- Добрый подарок! Еще что?
Таузан выложил перед ним парчу, ленту и клинок. В эту минуту вошли
мурзы и Маметкул. Тайджи взял клинок, но Кучум сказал:
- Этот меч ханский!
Маметкул нахмурился, но сдержался. Мурзы и военачальники уселись
полукругом перед лицом Кучума. И он сказал:
- Аллах посылает нам испытание. Из-за гор идут русские воины. Они
хотят отнять у нас наши владения, рабов, лишить всего. Быть войне! Шлите
гонцов с золотыми стрелами по всем рекам, городкам, улусам и юртам. Пусть
наши данники спешат сюда, к Искеру. Воинов здесь ждет слава и почести. Мы
побьем неверных и воевод их предадим мучительной казни. Маметкул, ты
поведешь это войско! Ты лихой наездник и кровь Тайбуги, тебе - честь
покарать дерзких!
Все молча выслушали приказ хана.
- Так будет, многомилостливый, как сказал ты! - встали и низко
поклонились мурзаки, а с ними склонился до земли и Маметкул.
- А теперь идите! - кивнул хан на полог, и все степенно, пятясь к
выходу, удалились из шатра. И как только скрылся последний мурзак за
пологом, Кучум позвал:
- Юсуф!
Вошел раб, и хан повелел извлечь из сырой ямы-темницы русских.
В глубокой копани на дне сидели трое русских, обросших лохматыми
бородами, в истлевших одеждах. Тайджи Маметкул привел их на аркане из
набега на Пермскую землю. Полгода назад они выглядели богатырями, а сейчас
шевелились тенями. Захвачены они были в поле. Один из них был горщик,
добывал руду, второй пушкарь, а третий - солевар.
Ни угрозы хана, ни пытки не страшили их. Под бичами, исполосованные
до костей, они молчали. Мурзаки выведывали у них короткие дороги в
строгановские городки и в Чердынь. Синеглазый с льняными волосами
усмехался и отвечал допросчику:
- Попробуй добраться сам, тогда все изведаешь!
Ослабевший от пыток, он плевал мурзаку в лицо.
Второго подвешивали за ноги и говорили:
- Ты, пушкарь, покажи, как стрелять из пушек, мы отпустим тебя и
дадим коня!
- Не надо мне ни вашего коня, ни басурманских обещаний, я и так
убегу, а пушками владеть не умею.
Ему выбили глаз, голова его покрылась струпьями от ран, но он молчал.
Когда мурзак насмешливо спросил: "Русский, как тебя зовут?", он скривил
губы и озорно ответил: "Зовут зовуткой, величают уткой..."
Солевару разорвали рот до ушей, но он все ругал уланов и грозил:
- Всех не перебьешь, а Кучума не спасешь. Солоно ему придется от
Руси.
- Откуда знаешь, что сюда идут русские? - удивленно спросил
допросчик.
- Ужотка знаю! - уклончиво ответил солевар.
Русских полонян почти не кормили и часто пытали. Они доживали
последние дни. Уланы, которые стерегли их, всегда старались копьем
разогнать их по разным углам узилища, чтобы своим дыханием они не
согревали друг друга. Сегодня, в сырой октябрьский день, о них вспомнили,
вытащили из ямы и привели к хану. Они не падали ниц и не просили пощады.
- Кто из вас пушкарь? - спросил Кучум.
Вперед выступил высокий одноглазый.
- Я - пушкарь.
- Ты можешь стрелять из пушек?
- Могу! - твердо ответил пленник.
- У меня есть пушки, и ты будешь стрелять из них! - хан жадно
потянулся и пообещал: - Ты получишь волю.
Двое товарищей пытливо глядели на пушкаря: "Неужели предаст?".
- Сатана, купить хочешь? - вскричал он. - Ты хан, а глуп. Во всем
твоем царстве не найдется богатств, чтобы купить одного русского. Хочешь,
по твоей орде стрельну, ух, и стрельну!
- Юсуф! - дрожа от гнева, закричал Кучум. - Прочь ему голову!
- И на том спасибо, шакал! - пушкарь сплюнул и, вскинув голову, вдруг
заливисто запел:
Эй, да по горячим пескам, По зеленым лужкам...
- Обезумел, - сказал хан. - А вы, что молчите? - спросил он двух
оставшихся пленных.
- Казни и нас, змея лютая, а не то мы сами казним тебя! - пленники
дружно бросились вперед, но уланы быстро перехватили изможденных русских.
- А этих потоптать конями! - ткнул в них пальцем хан.
Русские с такой ненавистью посмотрели на Кучума, что тот задрожал
весь и в страхе подумал: "Что за народ - русские? Они не побоялись Бату,
разорили Золотую Орду, побили Казань, взяли Астрахань... Что за народ?"...
В Искер съехались татары, ханские мурзаки пригнали сюда вогулов и
остяков. Из ишимских степей уланы привели табуны коней. Маметкул торопил
седельщиков: он готовил к встрече с Ермаком сотни всадников. Во все он
входил сам, так как понимал толк в конях, воинских уборах и снаряжении.
Кучум говорил мурзакам:
- Это степной орленок! Я напущу его на русских. В его жилах течет
кровь ханов, и потому он бестрашен, храбр и умен!
На сером тонконогом коне Маметкула видели в Алемасове.
Здесь на холме черными пастями зияли землянки - закопченные кузницы,
возле которых громоздились кучи ржавого железа и полосы неотделанной
стали. Тянутое железо, так же как и сталь, привозили каждую весну в Сибирь
запыленные, обожженные солнцем караваны из Лагора и Кутиса.
В узких проулках Алемасова оглушали шумом оружейные мастерские.
Крохотные, полутемные, с вечно пылающими горнами, которые среди мрака
казались приветливыми и манящими, они были забиты стальным ломом, оленьими
и турьими рогами, моржовыми клыками. Тут выковывались клинки, мечи и
острые кривые ножи, которые особено любили татары. Их закаляли на века.
Старинный мастер, оружейник Хасим, доводил их до совершенства, полировал и
передавал не менее опытному граверу Юсуфу. Когда-то Юсуф был рабом в
Бухаре, где постиг тайну гравюры. И сейчас, в глубокой старости, без
очков, он насекал на сабельном клинке, отливающем синью, контур рисунка.
Из медного котла, вделанного в горн, поднимались вредные зеленые
испарения, смрад которых густо наполнял оружейную мастерскую. В котле
кипела смола, затертая на прогорклом масле. Этот состав шел на травление
орнаментов на клинке.
Тут же под оконцем, затянутым пузырем, трудились золотых дел умельцы,
- наколачивали на клинки золотые и серебряные рисунки. За верстаком,
заваленном простыми ножами, долотами и шильем, старались косторезы,
мастерившие чудесные эфесы для сабель.
Маметкула не интересовали тонкости мастерства. Он криком вызывал
оружейников из мастерских. Морщась от вони, которую выделяли кипящие
кислоты, он давал исход своему негодованию: жильной плетью беспощадно
избивал старых оружейников и седельщиков. Горяча коня, грозил:
- Я растопчу вас, и тела ваши растаскают псы! Ленивцы, когда вы
сделаете то, что приказано?
Мастера стояли перед ним на коленях:
- Тайджи, ты видишь, мы день и ночь трудимся у горнов и стараемся
дать воинам крепкие клинки. Но что делать, если у каждого из нас только по
паре рук.
- Отдайте все ваши силы и умение, но клинки принесите мне через три
дня!..
После этого Маметкула видели на горе Алафейской. Его конь птицей
расстилался по гребню высоты, за которой синело небо. Лихой всадник
тайджи! Посетил он и Бицик-Туру! И нигде ему не нравилось. Потный и
пыльный, вечером вернулся он в шатер Кучума и сказал ему:
- Ждать врага нельзя, надо идти ему навстречу.
- Я всегда делал так, - согласно кивнул хан. - Когда я был молод и
мои глаза все видели, я смотрел на самое страшное и не боялся. Пусть аллах
благословит путь твой!
Кучум отошел ко сну рано, успокоенный и утомленный от дневных забот.
Маметкул вскочил в седло и выехал из Искера. Дозорные безмолвно пропустили
его. Звездная ночь была полна прохлады, шумели старые кедры, роптал Иртыш.
Тайджи свернул коня на тропку, и вскоре перед ним сверкнул огонек.
"Сузгун-Тура! - узнал он, и сердце его сильно заколотилось. - Что
будет, если узнает хан? Но ему сейчас не до этого!" - успокоил себя
Маметкул и остановил коня перед дубовыми воротами. На его окрик в башенке
открылось оконце и выставилось бородатое лицо.
- Аллах, кого я угадываю! - вскрикнул привратник.
- Открой мне, и ты от меня получишь должное.
Босые ноги зашлепали по лесенке, и ворота со скрипом полуоткрылись.
Маметкул въехал во дворик. Почуяв отдых, жеребец заржал. Рядом с тайджи
оказалась женщина с покрывалом на лице. Она схватила его за руку.
- Идем, тайджи! Сузге давно ждет тебя.
- Как же она узнала, что я приеду? - удивился он.
Служанка тихо засмеялась:
- Сердце-вещун подсказало. Сколько орлу ни кружить над степью, а к
своей орлице прилетит.
Ощупью, влекомый служанкой, он прошел через темные сенцы. В большом
шатре по углам горели высокие светильники. Вился дымок из курильницы.
- Жди здесь! - указывая на подушки, разбросанные по ковру, сказала
служанка, и коричневые глаза ее зажглись лукавством.
Смелый в бою, Маметкул вдруг смутился здесь, в женском жилье. "Может
она предаст?" - подумал он о служанке, но сейчас же отогнал эту мысль...
Зашелестел полог. Он поднял глаза и увидел Сузге. Молча глядел он на
красавицу. Что сказать ей? Слова не шли с языка. Тайджи был полон чувств и
хорошо не знал, любят ли его. А Сузге ждала его слов и улыбалась. Потом
вздохнула, взяла чонгур и тронула струны.
- Ты огорчен, ты озабочен и скоро ускачешь из Искера? - спросила она.
- Хочешь, я спою тебе? - И она запела протяжно и нежно, тоненьким
голоском. Маметкул хорошо знал слова этой песни о любви.
Лицо Сузге сияло юностью, глаза красноречиво дополняли песню, - они
то смеялись, то были печальны. В голове гостя стоял жаркий туман.
Довольный, что не нужно говорить, он минуту за минутой сидел и слушал.
Затем он блаженно закрыл глаза... И тут, от усталости, что ли, с ним
произошло то, что позднее тайджи никак не мог простить себе, - он крепко
уснул.
Маметкул открыл глаза, когда свет зари стал проникать в шатер.
Недоуменно оглянувшись, он вспомнил все и ужаснулся. Позор! Как мог он
уснуть в такой неурочный час! Тайджи вскочил и позвал:
- Кильсана!
Вошла смуглая служанка. Она насмешливо взглянула на смущенного гостя.
- Я хочу ее видеть!
- Но ее нет. Какой же ты евнух, что не устерег ее?
В лицо Маметкула ударила кровь. Гневный на себя и служанку, он
крикнул ей:
- Моего коня!
- Может господину угодно ехать на ишаке? - озорно спросила служанка.
- Так делают все старики!
- Прочь! - взбешенно закричал Маметкул и, выбежав во дворик, вскочил
в седло. Привратник услужливо открыл ему ворота.
- В добрый путь, господин! - сказал он и протянул руку за подачкой,
но Маметкул не поднял глаз: ему казалось, что все знают о его позоре.
Из-за дальних холмов поднималось ликующее солнце. В Алемасове вились
сизые дымки над кузницами: оружейники работали всю ночь. На искерских
высотах мелькали сотни мотыг и заступов: татары укрепляли городище. Везде
был нужен Маметкул. И постепенно впечатления позорной ночи отошли, их
сменили мысли о военном деле, заботы полководца.
Пора в поход! Настало время проучить дерзких русских!
Струги плыли к Иртышу, держась близко один к другому. Только
ертаульный струг кормщика Пимена шел на версту впереди. Брязга напряженно
следил за берегами. Шарил глазами по кустам, оврагам, прислушивался к
лепету каждого ручья, впадавшего в Тобол. Уже садилось солнце, и наступила
пора выбрать прибрежную елань для стана. Где-то неподалеку, по рассказам
проводников, должен находиться улус мурзы Бабасана. Устье Тавды осталось
позади на тридцать верст. Гребцы устали, тянуло на отдых. Богдашка Брязга
решил пристать к берегу. Казаки ударили веслами и весело завели:
Вылетал соловей
