обычаи, - тому не место с нами.
Круг молча слушал батьку: знали, куда он вел, во что крепко верил, -
был всему голова, разумная голова. И говорил так, что за каждым литым
словом его чуялась большая правда.
- Ведомо мне, многие тайно корят меня в жесточи. А как жить среди
тревог и врагов без воинского закона? Отсекать потребно вредное, что может
погубить наше войско. Так ли сказываю, браты?
- Так, батько, сказываешь, - одобрительно загудели казаки. - Люб нам
старый донской закон, от него и жесточь правдивая. Хочешь жить, не щади
слабодушного и трухлявого!
Долго еще слышались такие выкрики.
- Вашей волей так и буду делать, браты, - сказал довольный Ермак.
Пылали костры на берегу. Затихла Тура-река. Никто не видел, как в
безмолвной поре из-за деревьев высматривали становище дозорные князька
Епанчи. Они рыскали по берегу, по тальнику, по камышам, прислушивались,
присматривались, вызнавая, сколько плывет русских. На быстрых конях
мчались к Епанче и рассказывали все об увиденном. Князек разослал гонцов
по улусам. Понемногу стекались всадники в Чинигиды (Туринск) - городок
Епанчи.
На закате острый глаз Ивана Кольцо заметил на высоком яру конных в
островерхих шапках, с круглыми щитами в руках и с копьями. Всадники долго
вглядывались в вереницу стругов. В последних солнечных лучах отсвечивали
хоругви, медные пушки.
- Браты, глядите! - сорвался Иван Кольцо. - Батько, дозволь пугнуть!
- Ни тебе, ни другому не дозволю зелье тратить. Придет пора, тогда и
пугнем! - ответил Ермак.
И только вымолвил это, над рекой со свистом пронеслась стрела, за ней
другая, третья...
- Эко, черти, не стерпело сердце, - выругались казаки и стали сильнее
грести. Струги быстро уходили прочь, темные фигуры всадников стали
отставать и вскоре исчезли в синеве теплого вечера.
Окруженный всадниками, Епанча подъехал к отвесному яру. Тура -
веселая река - петляла по заливным лугам, над которыми сокол острым крылом
чертил небесный простор. Над синим ельником клубился утренний туман, и от
свежести в тело вливалась бодрость. В другое время князь со своими
всадниками-уланами ринулся бы в реку, переплыл ее, и пошла бы соколиная
охота! Но сегодня он гневно и со страхом глядел на знакомую стремнину и не
узнавал ее. "Аллах велик, что за люди плывут? Русь!" - встревожено думал
он.
По Туре вниз бежали десятки стругов, за ними плыли большие
ладьи-насады, быстрые щитики неслись, как щуки в погоне за добычей, а
позади шумного и пестрого каравана, поблескивая смолистыми кряжами,
тянулся плот. Ржали кони, ревели быки, блеяли овцы, огороженные жердями.
Белели мучные кули. У кормового весла, сбитого из трех лесин, стоял
бородатый, до пояса голый, могучий, с косматой шерстью на груди, кормщик.
Вцепившись бугристыми руками в бревно - потесь, он по-хозяйски кричал:
- Молодцы, держись стремнины!
Трое других бородачей в посконных штанах, напрягаясь, направляли плот
подальше от яра.
На берег выбежали ребята, за ними татарки, - заголосили:
- Плывут неверные, беду везут. Горе головам нашим!
- Русь!.. Русь!..
Хотелось князьку пустить стрелу, ой, как хотелось! Сдержал себя и
уланам пригрозил:
- Затаиться пока надо! - глаза его блеснули решимостью. - Пусть наша
сила сольется...
До ночи крутил он по ярам, не мог оторваться от реки, а с
наступлением сумерек князек ускакал в Чинигиды. Малый городок стоял над
яром, со степи был окопан валом, обнесен острокольем. Крепость! За тынами
глинобитные мазанки, землянки - барсучьи норы. С теплыми днями все
откочевали в степь. И теперь, поднимая рыжую пыль, спешили от овечьих
отар, от конских табунов лучники с саадаками, полными стрел, копейщики,
скрипели арбы, блеяли овцы, - оживал городок.
Мерцали звезды, с реки тянуло реденьким туманом, когда Епанча повел
орду вдоль реки к Долгому яру. От него Тура, ударившись в каменную грудь,
поворачивала к полуночи. Узка тут река, стремительна. Зеленый тальник
полощет гибкие ветки в струе, а в тальнике укрылись татары. Луки наготове,
туги тетивы из бараньих жил, упруги и певучи оперенные боевые стрелы.
Словно рысь, Епанча ловит каждое движение на реке. Брызнуло солнышко,
проснулись птицы, туман поднялся вверх, и, вместе с лебединым криком, по
воде разнеслись бряцание литавр и голосистое дыхание труб. И вдруг по
озолоченной ярким солнышком дорожке, как легкие лебеди, из-за мыса выплыли
казацкие струги. На ветру цветными крыльями развевались боевые знамена. На
легком передовом стружке, осененный белым парусом, поставив ногу на борт,
стоял, сверкая панцырем, бородатый богатырь и пытливо вглядывался в речную
рябь. За ним, распустив паруса, держась середины Туры, глубоко бороздя
воду, ходко шли струг за стругом. Ярко сияли доспехи, гулко гудел бубен,
разливалась песня:
Не зеленый лес шумит, Не дубравушка... Эх, туча черная Ворогов
собирается...
Легкий ветер шевелил бороду казака в панцыре.
- Аман-ба! - крикнул из зеленого укрытия Епанча и пустил стрелу. С
воем пронеслась она, не задев богатыря. Князек с ненавистью выругался:
- Шайтан голова...
Ермак поднял руку, и сероглазый, с пушком на губе, горнист с вестовой
трубой проиграл тревогу. Заговорили певучие дали.
В ответ заныли стрелы: били острием в паруса, в борты. Ильина ударило
в грудь, но юшлан не пробило. Он пригрозил кулачищем:
- Гей, волчья сыть, доберусь, - расшибу! - и жадно глянул на
ертаульный струг. Ермак стоял неподвижно; по стругам летел наказ:
- Беречь зелье. Грести изо всех сил!
Эх, кипело казачье сердце: выбраться бы из стругов да погулять с
сабелькой! За долгую зиму застоялась кровь. Но крепко взнуздал волю
атаман, ух и крепко!
Так гребли, так старались, что дымились уключины, жгучий пот, как
капли вара, падал на днище, а впереди стругов седыми усищами разбегалась
волна.
Мыс крутой витухой далеко загнулся, и струги, уйдя от одной беды,
наскочили на другую.
Епанча повел всадников вперед, наперерез, к узкой стремнине, где
стрела пронесется, - пронзит, над Турой.
Вот и струги, не бьют больше в бубен, - не шаманят русские, и
замолкли литавры. С крутого яра все видно.
- Погибнешь теперь, шайтан-голова! - князь туго натянул тетиву и
пустил граненую стрелу. Будто в ответ забил барабан, и струги замедлили
ход.
Рядом с Епанчой, поднимая руки к небу, завыл абыз:
- Аллах вар... Аллах сахих...
Истошно завопили уланы:
- Алла! Алла!
Не сходя с коней, всадники стали бить из луков, иные из них бросали с
яра копья. Пронзили золоченую хоругвь, даренную Строгановыми, троих
ранили.
Ермак надвинул шелом поглубже и крикнул раскатисто:
- Бей огневым боем. Пищали, пушки! Э-гей!
Высокий пушкарь Петро с горящим фитилем склонился к пушке:
- Давай, матушка!
Казаки приложились к пищалям, и вмиг проснулись суровые, мохнатые
берега. Пошел сухой треск, полыхнуло огнем, загрохотало громом, и
заклубился дым. От пушечных ударов качнулись струги, заплескалась волна о
берег, и гулкое эхо раскатилось по лесам и реке. С яра метнулся десяток
татар, - и сразу в омут! На воде расплылись рыжие пятна крови. Епанча
пришпорил черногривого, тот вздыбился было, заржал, но сразу рухнул и стал
от боли взрывать копытами землю. Свинец угодил ему в пах.
Уланы подхватили князька и вывели из опасного места. Он сжал руками
голову и заметался:
- Огнем жгут! Гром слышу, а стрел не вижу. Алла!..
Задние теснили передних, а с ладей снова ударил пищальный огонь. Абыз
стонал от ужаса, орал:
- Шайтан, шайтан!..
Застыли сраженные насмерть, бились на земле покалеченные. Орда
дрогнула. Через поле бежали обезумевшие, крича:
- Горе нам, горе!..
Князьку подвели свежего конька, он вскочил в седло и, не оглядываясь,
помчал по дороге. За ним понеслись уланы, врассыпную побежала орда. Кидали
на землю луки, саадаки. Злой, с тяжелым подбородком, татарин бросил вслед
князьку копье:
- Тьфу, крыса, не увел от беды. Пусть твоя печень вывалится! - Завидя
вопящего абыза, накинулся на него: - Заткни глотку, старый баран, или я
тебя отошлю к аллаху!
Абыз вскинул на него глаза, хотел что-то выкрикнуть, но вдруг смолк и
смиренно побрел по пыльной дороге...
Струги приткнулись к берегу. Казаки живо перемахнули через борты и
бросились в погоню за Епанчой. Иванко Кольцо расторопно обратал брошеного
коня и птицей махнул в седло.
- Э-гей, гуляй Дон тихий, бурли Волга-матушка! За мной, браты!
Богдашка Брязга захватил табунок косматых сибирских коньков и стал
делить в своей полусотне.
- Тебе, Зуек, - карий, Осташке - вороной, Панафидке - серый...
Тут, как из-под земли вырос атаман Матвей Мещеряк, неторопливый,
прижимистый:
- Погоди делить. Дуван войсковой, - всей дружине кони, арбы в обоз,
бараны в котел, верблюды для поклажи.
Все сметил его цепкий глаз, все пересчитал, вплоть до паршивого
козла.
Брязга налился кровью, налетел петухом. Мещеряк не отступил:
- Велено батькой. Кони для погони. Аминь!
Что поделаешь, Богдашка опустил голову и отошел в сторону. На коней
повскакали из сотни Грозы. Повел он ееследом за татарами. Уносился Епанча
с уланами в свое городище, а следом орде неслись насмешки и улюлюканье.
Из городка той порой потянулись в степь арбы, груженные добром. Гнали
баранту, коз. Гроза с сотней пересек путь и пошел крушить. До городища
гнал ошалелых беглецов и на плечах их ворвался в Чинигиды. Неказист
Епанчин городок, а всего вволю: и шерсти, и рухляди, и баранты. Епанча еле
успел перебраться через заплот и на облезлом верблюде ударился в
перелесок. Гнал изо всех сил; достигнув березовой поросли, оглянулся и
упал духом. Там, где был Чинигиды, к небу тянулись густые клубы дыма.
- Аллах, что будет со мной?
Шумел перелесок, перекликались птицы, постепенно волнение на сердце
князька улеглось. Он потрогал голову, провел по лицу и вздохнул:
- Нет бога кроме аллаха и Магомет пророк его. Счастливое
предначертание таится в книге Судеб: моя голова не скатится с плеч, и очи
мои видят свет. Хан Кучум накажет неверных.
Покачиваясь, как в челне, он ехал на верблюде и, как мог, утешал
себя.
И где проходил его верблюд, на дорогу выходили старцы с белыми
бородами, которых пощадили казаки, и укоряли князька:
- Куда бежишь? Где твоя храбрость, бек? Позор головам нашим!
- Молчи, пока есть язык! - грозил Епанча.
- Стыдись, - укоряюще и бесстрашно ответил на угрозу самый дряхлый из
старцев. - Я древен и знаю от дедов, сколь грозны были татары при
Чингиз-хане! Слабодушный!
Князек направил верблюда, чтоб затоптать строптивого. Высохший, со
сморщенной кожей, старик сам упал в прах с криком: "Так повелел Аллах и
пророк его записал в книге Судеб!". Но верблюд, шлепая широкими ступнями,
с брезгливым выражением обошел его...
Епанча пообещал:
- Я еще встречусь с тобой, презренный...
3
Шло лето тысяча пятьсот восьмидесятого года. Казаки, погрузив добычу
на струги, безудержно плыли на восход. Дни стояли ясные и долгие. В
короткие ночи курились туманы над Турой, над прибрежными
болотами-зыбунами, над ерником. Темные тучи комарья и гнуса не давали
жить: лезли в нос, в уши, в глаза. От проклятых невыносимо чесалось тело.
Все время обретались в дыму: жгли влажную ель, гнилушки. С берегов сотни
настороженных глаз следили за каждым движением каравана. Волей-неволей все
