высоко вскинутыми гранеными рогами, рисуясь на фоне белесого неба. В горах
ревут медведи, в кедровниках жируют белки: тут и полосатый бурундук, и
черемная лиса с острой хитрой мордочкой, осторожный колонок и всякая
другая пушная зверюшка. А в безмолвии сумрачного леса, возле брусничных
болот бродят сохатые. Лоси - звери смелые, сильные и сообразительные. Они
сразу узнают след человека и, завидя его, бегут прочь. Но темна тайга,
пустынны и немы берега озер, - не слышно человеческого голоса. Только
быстрая река, сдавленная скалами, злобно ревет и стонет, в ярости
низвергаясь пенистыми струями. С крутоярья Уральских гор спешит и бушует
река Чусовая, как зверь, рычит и клубится на переборах. Эх, быстрая и
каменистая падун-река, сколько силы казацкой ты вымотала!
Четыре дня казаки плыли вверх по реке, преодолевая стремительное
течение. Шалые воды с яростью били в борта стругов, лаженных крепко из
доброго теса камскими кряжистыми плотниками. Выбивались из сил гребцы. Не
за себя тревожились казаки, а за груз: сухари в рогожных кулях, крупу и
толокно в мешках. В пути не было ничего вкуснее и сытнее толокна. Берегли
и соль: без нее и пища не в радость.
Гребли казаки от утренней малиновой зари до золотого заката.
На ертаульном струге плыл Ермак, а с ним рядышком сидел смуглый
коренастый татарин Махмед, которого Строгановы отпустили проводником. В
свое время Махмед в орде Маметкула бегал на Русь, да камский казак вышиб
его копьем из седла, и угодил татарин в полон. Строгановы держали его в
колодках в остроге. Знал Махмед свои края: все броды и переходы, дороги и
тропы, плавал по многим рекам. Хорошо говорил он по-русски и по-вогульски.
Выпросил его атаман толмачом и проводником. Глаз не спускали казаки с
Махмеда, хитер, плут, глаза волчьи, злые. Только выбрались на Чусовую,
татарин оживился, заюлил. Чутьем догадался Ермак о тайных помыслах сибирца
и пригрозил ему:
- Гляди, обманешь, - башку долой!
- Ни-ни, - покачал головой Махмед. - Проведу в Сибирь, счастлив
будешь.
На пути вставали скалы - "камни": они теснили Чусовую и закрывали
дали. Расцвеченные накипью красновато-желтого мха, они то отвесно
обрывались в бурлящую воду, то дробились и распадались на причудливые
столбы, нагромождения, и тогда казалось - нет дальше дороги. Тревожно
начинало биться сердце. Но поворот, - и снова раскрывались быстрые светлые
воды. Скалы все выше, мимо них с ревом несется взбешенная стихия. Еще
тяжелее и опаснее стало плыть. Того и гляди, - рванет стремнина и ударит
струг о каменную грудь утеса! Измученные гребцы вечером тяжело валились у
костров и засыпали мертвым сном. Спали под сентябрьским звездным небом,
подложив под себя кошму, а у кого ее не было, - еловые ветви. Выставляли
сторожевые дозоры.
К веселым чусовским струям ночью спускались с гор медведи полакать
свежей водицы. Под утро, когда синие огоньки костров угасали, а над водой
расстилался ночной туман, часто выходили на водопой лоси. Ермак любовался
сохатыми. Давно, поди четверть века тому назад, он по насту охотился за
ними и на лыжах гнал зверя. За эти годы много исхожено и пережито. Атаман
вздыхал: "Эх, ушла-прошумела молодость!". Однажды он, оборотясь к
проводнику, спросил:
- Скоро ли Межевая Утка?
- Угу, скоро, очень скоро! - залопотал татарин. - Еще день плывем,
второй - будет тебе и Утка! - и склонил озаренное пламенем лицо, стараясь
не встретиться взглядом с Ермаком. Костер пылал ярко, и уйти от
пронзительных глаз атамана было невозможно. Они без слов говорили
татарину: "Не юли, все равно не уйдешь от нас!".
Знал Ермак от старых охотников, что с Чусовой можно перебраться в
Туру, а там в Тобол. Тут и откроется бескрайное царство сибирское! Но за
временем забылось, какие речные протоки текут на запад, на Русь, а какие
на восток - в Сибирь. Надо было отыскать сплавную речку, впадавшую в
Чусовую, а истоком проходившую близ Туры...
Утром Махмед, показывая на крутые скалы, на которых шумел лес, бойко
сказал:
- Вот тут дорога! Теперь скоро...
И вправду, - поворот, и сразу открылась неширокая быстрая Утка. Она
бежала с гор, шумела на переборах. Горы стали сумрачнее. Густые ели
темнили воду, цеплялись за мачты стругов, рвали паруса. Пришлось убрать
их. Казаки усердней налегли на весла, но днища стругов все чаще и чаще
ударялись о камни, цеплялись за коряги и застревали на перекатах и мелях.
Казаки полезли в студеную воду, приладили лямки и по-бурлацки стали
тянуть бечеву. Бешеная струя сбивала ладьи, но казаки тащили их, упираясь
ногами в гальку, хватаясь за колючие лапы елей. Поп Савва, в одних портках
и рубахе, повесил на шею кольчугу, чтобы не мешала: он шел коренником.
Натужно, тяжко шли и пели казаки стародавнюю бурлацкую припевку: "Ой, ты
быстрая вода, ой, тянем-потянем!".
Ермак не утерпел, сбросил кафтан, снял кольчугу, разулся и широким
махом перекинулся на берег. Он по-мужицки ловко впрягся в тягло и закричал
озорно:
- Гей, браты, шевели веселей!
- Батька, да куда ты! - сразу окрикнули десятки голосов.
- А я разве ж плох! - Ермак навалился всей силой и посадил ладью на
мель. - Ух ты, леший! - обругал он себя. - Ну, что наробил!
Поп Савва бросил лямку, утер пот.
- Кидай, браты, приехали! - рявкнул он на всю реку, и
раскатисто-угрюмо многократно отозвалось эхо. - Некуда больше, батько,
плыть. Разве это река, коли воду из нее добрым шеломом впору вычерпнуть!
Не пройти нам с грузом, батька! Обманул нас ирод! Обманул Махметка!
- Сюда его! - гневно крикнул Ермак, - пусть ответ держит!
Хватились толмача, а его и след простыл. В суматохе он спрыгнул вслед
за атаманом на берег, подался в чащу, и был таков.
- Догнать по следу, да выслать казаков вперед, прознать - далеко ли
Тагил-река! - приказал Ермак. - Ну, дьявол, все равно достигну!
Раздосадованный, он вернулся на ертаульный струг и задумался.
Надвигалась осень. В елях порывисто шумел ветер, на воду сыпались
золотые листья берез и багряные - осин. На полдень тянули последние утиные
косяки. Торопился Ермак до зимы перевалить горы. На душе его было
тревожно. Вместе с Матвеем Мещеряком он снова пересчитал кладь:
прикидывал, на сколько хватит.
К вечеру вернулись разведчики и рассказали атаману:
- По Межевой Утке, батько, ходу дальше нет. Камни да переборы. Берега
дикие и недоступные, - волоком ладьи не перетащишь. До Тагил-реки далеко,
не добраться нам. Одна утеха в этом краю - рыбы тьма: на переборах хариусы
плещут, шибко резвятся...
- Выходит, утром отплывать надо! - в раздумье вымолвил Ермак. - К той
поре, даст бог, вернутся из погони...
Серые сумерки стали укутывать реку, замерцали первые звезды. Где-то в
глухой заводи перекликались перелетные гуси. Пора бы спать, но Ермак
сторожил у костра. В небе ярко пылали стожары, затаенно шумел лес. Вскоре
чуткий слух атамана уловил треск сухого валежника под тяжелыми шагами.
Ермак окликнул:
- Эй, кто тут бродит!
- Свои, - отозвался хриплый голос казака, посланного в погоню за
беглецом. В освещенный круг вошли трое, измученные и удрученные.
Здоровенный казак Колесо чесал озабоченно затылок и переминался перед
атаманом с ноги на ногу.
- Сбег? - злым голосом спросил Ермак и почувствовал, как кровь
прилила к темени. - Сбег окаянец!
- Нет, батько, не сбег он! - смущенно ответил Колесо.
- Казнили? Саблей зарубили?
- Ни-ни, и пальцем не тронули, - устало сказал другой.
- Тогда что же не довели сюда?
- Не сердись, батько, опоздали мы: медведь задрал татарина!
Атаман пытливо поглядел в глаза каждому:
- Верю, не врете. Одначе жаль: нужен нам басурман. Ох, как нужен! -
Ермак огорченно замолчал.
Густо вызвездило. Над рекой заколебался непроглядный туман, потянулся
вверх и серой овчиной погасил звезды. В думах о том, как быть, Ермак лег
на кошму.
А казаки долго сидели у огонька, варили толокно и тихо
переговаривались о дальней дорожке.
Около полуночи за каменистым мысом вдруг вспыхнул и замерцал огонек.
"Откуда, кто такой?" - встрепенулись казаки и стали вглядываться в тьму.
Огонек, между тем, как бы плыл по воде, - то мелькнет в курье, то укроется
за ракитником. По тихому плесу золотилась дорожка. Не утерпели казаки, -
тихо подобрались к берегу и, чуть раздвинув кусты, увидели маленького
человечка в долбленом челноке, который жег смолье и, медленно двигаясь
вдоль омутов, бил острогой рыбу.
"Вогулич!" - понимающе переглянулись казаки. Ильин не зевал,
размахнулся и бросил аркан. Рыбак и охнуть не успел, как очутился в
объятиях могучего казака. Станичник мял его, хлопал по спине:
- Не бойся, друг, худа тебе не сделаем!
Вогулич и не думал бежать, он покорился своей судьбе и только жалко
улыбался.
- Таймень! Таймень! - восклицал он, показывая на речку и на острогу.
Казаки догадались и нашли в челне жирных сибирских лососей.
- Идем, друг! - повели они вогулича в табор. Тут его посадили у
костра, сняли аркан и сытно накормили кашей.
Вогул наелся до отвала, лицо его лучилось от улыбки. Он хлопал себя
по животу и повторял:
- Карош, ой, карош...
На востоке стало бледнеть, одна за другой гасли звезды, и с берега
потянуло предутренним холодком.
Тяжелым шагом подошел Ермак.
- Батька, охотника пымали. Все края тутошние знает, - вскочили перед
атаманом казаки. - Вот кто дорогу на Сибирь покажет!
Ермак внимательно оглядел вогулича. Низкорослый, с морщинистым лицом,
одетый в жалкую одежду из рыбьей кожи, пленник казался беспомощным и
жалким, но в глазах его светились ум и покой. Вогулич молча склонил
голову.
- По-русски понимаешь? - спросил атаман.
- Мал-мало разумею. Тут русская человек я видел, шел своя дорога, -
охотно отозвался вогул.
Ермак взял сучок и начертил на песке:
- Вот Межевая Утка, это Чусва, а как пройти в Тагил-реку?
Вогулич внимательно всмотрелся в рисунок, подумал и улыбнулся.
- Тэ-тэ... Ходи Серебрянка-река. Потом иди недалеко по лесу, там
Жаровля! - пленник взял прутик. Рисуя кривули, он неторопливо выговаривал:
- Жаровля кончается, Баранча идет, ходи по ней вниз - Тагил. Там иди, куда
хочешь. Вся вода идет в Сибирь.
Вогулич задумался, лицо стало грустным. Ермак положил ему на плечо
руку:
- О чем задумался? Как звать-то тебя?
- Мой звать Хантазей, много видел, - ответил охотник. - Но одно горе
кругом. Тут князец Кихек берет нашу рыбу, наш зверь. Там хан Кучум. Мы
давай князьцу и хану. Ой, худо жить! Не ходи туда, батырь, худа будет.
Беги от хана!
- Можешь с нами идти? - спросил атаман, глядя в упор на вогулича.
- Боюсь хана. Ой, боюсь его, - заволновался вогулич. - Хан будет
отсекать мою голову... наденет на кол! Боюсь!..
- А меня боишься?
Охотник повеселел:
- Зачем тебя бояться? Ты сильный, смелый. Не бьешь... Ходить с тобой
буду...
Скалистые шиханы озарились пламенем зари. Казаки подняли паруса и
поплыли к Чусовой. На ертаульном струге, опустив ноги в воду, сидел
Хантазей и пел, подставив коричневое морщинистое лицо солнцу:
Батырь меня звал,
Я смелый посел с ним.
Мы идем далеко,
Пересагнем горы...
Выплыли в Чусовую. Ермак стоял в струге, - крепкий, массивный, из
железа кованный, - и зорко оглядывал берега. Много шумных ручьев и речек
