Таузан поднял: - Орда. Все поколения соединились.
Наконец, он кивнул на большой палец и пояснил:
- Сибирский юрт! Все царство. Сидит на юрте хан, ой, большой хан!
Город Искер - силен, ой силен! - Глаза татарина плутовато бегали.
- Ишь ты, как царство свое построил! - И в ногаях тако ж - вымолвил
Ермак и спросил Таузана: - При хане много вельмож?
- Ой, сколько вельмож! Бухара такой пышность нет. Гляди-считай:
князьки, тайджи-царевичи, мурзы, ахуны, сеиты, карачи - думные. Ой, много!
Столько, сколько звезд на небе!.. За саблю благодарю, вели коня отдать?
- И коня, и все тебе отдадут, только не стращай нас ханским войском.
У Кучума воинов - сколько проса, но и всякое семя поклевать можно. Идем,
тебе покажу, как это творится! - позвал Ермак мурзу из шатра.
Скликнули полдесятка казаков - добрых пищальников. Повесили на кол
железную кольчугу, и атаман приказал стрелять.
Грянули пищали и насквозь пробили кольчугу.
Мурза развел руками.
- Аллах велик, но такого дива не видел.
Татарину стало страшно. Косил глаза на Ермака, стараясь по его лицу
угадать свою судьбу. Но атаман дружески положил руку на плечо пленного:
- Будь гостем! - Он ввел его в шатер и посадил рядом. Поставили
яства, и Тузан жадно поел.
- Хороший хозяин, большой воин. Хвала аллаху, что встретил такого! -
льстил мурза.
Ермак озабоченно спросил:
- Как здрав хан? Думал сам навестить, да уж припоздал, спешу на Русь.
- Хан стар, глаза плохо видят, гноятся, - охотно отозвался Таузан. -
Но у него тайджи Маметкул, у того глаза острые, рука твердая, храбр, как
барс, и яростен в битве. Нет ему равного во всей сибирской земле. Горе
тому, кто встретится с ним в ратном поле!
- Кланяйся ему, - спокойно сказал Ермак. - И поведай, жалкую, сильно
жалкую, что такого лыцаря не повидал. А вогуличи, остяки и другие - добрые
воины?
- Плохи, - с нескрываемым пренебрежением ответил мурза. - Они не
хотят за хана воевать, плохо ясак платят, мусульманской веры не признают,
идолам кланяются. А идолы у них каменные или деревянные, бывают и медные.
Шаманят перед ними, губы мажут кровью и жиром.
Ермак встал и велел принести лучший кафтан и меха. Принесли голубой
кафтан и пышных черных соболей.
- Соболи - поминок хану и мурзам, а тебе кафтан!
Сам Матвей Мещеряк напялил на Таузана суконное одеяние, поморщился и
подумал: "Ему бы, идолу, пинок ногой в зад, и катись к лешему, а тут
батько речи разводит!".
Мурза коснулся правой рукой лба, потом сердца и поклонился Ермаку:
- Аллах пошлет на твоем пути удачу. Хан пожалеет, что не увидит столь
знатного иноземца. Я скажу всемилостивому о твоей щедрости и силе!
К шатру подвели коня. Мурзак проверил, все ли в целости. Тщательно
ощупал седло из красного сафьяна, сбрую с золотыми бляхами и молодо
взобрался на скакуна.
- Будь здрав! - махнул шапкой Ермак, и Таузан тихо, рысцой пустился
по дороге. За лесом он погнал коня быстрее. Мысли в голове его летели одна
за другой, как сновидения. Он был поражен и подавлен: "Что скажу я хану?
Не посадит ли он мою голову на кол у своего шатра?". Однако, ощупав в
торках мягкую рухлядь, Таузан повеселел. Из предосторожности он снял
голубой кафтан и бережно сложил его. "На все воля аллаха. По лицу хана
увижу, что сказать ему!".
5
В этот памятный день хан Кучум встал не в духе. Сильно донимали
старческие немощи и острая резь в больных глазах. Все надоело ему, но
сильнее всего давало знать о себе старое тело. Рядом, за пологом,
уткнувшись носом в подушку, сладко посапывала жена. Она жирна, обрюзгла, и
хан с отвращением подумал: "Отгулялась в гареме на пуховиках, как кобылица
на пастбище!".
Когда-то он подолгу любовался женами и наложницами и для каждой из
них находил ласковое слово. Семь жен осталось у него: Салтынык, Сюлдеджан,
Яндевлет, Аксюйрюк, Актамун, Шептан и Сузге. Все они ушли из сердца.
Осталась лишь одна - гордая, веселая царевна Сузге. Она стройна, не оплыла
желтым нездоровым жиром и, хвала аллаху, бесподобно пляшет!
Он, Кучум, понимает толк в женской красоте и в придворных обычаях,
при которых жены и наложницы всегда являлись украшением трона и от века
играли в жизни восточных властителей большую роль.
Толпа слуг и мурз окружала его, славословила. Он искренне верил, что
достиг невиданного могущества и что столица его ханства, Искер, недоступна
самым дерзким полководцам. Ханский город расположен на кручах, обнесен
тынами, окопан валами и рвами. Две пушки, с таким трудом доставленные из
Казани, грозно смотрят на запад. Увы, до сих пор бухарские пушкари,
присланные эмиром в дар, ни разу не выстрелили из них! Но они обещают
сделать это, и тогда над Иртышом прогрохочет гром, сотворенный рукой
правоверного. Искер - недоступен, так повелел сам аллах, а хан, осененный
разумом полководца, многое сделал для того, чтобы враг не мог подойти к
нему незамеченным. На западе, на востоке и на пути в Бухару много городков
окружат Искер-Кашлак. В каждом из них сидит преданный и умный мурза. Вот
один из них сидит в Аттике и зорко следит за тем, чьи суда и ладьи плывут
по Туре. Он знает, что происходит на Руси, за Каменными горами. Он, как
пес, привязан к хану, потому что старшая дочь его Салтынык - жена Кучума.
Разве это мурзаку не лестно? Разве ему невыгодно это? Немного поближе -
городок ханского думчего, Карачи. Этот хитер, тщеславен, и жадность его
ненасытна. Он пресмыкается перед ханом, хотя мечтает убить его и сесть на
его место. Мурза Карача недоволен Кучумом за дочь Сайхан-Доланьге, которую
он прочил в жены Маметкулу, а хан сделал ее только своей наложницей.
О, Кучум, Кучум, ты устроил все, как хозяин и властелин большого
государства, но ты нажил себе коварного, изворотливого врага! Мурза Карача
непременно обманет тебя. У него под каждым льстивым словом спрятаны две
змеи... Но и Карача дрожит за свой городок, владения и поборы. И он
ненавидит русских и не допустит их сюда, к Искеру-Кашлаку!
Неподалеку от устья Вагая стоит рубленый городок князя Бегиша. Он
предан хану, - и тут не пройти врагу. Князь Бегиш воин, и он умрет у ворот
своего городка, но не впустит в него чужого. В ишимских степях среди
кочевников собирает ясак мурза Чангул. И еще есть мурзаки, дородные,
хитроглазые, думающие только о себе, но сытость и наслаждения в жизни у
них крепко связаны с процветанием Искера. Не будет его, хана Кучума, - и
побьет их любой враг, сделает рабами.
Он властной рукой подмял под себя народы полнощных стран. Остяцкие и
вогульские князьцы везут в Искер редкую дорогую рухлядь. Они не смеют
подойти к шатру Кучума, ползут и угодливо смотрят в лицо хана...
Кучум встал с ложа, раб подал ему узкогорлый кумган с подогретой
водой, и хан совершил положенное кораном омовение. Он сотворил краткую
молитву и сел на возвышение. Задумчивость не сходила с его лица. Слуга
раздул угли в мангале, благодетельное тепло стало наполнять шатер.
Горделивые мысли постепенно овладели ханом: "Двадцать пять лет я властвую
тут, и все покорны мне, а я непокорен Руси. Я изорвал письмо русского царя
и казнил его сборщиков дани. Пусть знает, силен Кучум!".
Перед мысленным взором хана промелькнули его обширные владения. Все
татарские племена, от Исети и Тобола до верховьев реки Оми и озера Чаны,
подвластны только ему и шлют ясак, дань идет и с низовьев широкой Оби и
даже с берегов Ледовитого моря, где полгода царствует мрак и горят
сполохи, - и там, в стране полунощи, трепещут перед ним! Подать везут и
барабинцы. И каждые юрта, река, становище хороши своими дарами. Охотники
Севера приносили в Искер темных соболей, шкурки серебристых бобров,
красных и чернобурых лисиц, выдр, горностаев и белок.
Степняки пригоняли чистокровных коней, при виде которых у ханских
джигитов захватывало дыхание. Поднимая тучи пыли, оглашая степь блеянием,
спешили стада ясачных овец и баранов. Ханские приемщики отбирали самых
жирных, с нежной шерстью.
Идоломольцы Васюганских болот, которым хан разрешил молиться своему
грубо раскрашенному, рубленному из дерева болвану, были самые дикие и
доставляли Кучуму дань добрыми шкурами, шерстью и конями. Имамы не могли
проникнуть в их гнилые болота, чтобы насадить среди васюганцев
мусульманство.
Величие и богатство окружали хана. Чего ему еще надо? То, о чем
мечталось в юности, все сбылось. Он имеет много рабов и наложниц. Ему
навезли их с Руси, из Бухары. Казахи доставили сюда красивейших девушек;
из Горного Алтая старый князь Тулай, женатый на дочери Кучума, прислал ему
в обмен на собольи и бобровые меха караван с девушками. Ах, беда - глаза
хана заволокло туманом, он плохо видит прелести наложниц! Быстрыми
перстами он обежал алтаек. Низкорослые и малоразвитые телом, они имели
прекрасные лица с темными жгучими глазами. Они много курили и пили арачку,
- были самые нетребовательные и самые простодушные.
Табиби-врачи, прибывшие из Бухары, уверяли Кучума, что юное тело и
дыхание девочки всегда не только согревает, но и молодит старческую кровь.
Они читали перед ним древнюю еврейскую книгу Бытия, - и там утверждалось,
что это так! Иудейские цари - и воинственный Давид, и мудрый Соломон -
клали себе в постель малолетних юниц-наложниц. Мог ли хан Кучум не верить
этому, если так написано в книге Бытия? И уж очень хотелось ему верить в
то, что можно продлить молодость и горячие страсти, ради которых и стоило
только жить!
Самый мудрый ахун говорил хану:
- Женщина - ядовитая радость. От нее хмелеет сердце человеческое и
кружится голова. Но что поделаешь, если плоть человека сильна и без греха
скучно жить!
Ахун часто вздыхал и вместе с Кучумом вечерами любовался пляской
наложниц. Хан сидел на троне, а седобородый досточтимый ахун и
хитроглазые, заплывшие жиром мурзаки - у ног повелителя. На исцвеченном
ковре, под бумажками, при ярком свете наложницы и рабыни, увешанные
серебряными монетами, запястьями и монистами, побрякивая ими в такт,
плясали легко и неслышно. Кучуму казалось, будто в тумане скользят
прелестницы рая, обещенного ему ахуном. Ему сказывали, самые душевные и
добрые пленницы были из русской земли. Волосы у них кудрявые и мягкие, как
лен, и длинные, как водоросли в темных озерах, руки чистые и теплые, а
песни их брали за душу. Каждая из невольниц и рабынь пела на языке своей
родины песни своего народа. И каждый мотив звучал по-своему, необычно и
прекрасно.
Особенно полюбившимся наложницам хан дарил городки-крепостцы,
отстроенные на окрестных холмах. Так Сузгун-Туру он подарил прелестный
Сузге, которая была его последней любовью. Красивая и очень умная, она
держалась гордо и властно. Но Сузге прекраснее и честнее всех женщин,
окружавших Кучума. И в Бицик-Туре, и на горе Алафейской, и в Абалаке
стояли шатры, где жили в затворничестве крисивейшие наложницы и жены. Он
являлся сюда со всей пышностью восточных властелинов. Его несли в
паланкине, а впереди бежали скороходы. Нарядные мурзы на конях
сопровождали его; каждый из них считал это великой честью.
Увы, бешено бежит время и разрушает все, даже самое прекрасное!
Старшие жены отжили свой век, - отяжелели или высохли, зубы их черны от
табака, а дыхание вызывает лишь отвращение; молодые целыми днями валяются
на пуховиках, без конца едят сладости, доставляемые бухарцами, и
постепенно гаснет их жажда к ласкам. Они становятся злы, тупы и холодны.
