сбегало в Чусовую, неся опавший желтый лист и муть осенних вод. Но в
полдень среди этих рек блестнула одна - прозрачная и лучистая.
- Серебрянка! Тэ-тэ, Серебрянка! - ухватясь за руку Ермака,
обрадованно закричал вогул. - Туда ходить надо, там добрый дорога!
Струги свернули в реку, светлую и чистую, подлинно серебристую. Текла
она в каменистом русле: над ней громоздились скалы, а на них шумели,
роптали густые кедровники. Река крута и резва, вода студена, как огнем
обжигает. Тяжела тут путь-дорожка! Крепкие мозоли наслоились на ладонях
гребцов.
Ермак прищурил глаза на приунывшего Брязгу.
"Что, милок, не на гульбу вышли! Не девок кохать-миловать! - с
усмешкой подумал он. - Ничего, обвыкай! Впереди еще много, ох, много
трудов и тягот!.."
Извилистые гряды гор преграждали ущелье, и река узкой змейкой виляла
между ними. На легком ертаульном стружке Ермак далеко опередил ватагу. С
каждым плесом мелела Серебрянка, и уходили надежды выбраться к ледоставу в
Тагил-реку. Неожиданно справа выдался крутой мыс, нагроможденный из
скалистых глыб. Как зубы диковинного чудовища, из воды торчали острые
камни. Они шли грядой по дну реки, и вокруг них все кипело и пенилось.
Атаман помрачнел, но затеи не бросил. И чем больше на пути громоздилось
преград, тем упрямей становилось его лицо.
Отошли последние осенние золотые денечки - бабье лето. Потускнело
небо, беспрестанно моросил дождь, по скалам и тайге серой овчиной
ворочался туман, пронизывая до костей холодом. За день одежда становилась
сырой, тяжелой и долго не просыхала даже у костра. В струги коварно
просачивалась вода, и от нее стыли ноги.
Ермак не сдавался. Два дня плыли казаки по Серебрянке, и все мельче и
мельче становилась она. Наконец, струги, шаркнув по каменистому дну,
безнадежно остановились.
- Кажись, дальше нет ходу! - мрачно высказался Мещеряк. Его круглое
рябоватое лицо выражало уныние. - Опять как на Сылве!
- Погоди каркать! - остановил его Ермак. - Выйдем на волок!
Казаки попрыгали в ледяную воду с остолопьями в руках. Надрываясь,
они подсовывали колья под днища стругов, пытаясь их сдвинуть. Грузные
струги еле-еле раскачивались: они прочно легли на каменное ложе.
А вода била, хлестала, шальная струя ревела и злилась на переборах.
Ермак задумался.
- Погоди, осилю, бесноватая! - наконец сказал он. - Браты, тачай
паруса лыком в одно полотнище.
- Хоть и велик будет парус, а не сдвинуть ладей! Если вот разве... А
что, коли речку перегородить? - спросил вдруг Иванко Кольцо.
- Вот-вот, об этом я и подумываю, - живо отозвался Ермак. - Браты,
тащи полотнище за корму, перегораживай реку!
Угрюмая падь огласилась бодрящими выкриками:
- Давай, заходи, крепи! Э-ге-гей!..
Вода рвалась из-под скал, бурлила, кипела, но казаки крепко держали
полотнище и с натужными криками и руганью перехватили реку. И сразу у
плотины упруго вздулась вода, струги вздрогнули, закачались и поплыли.
Казаки шумно вздохнули:
- Ох ты!
На берегу, под кедром, стоял Ермак и пристально следил за работой.
Хантазей вместе с казаками впрягся в лямку. От усердия он выбивался из
сил, но тянул бечеву. Атаман остался доволен, спустился к воде.
Шаг за шагом, с великим упорством, казаки отвоевывали путь стругам.
Много раз перегораживали Серебрянку парусами. Она сварливо ворчала,
двигала в ярости придонные камни, но перед казацкой преградой
останавливалась и, каждый раз отступая, поднимала и несла струги вперед.
Река, постепенно мелея, незаметно превратилась в узкий ручеек. Задули
холодные ветры. Хантазей подставил лицо ветру, принюхался и сказал Ермаку:
- Батырь, зима с Тельпоз-Иес летит. Вот-вот падет снег.
И верно, скоро замелькали снежинки. Атаман спросил вогулича:
- А где Тагил-река? Не соврал?
Хантазей спокойно ответил:
- Тагил скоро, но надо идти без лодка.
Ермак обдумывал... Ветер рвал и метал. Густел снег, струги стояли на
темной воде.
"Ожидать зиму у волока придется!" - решил Ермак и повелел созвать
казачий круг.
Гамно, буйно шел совет. Кричали казаки разное. Одни звали:
- Чего ждать? Обгоним зиму! В Сибирь. На Туре хлебно, зимовья
готовые...
Другие утверждали:
- Сибирцы хлеба не сеют. Что там нас ждет, - неведомо. Допустим, и
волок осилим, а дале что? Сибирские реки замерзли, как поплывешь?
Третьи насмехались:
- Зимовье ставить удумали! Сылву забыли! Хватит с нас! Вертай назад!
Все поглядывали на Ермака, ждали его слова, а он молчал. Иван Кольцо
притих, - знал, испытывает батька дружину, кто куда тянет? Сдержанно вели
себя и другие атаманы, думали: "Впереди - тьма, и позади беда. О чем
гадать?".
И тут сорвался Дударек, закричал бараном:
- Не пойду в Сибирь, и тут не зимовать. Голы, босы, пузо от нечисти
расчесали. Ин, сыплет белая гибель! Завел нас вогулич на смерть. Дай
смахну башку гаду! - он выхватил из ножен саблю, но поднять ее не успел.
Ермак схватил его за грудь так, что у Дударька дух захватило.
- Крови захотел? За честный труд вогулича рубить? - тихо, но
угрожающе спросил Ермак. - Кричишь, - голы, босы... А мы все не в трудах
живем, не из одного котла нужду хлебаем?..
- Не хочу погибать! Помирай сам, - словно огнем охваченный, кричал
Дударек, злобно оскалив зубы.
- Э-вон куда метнул. Ну...
Ермак кулаком саданул горлопана в грудь. Тот, корчась, попятился
назад и пал на землю. Завопил:
- Браты, что это?..
Никто не шевельнулся, не сказал слова в защиту Дударька.
- Гляди, другой раз не верещи! Удумаешь мутить, пеняй на себя. Губить
войско не дам. - Ермак возвысил голос: - Браты, идет зима, отступать нам
не гоже. Еще шаг, и мы на волоке, а там Сибирь. Чую, на верном пути стоим.
Вон мысок, за ним падает ручьишко Кокуй. Тут и поставим город. Что
скажете, браты?
- Любо, батько! Переждем тут до весны!
Иван Кольцо скинув шапку, тряхнул кудрями:
- Верим, батька, как сказал. И я чую - верная тут дорога! На случай
пошлем дозор. Пусть Хантазей ведет до Тагилки-реки.
- Пусть ведет! А городок тут ставить! - заорали сотни глоток.
- Ставить тут! - подхватили другие.
Стало смеркаться. Дударек подошел к огнищу, у которого сидел
Хантазей:
- Прости, погорячился малость, - виновато сказал он вогуличу.
Проводник встрепенулся, незлобиво посмотрел на казака доверчивыми
глазами и ответил:
- Мал-мало забыл. Холосо жить будем. Тут кругом наши, рыба будет,
зверь есть. Ух, сибко жить будем...
Он улыбнулся казаку и протянул к огню руки.
Дозор, высланный на переволоку, подтвердил слова Хантазея:
Тагилка-река близка. При устье Кокуя-речки казаки вырыли рвы, насыпали
валы и срубили избы. Городище обнесли тыном. Разгрузили струги, добро
заботливо посложили в амбарушки, а ладьи вытащили на берег и поставили на
катки.
По-хозяйски расположились на зимовку в Кокуй-городке. Ветер намел
глубокие сугробы, и все замерло. Земля лежала дикая, лесная и безлюдная,
но Хантазей уверял:
- Есть тут охотники и рыбаки, но хоронятся в чаще, боятся!
Ермак заявил:
- Зря боятся: никто не тронет, а кто обидит, тому не сдобровать.
Вогул тяжело вздохнул:
- Ох, батырь, не скоро верить будут...
Солнце в полдень висело вровень с сугробом, не грело, и рано угасала
вечерняя заря, а ночи тянулись долгие. Тишина глубокая лежала над миром.
Нарушал ее вой пурги, а днем - карканье голодных ворон. В трещинах
приречных скал замерзла вода и гулко рвала камни. Раскатистый гул шел по
реке, откликался эхом в лесах, но не разбудил медведей в берлогах. В
полночь играли цветистые сполохи, и донцам казалось это дивным и
устрашающим В первый раз Ильин прибежал и завопил:
- Казачество, светопреставление начинается. Сейчас ангелы слетят!
Ермак захохотал:
- Эх ты, башка! Ну, коли слетят, тебя архангелом поп поставит над
ними.
- Рылом не вышел, - пробасил Савва. - Сей хват их в первом царевом
кабаке споит.
- Нам ангелы не ко времени, - сказал Гроза. - Нам баб сюда, казаки по
женкам стосковались. Все помыслы их о бабах. И словеса, и сны полны
бабами, ангелы же бесплотны!
- Свят, свят! - истово закрестился Савва. - Что за блудодей! Что за
богохульник! Сейчас пост сплошной, а заговорил о скоромном. Эхх! - у Саввы
в глазах блестнули шальные искорки.
- Ни крестом, ни перстом прельстительных мыслей не прогонишь, поп!
Ох, милые! - вздохнул Иван Кольцо и взглянул на атамана. Крепкий,
жилистый, тот держался спокойно.
- На лед казакам выбегать - бороться, играть, гонять кубари! -
властно сказал Ермак.
Утром он обошел избы, землянки и выгнал всех на Серебрянку, а сам с
высокого берега следил за игрищем. Трое казаков с ременными бичами бегали
по льду и хлестко стегали кубари-волчки, отчего они бешено вертелись.
Охваченные азартом, сбившиеся в большой круг, казаки подзадоривали
игроков:
- Ихх, хлеще бей, провора! Ишь, загудел!..
Лед звенел под быстро вращающимся кубарем. Казаки неутомимо бегали по
реке. Тот, чей кубарь валился набок, под улюлюканье и гогот ватаги выходил
из игры.
Ермак не утерпел и бросился в круг. Он перехватил у побежденного бич,
подкинул кубарь: едва тот коснулся льда, оглушительно щелкнул ремнем и
стал азартно его стегать. Кубарь с визгом завертелся, стремительно
наскакивал на соседние кубари, сбивал их и, весело повизгивая, бегал по
льду.
Громоздкий и тяжелый с виду, атаман вдруг оказался легким и проворным
в игре. Он прыгал и вертелся бесом, весь устремлялся вперед, и от
посылаемой его бичом страшной силы кубарь выл и шел напролом.
- Ай, да батька! Сам кубарь ладный! - любовались атаманом казаки.
Лицо у Ермака горело, ослепительно сверкали белые широкие зубы,
каждый мускул играл в его теле. Одетый в короткий тигилей, он носился по
ледяному простору, подзадориваемый дружными криками казаков. При каждом
ловком ударе они ревели сильнее, оглушая побежденных.
Ермак по-молодому озорно вскинул голову, пощелкал по-цыгански бичом и
в последний раз запустил кубарь...
Тут к нему сбежались все казаки, все друзья-товарищи по рыцарству, и
схватив его, высоко на руках понесли на яр, в Кокуй-городок. В обвеянных
морозным ветром крепких телах горячая кровь все еще не могла угомониться,
и сила искала выхода. Выбежали вперед плясуны, и пошла веселая потеха.
Заиграли рожечники, дудочники, зачастил барабан, а песенники подхватили:
Ой, жги-жги, говори...
Надвинулись сумерки. Луна выкатилась из-за тайги и зеленоватым оком
глянула на казацкое игрище, на заснеженные избы и заплоты Кокуй-городка.
Вскоре в замерзших оконцах, затянутых пузырями, замелькали огоньки, и над
казацким становищем приятно запахло дымком.
- Эх, браты, радостна на товаристве жизнь, - разминая плечи сказал
Ерммак. - Не унывай, - завтра на охоту, на рыбные тони двинемся. Всласть
наработаемся, всласть и потешимся!..
Хантазей водил казаков на охоту. Знал он сибирские чащобы, как родное
стойбище. По следу шел спокойно и находил, где таится зверь. Били казаки
сохатого, лис, соболя и зайцев. Ходили на медведя, - поднимали из берлоги
и укладывали лесного хозяина рогатиной да острым нажом. В один из
искристых морозных дней вогулич примчал на лыжах веселый и закричал:
- Батырь, холосо, сибко холосо. В лесу есть пауль-вогульское селение
- один, два, три. Можно рыбы взять, олешек. Жить будем!
Иванко Кольцо с пятью казаками на лыжах отправились к вогуличам.
