- Чего в неурочный час припер?
- Батюшка, бяда на варницах! - завопил Мулдышка и с трепетом
воззрился на Строганова.
- Ну, какая там еще беда? - хриплым голосом хмуро спросил Строганов.
- Неужто опять вогулишки зашебаршили? Так мы их разом ныне угомоним! -
Семен Аникиевич сжал костлявый кулак и стукнул им по коленке. - Казачишек
нашлю. Хваты!
- Нет, батюшка, не вогулишки зашебаршили. Худшее свершилось: холопы
сомутились и побросали работенку. Теперь на руднике и на варницах раззор!
- Да чего ты мелешь? - взбешенно вскричал Строганов. - Может ли то
быть? - он вскочил и заходил по горнице.
- Истин бог и святая троица! - истово перекрестился Андрейко. - Сам
еле убег. Потоп и огонь пустили!
Строганов побагровел, сжал зубы.
- Я им, псам покажу... В рогатках сгною! - вдруг рявкнул он так, что
стекла в оконницах задребезжали. Мулдышка испуганно отступил к порогу.
- Кто сей возмутитель? - грозно спросил хозяин.
- Ерошка Рваный, он первый и почал. А народу что? Смерды - что сухая
соломка в омете, только искру брось, - живется-то горько! - сорвалось с
языка Андрейки, и он сразу запнулся.
- Вон! - заорал Никита. - Аль я им не благодетель?.. У, шишиги...
Не чуя под собой ног, Мулдышка быстро выкатился во двор, а вслед за
ним покатилось громогласное:
- Ерм-а-ка ко мн-е-е!..
"Спаси и помилуй, господи! - со страхом подумал холоп. - Плетей,
плетей теперь отпустят холопам досыта! Перекалечат народа!.."
Андрейка отвел коня на конюшню, а сам убрался в людскую. Рыжая
стряпуха для прилику поворчала на писчика, а все же налила полную миску
горячих щей, острым ножом отмахнула полкаравая и положила перед ним:
- Ешь, непутевый!
Мулдышка все жадно умял, напился шипучего кваса, ударившего в нос, и
забрался на печь. Было сытно, тепло. Внизу гремела ухватами и горшками
стряпуха. Казалось, все шло по-обычному, однако на душе не унималась
тревога. В который раз Андрейко удовлетворенно думал: "Хвала богу, унес я
таки ноги! Приказчика тю-тю, прихлопали!"
Несомненно, не пощадили бы и Мулдышку - послуха приказчика, да юркий
писчик не ждал, вскочил на коня да скорей сюда, в Орел-городок!
И в который раз перед очами Андрейки опять встала страшная картина
бунта работных.
"И с чего только начался он?" - с ужасом думал писчик.
Причина возмущения работных людей была самая простая и ясная. От
непереносимых бед и тяжелой жизни поднялись рудокопщики и солевары против
господина.
Глубок и глух Вишерский рудник. Вода так и хлещет в забоях. Нет
тяжелее и безотраднее работы, как рудничная. Под землей и давит часто, и
топит работяг. А кроме всего, не жизнь, а сплошная маята: рваны, босы,
голодны, и непрестанные издевки. Строгановский приказчик, рыжий наглый
Свирид - хапуга, каких свет не видывал. Голодом народ морит, а руду на
гора давай! Умри, а добудь!
Работали рудобои, не разгибая спины, по многу часов, жили в старой
сырой землянке, где ни согреться, ни просушить мокрую одеженку. Народ
надрывался, десны кровоточили, зубы шатались: каждый день мужиков на
погост таскали. В куль рогожный да в яму! Не каждому пологалась домовина в
строгановской вотчине.
Частенько в рудник наезжал сам Свирид, молча расхаживал по рудничному
двору и присматривался к работе горщиков.
- Богатимо живете, хлопотуны! - язвительно кричал он на весь рудник:
- Гляди-ко, совсем мало толченой коры в хлебушке. Зажирели, лентяи!
В последний приезд на рудник приказчик Свирид позвал артельного
кормщика и наказал ему заправлять кашу сусличным маслом.
Попробовали горщики, и сразу ложки на стол:
- Жри сам, толстое пузо! Мы - не псы...
Всем скопом рудокопщики разом поднялись со скамей и вышли из-под
навеса, под которым размещались слаженные из теса непокрытые столы. Горщик
Елистрат Редькин крикнул работным людям:
- Братцы, доколе терпеть будем каторгу? Пойдем к Свириду да усовестим
его по-божески!
Погомонили, поспорили, выбрали самых толковых, в том числе и
Редькина, и направили для беседы к приказчику. Пришли на обширный двор,
обнесенный крепким тыном. И только выступили вперед, за ними сторож,
диковатый татарин Бакмилей, - раз, и мигом ворота на запор!
- Ты что робишь? - с тяжелым предчувствием спросил у него Елистрат.
- Ни что... Хозяин так приказал. Тихо, а то сам знаешь! - оскалился
татарин.
Из хором вышелл Свирид, тяжелый, в подкованных сапогах, кулаки -
гири. Остановился на крылечке и зычно закричал.
- Кто из вас со словом пришел?
Горщики вытолкали Редькина. Он подошел к приказчику, степенно, с
достоинством поклонился, а руки закинул за спину.
- Ты это как с хозяйским доверенным собрался разговаривать? Шапку
долой, смерд! - Свирид внезапно размахнулся плетью, и раз! - выхлестнул
Елистрату глаз. Лицо горщика мгновенно залилось горячей кровью. Рудокоп
закрылся ладонями, а другие гневно закричали:
- Неясыть, крови тебе нашей мало! За что покалечил человека? Мы к
тебе за советом, с добрым словом явились, а ты...
- Ах, вот вы как заговорили, смерды! - заревел Свирид и крикнул
Баклимею: - Псов с цепи спусти! Ату их!..
И пошел травить псами. Ух, и потешил свою душу приказчик! Когда
Бакмилей распахнул ворота, со двора еле выбрались оборванные, истерзанные
горщики. Закрыв глаза, пошатываясь, за ними шел и Редькин. Вслед уходящим
Свирид крикнул:
- Вот теперь и сусличье сало в самый раз сгодится! От него все раны
да язвы заживают скорехонько...
Елистрат крепко сжал зубы, смолчал, только желваки на щеках вздулись.
Старуха Карповна - горщицкая ведунья - промыла ему выхлестнутый глаз,
завязала рану тряпицей.
- И как это он тебя гораздо! Горюн ты мой, горюн! - вздыхала бабка. -
Окривел ты, Елистратушка, на весь век...
Редькин не упал духом. Твердо ответил лекарке:
- Окривел я, родимая, только взором, зато душа моя выпрямилась. Знаю
теперь, как с приказчиками говорить!..
Подобрал Елистрат верных товарищей, взял с них клятву. Глухой ночью
забрались они в хоромы Свирида, да так тихо, так осторожно, что ни один
пес не забрехал. Распахнули двери в покои, а на пороге вдруг встал
Бакмилей. Татарин от неожиданности угодливо осклабился, а у самого от
страха глаза забегали:
- Ты... Ты...
- Ну, вот и посчитаемся, пес! - и молодецким ударом кайла Елистрат
уложил татарина. - Кровь за кровь!
Дружки в эту пору ломами выбили дверь в опочивальню приказчика и
кинулись к постели. Пуста и тепла перина, а из-под ложа торчат большие
красные пятки.
- Эй, Свирид, вылезай, а то гвозди в пятки вгоним! - пригрозил
Редькин.
Приказчика выволокли за ноги из-под кровати и усадили за стол.
- Вишь, все раны наши затянуло от сусличного сала! - с насмешкой
сказал Елистрат. - Спасибо. Отблагодарить пришли, и тебе угощенье
припасли. - И положил Елистрат перед приказчиком дохлую мышь. - Ну-ка,
отведай!
- Да что ты! Да побойся бога, милый! - взмолился Свирид.
Редькин сверкнул единственным глазом, шевельнул кайлом.
- Ешь!
Под смертной угрозой сожрал лютый приказчик мышь. Ел и молил:
- Не бейте меня, ребятушки! Пожалейте ради семейного, детишек
много...
- А ты нас пожалел? - строго спросил Елистрат и показал на выбитый
глаз: - Из-за кого на всю жизнь окривел?
- Сглупа я погорячился, братцы, - заканючил Свирид.
- А из-за кого повесилась на лесине сестренка моя? Не ты ли, бугай,
изнахратил ее? - непримиримо сказал приказчику второй горщик, бороду
которого прошибла густая проседь.
Приказчика повязали, и каждый выкладывал перед строгановским выжигой
все свои наболевшие обиды и кровь. Слово за слово, горщики так распалились
от гнева, что в короткий час насмерть уходили Свирида.
Утром рудокопы густой толпой пошли к варницам. Белесый дым скучно
вился к низкому серому небу. Бабы вереницей таскали в амбары кули с солью.
- Хватит робить на барство, женки! - издали закричал Редькин. -
Бросай кули...
На крик из варниц выбежали солевары. Из толпы испуганно предупредили:
- Берегись, горщики, Свирид-пес не порадует. На цепь да рогатки на
шею!
- Был Свирид, да весь вышел. Не стало его! - решительно оповестил
Редькин. - Круши все!
Сразу загорелось сердце, вспомнилась вся горькая безрадостная жизнь.
Солевары сошлись с горщиками и зашумели.
Елистрат с тремя горщиками кинулся в солеварни и выгреб головни
из-под цырена.
- Жги! Ни к чему соль, коли нам и так солоно!
Белый огонь лизнул кровлю, и сразу вспыхнули два амбара. Женки,
побросав кули, со страху заголосили:
- И-и, что теперь будет?
Дым темнее заклубился. Писчики попрятались по углам, а Андрейко
Мулдышка незаметно укрылся на сеновале. Стуча от страха зубами, он все
крестился, творил молитвы и твердил: "Пронеси, господи, как бы не
спогадались и меня зажарить!"
Но горщики и солевары топорами рубили лари и запоры в плотине.
- Пусть сгинет все, намаялись мы! - кричал Елистрат и подбадривал
товарищей: - Хлеще руби, хлеще!..
В пролом рванулась и зашумела вода, быстро заполнила низины, подошла
к варницам и устремилась к руднику.
Ерошка Рваный, годов под пятьдесят солевар, весь изъеденный едким
рассолом, с глазами мученика, первый бросил ковш в цырен и сказал с
сердцем:
- Хватит, наробились на господина, всех заживо изъело! Бросай,
братцы, работу!
Он широко распахнул дверь. Солнце золотыми потоками ворвалось в
солеварню. Ерошка расправил спину и всей грудью захватил вешний воздух,
даже шатнуло ветром: голова закружилась.
- Гляди, ребята, какая лепость! - с изумленным восхищением сказал он.
И ему показалось, что он впервые видит синие леса, разливы Камы и зеленое
поле-полюшко. Так неожиданно прекрасно было все кругом.
За Ерошкой бросил ковш повар, кузнецы-цыренники побросали скребки,
подварки, молоты и клещи, перестали стучать топорами плотники, выбежали
дровоклады и другие варничные ярыжки, - одни сушили соль на полатях, а
другие грузили ее на суда вешних караванов; за ними стайкой вылетали
женки, которые на спине таскали в амбары кули с солью.
- Братцы, слышишь, как дивно жаворонушко распевает! - с большой,
неизведанной доселе радостью сказал Ерошка, и все устремили глаза вверх. И
может быть они впервые за всю свою жизнь почувствовали земную красоту.
- Жаворонушка, милая птаха, - прошептала вековуша Алена...
Желтый дым над варницами стал редеть, таять, и вскоре до яркой сини
прояснилось небо. Из-за тучки брызнуло солнце и заиграло миллионами
блесток распыленной и просыпанной соли. Она была повсюду: и дороги белели
от нее, и на лугах образовался белесый налет, и к амбарам тропы были
покрыты хрустящей солью.
- Эх, милые, не только себя просолили, но и землю кругом досыта! - с
горькой усмешкой вымолвил Ерошка.
- Не соль это, а застывшие наши слезы! - отозвалась большеглазая
девка Аннушка. - Дай хоть денек порадуемся, милые! - и она запела приятным
грудным голосом:
Все бы я по бережку ходила,
Самоцветные камешки сбирала,
Из камешек огонечек добывала.
Не во каждом камешке огонечек,
Не во каждом милом совесть-правда...
- Ах, певуньи, весна идет! - обрадованно крикнул молодой солевар. И
на его выкрик, словно давно ждала зова вещунья, закуковала кукушка.
Несложна птичья песня, а издревле манит она, и все заслушались,
задумались. Солеварам показалась она мелодичной, как нежное дыхание весны.
