засиживался. После беседы с мастерком на душе атамана становилось светло и
легко. Перед его мысленным взором постепенно открывался иной мир, о
котором он мало думал до сих пор. По-иному взглянул атаман на окружающее.
В черных варницах, в которых в белесом едком дыму так тяжело
дышалось, где от жары и соляного рассола трескались губы, язвами
покрывались руки и лицо, творилось большое народное дело. Напрасно казаки
свысока смотрели на варничных холопов. У них - у работных людей -
следовало поучиться терпению и умельству. Об этом Ермак сказал Иванке
Кольцо. Тот удивленно пожал плечами:
- Соль! Эка важность! Да она до смертушки надоела тут всем. Суди,
батько, сам: идешь - и хрустит под ногами, дыхнешь - и пар захватишь
соляной, на зубах и то скрипит. А ну ее к богу, атаман! - Иванко
выразительно поглядел на Ермака: - Уйдем отсюда, батько!
- А куда уйдем? - хмуро отозвался атаман.
- В Сибирь, на Кучумку двинем! - бесшабашно сказал Кольцо.
- Погоди, Иванушко, рано засобирался. Надо проведать пути-дороги в
Сибирь. Пусть донцы да и россейские бегуны приглядятся к земле и горам
каменным, привыкнут, тогда и тронемся, - подумав, сказал Ермак. - А сейчас
терпи, казак!
Они сидели над рекой, с высокого яра до самого окоема виднелись
бесконечные пармы, увалы и тоненькие синие ленты речек. За спиной серели
высокие заплоты городка. Над просторами стояли тишина, покой. Только в
зеленых лугах поблескивали на солнце косы: строгановские мужики косили
пахучую траву. Сочная, буйная, она душистой волной ложилась у их ног.
Низко над землей носились стрижи. Все было мирно, благостно, и так весело
сиделось под жарким солнышком. Казаки разомлели и лениво раскинулись на
песке. Легкий сон стал смежать глаза, и вдруг раздался громкий
пронзительный крик. Крик повторился. Ермак и Иванко вскочили.
- Никак бьют казаки холопов за провинность? Айда, батько, взглянем на
потеху! - весело ощерив зубы, предложил Кольцо.
Атаман помрачнел и сказал сурово:
- Что за потеха? Стыдись! - он оправил кафтан, надел шапку и спорким
шагом зоторопился к городищу. За ним еле поспевал Иванко. Бежать далеко не
пришлось: крики раздавались под деревянными сводами воротной башни.
- Родимые, не терзайте! - кричал старческий голос. - Порешите
сразу... Ух, мучители! - Раздался протяжный стон.
- Да кто же это? - Ермак вбежал в раскрытые ворота городища и
остановился взволнованный и пораженный. На земле лежал воротный сторож
Пашко и кат беспощадно избивал его крученой плетью. Тощее дряблое тело
вздрагивало. Рядом, в бархатных штанах и в кафтане нараспашку, стоял сытый
и довольный Максим Строганов и горячил палача:
- Подбавь хлеще!
Ременная плеть щелкнула в воздухе, - кат страшным ударом стегнул
сторожа. Тот охнул и замер. Хозяин в досаде сплюнул и подошел к
избиваемому, крепко ткнул его в бок тяжелым сапогом.
- Никак подох, не сдюжил? - удивленно вымолвил Строганов.
Ермак налился кровью.
- Что вы тут робите? За что казнили доброго человека? - он бросился к
телу и потряс за плечи: - Пашко, жив ли?
Остекленевшие глаза старика безразлично глянули на атамана. Ермак
скинул шапку, потупился.
- Гляди, Иванко, в какой цене тут ходит человек! - горько сказал он
Кольцо.
- Шибко дешев! - злыми глазами казак уставился в Строганова. - За что
сказнили деда?
- Эва! - ухмыльнулся в бороду Максим. - О чем спрашивает! Старый,
дряхлый, задарма хлеб стал жрать, три раза проспал колотить в звон.
- А может хворый? - заспорил Кольцо.
Строганов заносчиво сказал атаманам:
- Кто вы такие? Хозяин тут-ка я, и что хочу, то и роблю. Моего хлеба
вам не жалко... Убери отсюда! - показал он глазами кату на тело. Уходя,
надменно бросил:
- Гляди, казаки, не вмешивайтесь в мои дела. Ваши послуги потребны
для обереженья рубежа, а тут глядеть вам нечего!
Важный, осанистый, он грузно поднялся на крылечко своих хором, глянул
на восток и истово перекрестился:
- Упокой, господи, душу раба нерадивого Пашко...
Ермак сильным взмахом локтя оттолкнул ката:
- Уйди, не оскверняй тела...
- Ну, ты! - ощерился кат и крепче сжал плеть.
Казаки схватились за мечи. Иванко крикнул атаману:
- Дозволь, батько, я ему враз дурную голову сниму!
Видя, что и впрямь казаки снесут башку, палач попятился и скрылся в
темном проеме башни.
Ермак сказал Кольцо:
- Ну, Иванушко, снесем Пашко в его светлицу!
Они притащили убитого в полутемный чулан и положили на узкие нары, на
которых лежала связка соломы. По углам свисала пыльная паутина и сквозь
нее в одном углу виднелся почерневший образ Николая чудотворца. Ермак
огляделся и сокрушенно вымолвил:
- Вот и все богатство сторожа. И хоронить не в чем убогого!..
Казаки отнесли старика на погост, и казацкий поп Савва отпел панихиду
по убиенному. Было тяжко и печально на душе Ермака.
"Мать-отчизна, - думал он - тебя ли не любит простолюдин русский: и
холоп, и смерд, и казак! Почему ж ты для него стала мачехой?" - думал и не
мог найти ответа на свой вопрос.
Вечером Ермак поднялся в светлицу розмысла. Юрка Курепа с поникшей
головой встретил атамана.
- Полвека человек простоял на дозоре, охраняя наш труд, а ныне
сплоховал, и вот... - Юрка не договорил, тонкие губы его задрожали.
- Мы ждем из-за Камня грабежников, которые зорят и пахаря и
посадского человека, а грабежники тут, в городище - господа наши! - хрипло
выговорил атаман. - Ихх, было бы то на Волге, показал бы я боярину!.. - он
сжал кулаки, но сейчас же грустно опустил голову. - Ноне стреножили нас.
Юрко положил тонкую руку на плечо Ермака:
- Не кручинься, добрая душа. Привыкай! - сказал он мягко. - Плетью
обуха не перешибешь. Одно и я не пойму: пошто мучат нас без нужды?
Зажирели, стало быть, господа и потехи ради своих холопов убивают...
Розмысл прислушался: на вышке раздавались гулкие, размеренные шаги.
- Нового дозорного поставили: служи верой и правдой. А награда... Ох,
горько, милый...
Противоречивые думы раздирали Ермака. Уйти бы от Строгановых... но
куда? На Волге войска воеводы Мурашкина. На Дону тоже не сладко... А
остаться, - ненавистны владыки края...
Юрко прошелся по светлице, в углу присел и, подняв доску, добыл
что-то из-под пола.
- Ты не думай, что люди о том не узнают, - сказал он Ермаку, держа в
руках свиток. - Все узнают. Капля по капле я сливаю все обиды в сосуд.
Хочешь, я зачитаю тебе, сколько бед натворили господа. Слушай! - розмысл
развернул свиток и стал негромко читать: - "Людям ево крепостным и
крестьянам ево чинятца многие напрасные смерти в темнице, сидячи в колоде
в железах тяжких, седят года по три и четыре, и больше, и умирают от
великого кроволитья от кнутьяных побоев без отцов духовных, морят дымом и
голодом. Уморен Семенка Шадр, Ждан Оловешников да Офанасий Жешуков в
колоде и в железах дымом уморен... а положены на старом городище, погребал
их Андрей поп, а ныне тот поп Андрей живет в вотчине на Каме на Слудке
служит у храму, да в вотчине их на Усолье уморен в колоде и в железах
человек их Ярило без отца духовного"...
Ермак сидел неподвижно и слушал. Слова Юрко жгли его сердце. "Вот что
творится тут!" - гневно думал он.
Меж тем розмысл свернул свиток и пообещал:
- Ноне к сему списку причислю воротного сторожа Пашко.
- Что нам, казакам, после этого робить? - в раздумье проговорил
Ермак.
Курепа с великим сочувствием поглядел на атамана:
- Я тож много мыслил о судьбе человеческой, и так порешил для себя.
Лежу в ночи и спрашиваю себя: "На кого хлопочешь, Юрко?". И споначалу
отвечал: "Известно на кого, на господ Строгановых!". Но совесть потом
подсказала мне: "Врешь, Юрко, на Русь, для народа стараешься ты! А
Строгановы тут только присосались к нашему делу!".
- Что ж, верно ты удумал, - нетвердо согласился Ермак. - Первая
забота наша о Руси, и что на пользу отчизне, то и роби!
- Трудно нам, батюшка, ох как трудно под Строгановыми ходить! - со
страстью вымолвил Курепа. - Но сейчас бессильны холопы сробить что-либо.
Одна утеха - в мастерстве. Всю душу и сердце в него вкладываю. Знаю,
вспомнят о нас внуки. Мастерство ведь живет долго, ой как долго! Возьмешь,
скажем, ожерелье или саблю добрую и увидишь, какое диво сотворил мастерко.
И спросишь самого себя: "Да кто ж творец был такого чуда?". Труд прилежный
никогда не пропадает понапрасну.
Ермак покачал головой:
- Хорошо сказал ты, старый, да не все ладно в твоих словах. Ежели так
думать, то, выходит, и от Строгановых польза. Нет, милый, тут что-то не
так. Миловать их нельзя!
- Нельзя! - подтвердил, блеснув глазами, Юрко. - Коли такая речь
пошла, об одном хочу спросить, да боюсь...
- Не бойся, говори, что на сердце! - ответил Ермак.
- Дай мне клятву нерушимую, что рука твоя никогда не поднимется на
трудяг!
- Клянусь своей воинской честью, - торжественно сказал Ермак и, встав
со скамьи, перекрестился перед образом, - убей меня громом, ежели я выну
меч против холопа и ремесленника!
- Гляди, атаман, блюди свое слово! - Розмысл подошел к Ермаку, обнял
и трижды поцеловался с ним.
За слюдяным окошком погасла вечерняя зорька. В колокол отбили десять
ударов. Ермак прислушался к ночной тишине и засобирался на отдых.
Но и на отдыхе, в постели, не приходил к нему покой. Обуревали тяжкие
думы. Ворочаясь, атаман вспоминал смерть Пашко, и сердце его вновь и вновь
наполнялось гневом и неприязнью к Строгановым...
2
В Орел-городок, в котором остановился для отдыха Ермак с дружиной,
внезапно на взмыленном коне примчался вершник с Усольских варниц, писчик
Андрейко. Он проворно соскочил у резного крыльца высоких строгановских
хором, помялся, смахнул шапку, но взойти на ступеньки долго не решался.
Обойдя вокруг терем, писчик легонько постучал кольцом в калитку. На стук
выбежала краснощекая стряпуха с подоткнутым подолом и закатанными
рукавами. От бабы хорошо пахло квашеным тестом, тмином и домашниной. Она
удивленно уставилась на косолапого парня в затасканном стеганом тигилее.
- Ты что, Андрейко, не в пору прискакал?
- Бяда! - огорченно выпалил гонец. - Ух и гнал, будто серые наседали
по следу!
- Об этом только хозяину будет ведомо! - с суровой деловитостью
сказал Андрейко и попросил: - Пойди-ко живо и скажи Семену Аникиевичу,
прискакал-де Мулдышка с варниц... Ну-ну, живей!..
- Живей, воробей! - передразнила баба, опалив озорными горячими
глазами парня: - Иду, иду... - Она ушла. Писчик Мулдышка огладил волосы,
нетерпеливо поглядывая на оконца. Стряпуха долго не показывалась. С Камы
налетел ветер, прошумел в деревьях. Становилось студено и скучно. Андрейко
стал считать галок, которые с криком носились над крестами церковки.
Наконец стряпуха позвала:
- Иди, ирод!
Семен Аникиевич сидел в большой горнице, в широких окнах которой
поблескивало редкостное веницейское стекло. Большие шандалы с вправленными
толстыми восковыми свечами блестели серебром. По тесовому полу разостланы
мягкие пестрые бухарские ковры, а при дверях на дыбки поднялся матерый
боровой медведь.
- Ужасти! - со страхом покосился на чучело Андрейко и стал класть
земные поклоны, сначала перед иконостасом, перед которым мерцали два ряда
цветных лампад, а потом и перед хозяином.
Высокий, седобородый, с серыми мешками под глазами, Семен Строганов
выжидающе и недовольно уставился в холопа:
