жались к батьке: "Что скажет он, как решит?". Плыли незнакомой рекой, в
стране неизведанной, среди врагов. Еще жива была на Руси память о
татарском иге. Много страшных, жестоких сказов пришлось каждому дружиннику
выслушать в детстве и юности. Богатырские заставы Ильи Муромца, Добрыни
Никитича, Алеши Поповича, Колывана Ивановича преграждали путь на Русь
татарскому злому всаднику. А теперь казаки шли в самое логово, откуда
выходили на восточные рубежи зловредные хищники. Эх, дорожка сибирская,
лесная и труднопроходимая! Сколько слез русских пролито! Тысячи прошли по
ней...
Дед-гусляр Власий пел про татарские времена. От его слов загоралось
сердце и чудилось, что плывут дружинники на подвиг. И впрямь, ныне каждый
день упорно дрались казаки и одолевали козни врага. Плыли струги, а по
берегу, скрываясь в березняках, тальниках, камышах, ехали конные татары, и
каждую минуту дружинника подстерегала коварная стрела или ловко пущенное
копье. Попу Савве граненой стрелой пробило ногу. Он терпеливо вырвал
железный наконечник с живым мясом и рану смазал медвежьим салом. "Одна
слава - пищали, бьют они немного дале лука, но зато сколь страданий
причиняют стрелы!"
Поп Савва отчасти был прав: пищали били немного далее стрелы.
Выпущенная из тугого лука, стрела насквозь пробивала тесину в струге. И
при стрельбе из лука было свое удобство: не надо было зелья; оно то
отсыреет, то его ветром сдует, то еще что-нибудь. Кроме того, татары
пообвыкли к пищалям. Да и по правде сказать, они уже слыхали про огневой
бой. Никто иной, а русский воевода Лыченцов после схватки с Маметкулом
кинул свои пушки и бежал, а тот подобрал их...
Первого августа заняли Цымгу (Тюмень). Кругом простирались неоглядные
заливные луга, на которых паслись тучные стада. И дружина Ермака здесь
зазимовала.
Татары в городке и окрестностях не держались крепко за сибирского
хана. Об одном лишь тревожились и печаловались Ермаку:
- Кто нас освободит от дани Кучуму? Даже одна собака не служит двум
хозяевам, а мы скотоводы и люди.
Атаман принял их учтиво, стоя. Выслушал и внушительно ответил:
- Властью, данной мне Русью, от ясака - податей - Кучуму с души, с
дыма, со скота я вас освобождаю. Ныне вдвое меньше будете ставить коней,
мяса и рухляди моему войску. Живите мирно, растите стада и ведите
торговлю, только без плутовства.
Старейшины поклонились Ермаку в землю. Он поднял их за плечи и
каждому сказал ласковое слово.
- А в землю челом мне бить не надо, не аллах я и не хан!
И то понравилось старикам Цымги, что говорил он с ними учтиво и
по-татарски.
На площадях городка зашумели торги, и казаки оберегали товары. Одного
боялись правоверные, кабы казаки жен их не сбили с пути верности. Хоть и
ходили татарки с закрытыми лицами, но казаков, оголодавших без женской
ласки, без теплого слова волновал жгучий взгляд, брошенный, как острие,
из-под покрывала. Дворы были отстроены с глухими стенами, улицы - двум
арбам не разъехаться, но пронырливые донцы и камские ходуны проникали
через все запоры, и случался грех.
Трепетал на осине багряный лист, рдела рябина под еще жарким солнцем.
Струги неподвижно стояли на приколе. Неподалеку Тюменка с тихим лепетом
вливалась в Тобол. Юрты и землянки лепились подле нее. Над ними тянулись
дымки. Понемногу, не боясь казаков, возвращались жители из кочевья.
Казачьи разъезды рысили по дорогам, задерживались в улусах. Татары
встречали их покорно. Казаки объявляли им:
- Больше нет над вами власти Кучума!
- Хан до нас не доходит, но тарханы его берут ясак. Как быть?
- Дань и поминки нам по силе будете давать.
- Дашь вам, хан раззлобится и вдвойне возьмет!
- Не бойся, Кучумке не выдадим на расправу. Отошло его времячко!
Кто противился казакам, не давал им хлеба и скота по силе, у тех
палили жилье.
Вверх по реке Тоболу добрались казаки на стругах до острожка
Тархан-Калла. Тыны, вал, перед ним глубокий ров, а через него - перекидной
мост. У крепких ворот стража с копьями и луками.
Иванко Кольцо с десятком казаков выпытывал:
- Кто живет?
Татары ответили:
- Вольный господин, дани хану не платит, только оборонять его обязан,
и жители малый ясак дают и князю своему и Кучуму.
Кольцо подошел к воротам, стража скрестила копья:
- Кто такие, куда плывете?
- Купцы московские, торг ведем. Наслышаны о богатствах вольного
господина, хотим торговать. Шли в Бухару, да раздумали. Гляди!
Иванко полез в короб и добыл пестрый платок, распахнул, и жаром
обдало стражу.
- Бери, каждому по платку...
Разом распахнули ворота и сказали:
- Торг - большое дело. Наш господин могуч, ничего не боится. Гляди,
какой город. В Бухара такой нет!
Стражники провожали до тархана. Казаки приглядывались. Хваленый город
Тархан-Калла состоял из берестяных чумов. Брехали одичавшие худые псы, от
жилья несло острой кислятиной. В центре - рубленая изба.
- Вот и наш князь. Богато живет, - сказал страж.
Казаки весело переглянулись. Иванко Кольцо напомнил им:
- Главное не в чумах, а в силе. И у нас на Дону - плетни да землянки,
не в том краса!
Притихли и с почительным видом вошли в жилище тархана. Изба низкая,
дымная, вправо чувал, влево на земле оленьи шкуры, на них грязные перины.
Тархан - заплывший жиром, лысый, с лукавым взглядом - сидел идолом на
подушке. Лик бронзовый, непроницаемый. Подле, на засаленной подушке, сидел
худой надменный татарин в парчевом халате и собольей шапке. Не понимая
глаз, он перебирал красные четки.
Тархан улыбнулся и сказал казакам:
- Я рад, что не минули мой город и привезли товары.
Иванко, в цветной ферязи, опоясанный шелковым поясом, в шапке с
красным верхом, учтиво поклонился хозяину:
- Прослышаны о твоем могуществе и богатстве и не миновали тебя.
Быстрые мышиные глаза тархана перебежали на татарина в парчевом
халате. Казалось, они говорили ему: "Теперь сам видишь, сколь я могуч и
славен!". Однако надменный гость не пошевелился, и еле уловимая
насмешливая улыбка скользнула на его тонких губах.
Иванко приосанился и продолжал:
- Ходили мы в Китай, купили шелка и фарфор, и корень жизни -
жень-шень, от коего старые молодеют и холодная кровь закипает. Были в
Индии - предалекой стране, самоцветы выменяли, да в Рынь-песках ограбили
нас разбойники.
А бусы, запястья есть? - спросил тархан.
- Все есть; если повелишь, враз сюда со стругов доставим!
- Пусть люди несут.
Кольцо вышел с казаком, стражник подошел к ним. Он щелкнул языком и
похвалил:
- Хороший покрывало дал мне, но у меня две жены, перегрызлись из-за
него, как псы. Ох, горе мне, как усмирить их? Добрый купец, не дашь ли мне
второй?
Иванко внимательно поглядел на стражника:
- Боюсь!
- Не страшись, щедрый гость. Никому не скажу.
- Это добро, - похвалил Кольцо. - А кто у тархана сидит? Повелитель
какой? Тархан? Мулла?
Страж вздохнул:
- Горе наше. Не уезжает вторую неделю: жрет, пьет, разглядывает жен
тархана, дани требует.
- А вы гоните!
- О, аллах милостливый, нельзя его гнать. Это - Кутугай, ближний
Кучума. Он требует покорности и ясак соболями. А тархан жаден, забавляет
его историями, а о покорности ни слова...
Кольцо задумчиво покрутил ус. "Дать ему алый платок, а Кутугая мы на
струги сведем, может, позарится на добро наше", - подумал он.
Низко кланяясь, стражник сказал:
- Щедрый господин, теперь я пойду успокою своих жен, а страже велю
пропустить тебя, когда только придешь...
Казак Ефим Колесо притащил на широкой спине большой короб. Иванко
Кольцо вскрыл и извлек из него штуку алого атласа, ловко, по-молодецки,
махнул рукой, и кипучей, жаркой волной перед тарханом взметнулись нежные
складки тонкой легкой материи.
- Глянь, всемогущий властелин, сколь прекрасно и как ласково облечет
женское тело! - Иванко провел ладонью по атласу. - А вот иной товар -
радость для сердца прекраснейших женщин на земле! - И он стал быстро
выкладывать и расхваливать зеркала, ларцы, ожерелья, монисты, банки с
пахучими мазями.
Кутугай презрительно скривил губы, а глаза его полны насмешки. Он,
как стервятник на кургане, сидел не шевелясь. Все эти кольца, зеркала,
ленты его не прельщали; глаза его потускнели и были безучастны.
Кольцо выхватил из короба цветные, тисненые золотом кожи и хлопнул
ими одна об другую. Посланник Кучума неуловимо перевел взгляд на свои
мягкие, зеленого сафьяна, сапоги. Они потускнели, пообтерлись. Ханский
сборщик огорченно вздохнул.
Тархан рылся в дешевых зеркалах, лентах, прижимал к груди цветные
кожи и сладостно шептал:
- Я буду платить вам лучший соболь. Ох, какой соболь! Неси еще товар,
мне надо много, очень много, я имею двенадцать жен, и одна из них -
золотой месяц на небе.
Иванко полез в карман, достал кожаный кисет. Потряс им и высыпал на
ладонь яхонты, смарагды, изумруды. Искрометным огнем блеснули они.
Тархан потянулся к самоцветам.
Серьезным тоном Кольцо предупредил:
- Осторожней, великий господин, это не просто камни! Они талисманы:
одни из них приносят ненависть, другие помогают, если украсить грудь
красавицы, воспылать страстью к мужу.
- Ах, купец, давай мне такой! - сгорая от нетерпения, воскликнул
тархан, и в его мышиных глазках сверкнула жадность.
- Вот он, всемилостливый, - показал Кольцо на яхонт, сыпавший
маленькие молнии, когда его поворачивали перед светильником. - Это
чудодейственный самоцвет. Но сила его велика только тогда, когда сам
обладатель талисмана украсит грудь той... самой желанной.
- Аллах, ты посылаешь мне великое испытание! - возопил жирный тархан.
- Что делать мне, если Юлдуз-хатун третью неделю не допускает меня
взглянуть на ее лицо! Пусть будет так: идем, ты возложишь самоцвет на мою
любимейшую жену.
Он повел Иванко в соседний рубленый дом. И там в углу, за коврами,
шла самая ожесточенная перебранка. Тархан положил пухлые руки на живот,
предупредительно посмотрел на Иванку:
- Ты слышишь, это щебечет она, моя козочка! - с умилением сказал он.
- Юлдуз, моя услада, я пришел к тебе...
- Пошел прочь, плешивый ишак! - капризно закричала певучим голоском
жена. - Ты надоел мне!
Кольцо поперхнулся от смеха, но овладел собой.
- Юлдуз-хатун, ты не знаешь, кто вошел со мной? Тут купец, который
принес самые красивые перстни и самоцветы.
- Что же ты раньше не сказал мне! - недовольно выкрикнула женщина и
распахнула ковер.
Иванко обомлел, вытаращил глаза, - такую красавицу он видел впервые.
- Ах, что я наделала! - торопливым движением она закрыла лицо, но
казак успел заметить темный пушок на ее вздернутой пухлой губе, белые зубы
и нежный подбородок. Кольцо прижал руку к сердцу и не знал, что сказать.
Из-за ковра в него впились пять пар жгучих глаз, но ярче всех горели глаза
Юлдуз. Он достал самоцветы и разложил на куске черного сукна. Жена тархана
не в силах была оторваться от сверкающих камней.
- Давай ей, давай, - торопил тархан. - Не видишь, что ли, как сияют
ее глаза!
Иванко взял крупный яхонт и приложил его к груди красавицы.
- Пусть принесет он тебе счастье и любовь! - сказал он по-татарски. -
Счастлив твой муж, что в доме своем имеет такой алмаз.
Она вздохнула и, лукаво прищурив глаза, шепнула казаку:
- Он счастлив, но как несчастлива я...
Тархан пыхтел. Он любовался женой и камнем.
- Эх, где моя молодость, - сказал он. - Я хорошо скакал на коне, был
любим женщинами, потому что был силен, ой, как силен!..
