги атаману:
- Прости, батько! Простите, браты, за поруху донского обычая. Не по
чести сделали. Мы не вьюны и не змеи, по прямоте каемся в своем окаянстве.
Сумленье взяло, далеко загребли в чужедальную сторонушку. Не манит ни
Лукоморье, ни рухлядь. Тут зима лютая, а на Дону, поди, ковыль вскоре
поднимется, голубое небушко засияет...
- Притихни про Дон, не трави сердце! - выкрикнул Колесо.
- И нам кручинно, надсадно стало, - по степу решили на конях
промчать. Эх, браты наши! - потерянно вымолвил кучерявый, с синими
глазами, беглец.
- Не жалобь воинство! - перебил Ермак и поднял руку: - Браты, казаки,
у кого кручины нет? Аль всем, как тараканам, разбежаться по запечью?
Выходит, за порух товариства, за злодейство, за слезы материнские и
девичьи на волю отпустить? Пусть один по одному идут-бредут, так что ли?
Круг молчаливо сомкнулся.
- Молчите? - повысил голос Ермак. - Пусть идут, малыми шайками
бредут?
- Не мочно так, Ермак Тимофеевич. Горит сердце, а не мочно! -
запротестовал бывалый донец Охменя. - Браты, сколько вместях хожено, бед
перебедовано, шарпано вместе, но николи изменщиков не терпела ни русская
земля, ни наш народ, ни станица. Смерть им, коли злодеями стали! - Охменя,
высказав страшные слова, помрачнел, потупил глаза.
- Охмень, аль я с тобой не бился плечо к плечу? Не ты ли меня научил
первую стрелу с посвистом пускать? - голубые глаза кучерявого налились
слезой.
- Вот потому и кривить не хочу! - Донец скинул шапку и поклонился
кругу. - Браты, жалко золотой поры, но раз опоганил ее, нет к нему
жалости. Казачество дороже одного злодея!
- Правильно, Охменя! Станичники, дави жабу!
Прокоп закрыл руками бугристое лицо. Упал на землю, хватал за ноги.
- Пощадите, казаки! Каюсь, хотел с Мулдышкой убить атамана. Не
троньте, - всю правду скажу.
Дружинники с брезгливостью отталкивали его:
- По харе видна вся твоя правда. Зверь-зверем жил. Для своей похоти и
жадности пошел с нами. Прочь, пакостник! - его стали пинать сапогами.
Пронзительные крики Прокопа разожгли гнев. По кругу пошло:
- Бей сатану... Кроши!..
- Стой, браты! - крикнул атаман. - Без мучительства. За измену и
злодейство - в куль да в прорубь...
- Бачка, бачка! - расталкивая казаков, закричал Хантазей: - Батырь,
не надо так. Не хоросо...
- Да ты что? - удивился Ермак. - Да они твоих вогуличей побили, Алгу
загубили. За кого просишь?
Хантазей протянул руки, на глазах блеснули слезы:
- Ой, дорог-мил мне Алга. Нет больсе Алги. Горе мне. Проклянут меня
родичи, что навел в пауль чужих. Нет, не надо так. Пусти, - пусть живут.
Ой, пусти их...
- Погляжу на тебя, овечка божья ты - Хантазей! Доброй души человек,
но знай - в воинском деле есть честь и закон. Недруга бей, насильника
вгоняй в землю. Волку и волчья встреча. Пожалеешь змею, - распалится пуще,
затаит злобу.
- Бачка, не губи их! - умолял Хантазей. - Мне больно Мулдыска делал,
не холосо Прокоп делал. Я простил их...
- Мы не отара, а войско! - отмахнулся от него Ермак и выкрикнул: - На
смерть осуждаем, браты?
- На смерть! Вести их на реку! - неумолимо отозвались казаки. -
Бери!..
Прокопа и дружков, подталкивая в спину, повели к омуту, к черной
проруби.
- Ай-яй-яй! - заголосил Прокоп. - Ух, да ты что же это? Ай, ратуйте!
- закричал он.
- Браты, пожалейте, - взмолился Яшка Козел и опустился в сугроб. - Не
пойду, тут кончайте!
Его подняли и поволокли два дюжих повольника. Охменя нес четыре
мешка. Провинившиеся донцы шли молча, глаза их были налиты страшной
скорбью.
Вот и речной простор. Вертит водоворот в темной полынье. Донцы стали
лицом к востоку, помолились:
- Ну, коли так, прощайте...
Прокоп и Яшка бились головами, выли и судорожно цеплялись. Связанных,
