Имамы, сеиды, шейх Хаким торжествовали. Хан ласково ввел племянника
Маметкула в свой шатер и посадил рядом на пышных подушках. Думчий Карача
приказал слугам и наложницам порадовать победителей.
Зажгли курильницы, благовонный аромат наполнил покои. Прововные слуги
со смуглыми лицами принесли чаши, наполненные аракчой, и поставили перед
мурзаками и беками, прибывшими на пир. Кучуму и Маметкулу поднесли золотые
кубки - дар московского царя. Тайджи весело сказал:
- Будем пить из них и покончим с последним врагом нашим!
- Покончим! - согласился хан.
Никто не понял смысла их речи, но стоявший в толпе Аиса заметил, как
радостно блеснули глаза бека Гаймусы.
Думчий что-то выкрикнул. Раздвинулся серебристый полог, в покой,
резвясь, вбежали наложницы и стали плясать. Их гибкие тела колыхались, как
цветы под дуновением ветра.
Хан привычно-равнодушно глядел на пляску, и вдруг взор его
затуманился, глаза перестали различать лица и все для него как бы ушло в
тень. Неподвижно, с каменным лицом сидел хан и уж не видел ни беков, ни
наложниц. Другое было перед ним...
- Довольно на сегодня пляски! - жестко объявил хан. - Я покажу вам
более занятное, чем наложницы. Поэвать сюда русского посла!
Сам думчий и много слуг с ним поспешили к юрте Третьяка. Посол уже
догадывался о беде. Смутная тревога овладела им.
"Что-то случилось!" - подумал он, надел парчовый кафтан, пристегнул к
нему козырь, расшитый жемчугом, к поясу подвязал саблю и протянул руку к
высокой бобровой шапке...
В эту минуту в юрту вбежали возбужденные татары.
- Хан зовет к себе! - закричал Карача.
- Я так и думал, что он позовет меня, - спокойно ответил посол и
захватил заветный ларец, в котором хранилась грамота царя и рукопись
шерти. Он с достоинством сказал: - Идемте к хану, он ждет.
Когда посол медленной величавой поступью вошел в покои Кучума, все
смолкли. Десятки пронзительных, пытливых, гневных, настороженных глаз
уставились в него. Третьяк перехватил злорадствующий взор бека Гаймусы.
"Случилось недоброе для нас", - взволнованно подумал он и склонил перед
ханом голову:
- Явился по твоему зову, великий и мудрый хан, - спокойно сказал он.
Кучум встрепенулся, поднял горделиво голову и заносчиао выкрикнул:
- Пришла пора поговорить с тобой, посол Руси. Покажи грамоты, которые
послал нам брат наш! - злая усмешка прошла по губам Кучума.
Третьяк вскрыл ларец, бережно добыл грамоту и хотел сам огласить ее,
но думчий сказал:
- Читать должен я.
- Послом великого государя прибыл я, грамоту царя читать мне или
самому хану, - с достоинством ответил Чебуков и неторопливо развернул
свиток с большой золотой печатью. На короткий миг она привлекла к себе
внимание ханской свиты. Воспользовавшись минутным замешательством, Третьяк
огласил:
"Царь и великий князь всея Руси сибирского царя грамоту выслушал и
под свою руку его во оберегание принял и дань на него наложил"...
Посол не дочитал: хан протянул руку и вырвал у него московскую
грамоту.
- Слышали вы, мурзы и беки, и ты, шейх Хаким, он обещает нам
обереганье! - насмешливо проговорил Кучум. - Слышали вы, мои рабы, что
сулит он, а сам не может оборонить своей земли. Его столицу Москву пожег
крымский хан Девлет-Гирей. Вот оно как! Нищий старается одарить, богача,
немощный - отдать силу богатырю!
- Ха-ха-ха! - раздался в покоях издевательский раскатистый смех.
Смеялись все: мурзы, беки и рабы. Козленком блеял старый думчий Карача,
тонким фальцетом заливался бек Гаймуса и совсем по-стариковски, ехидно
хихикал Кучум.
- Не сметь глумиться над царским словом! - сжав кулаки, гневно сказал
русский посол.
- Я все могу! - со злобой выкрикнул хан, вскочил и разорвал грамоту,
затоптал ногами. - Знай, Едигер значился данником Руси, а Кучум никогда не
будет!
- Ты отвечаешь за свое слово, хан! - напомнил Третьяк.
Опять раздался грубый, наглый хохот. И, куда ни оборачивался посол,
всюду видел скуластые оскаленные лица, чужие и враждебные. Все глаза
горели жгучей ненавистью. Но Третьяк не испугался и опять сказал от всего
взволнованного сердца:
- Знай, хан, Русью раз молвится слово. Запомни это! Ты глумишься над
беззащитным человеком. Посол я, а послы везде уважаемы.
Вскочил, весь багровый, Маматкул:
- Хан, дозволь снять эту баранью голову! - И тут же осекся под
грозным взглядом русского посла.
- Увести! - презрительно сказал Кучум, и бек Гаймуса со слугами,
несмотря на сопротивление, связали посла и увели из белой юрты.
Подталкивая в спину, избивая плетью, они довели его до глубокой сырой ямы
и столкнули в нее.
Третьяк упал и сломал себе ногу. Звездная ночь простиралась над
Искером, до узника глухо доносились крики и смех из ханской ставки.
Невыносимая боль не давала покоя. Крепко сжав зубы, Третьяк молчал. Собрав
все силы, всю волю, он решил непреклонно держаться до конца: "Теперь
смерть, но умереть надо с честью!".
Мысли унеслись к далекой Москве. Вспомнилось о семье: "Ждут и не
дождутся меня ни Любаша, ни Кирилка!".
Аиса просил хана Кучума о пощаде послу:
- Выпусти его на Русь, так будет лучше!
Кучум разгневался.
- Как ты, презренный раб, смеешь меня учить! Думчий! - раздраженно
закричал он: - Повели сегодня же отрубить русскому послу голову, а рабу
моему Аисе дать пять седмиц плетей!
Татарин безмолвно распростерся у ног хана:
- Прости, всемилостливый и великий! Но Кучум, не взглянув на Аису,
ушел за полог. На багряной вечерней заре окоченевшего, голодного Третьяка
вытащили из ямы и палач кинул его на плаху.
Однако смелый и мужественный посол вскинул в последний раз голову и
крикнул:
- Жива Русь!
Весна пришла в Искер. Весело гомонит речка Сибирка, сверкает
серебряной струей под кручами у самого городища. Снова оделись леса и рощи
нежными, клейкими листьями. Степь покрылась пестрым ковром трав и цветов.
Хан Кучум поднялся на дозорную башню и любовался сотнями кибиток, которые,
как громадные, расшитые шелками тюбетейки, раскиданы батырями среди
ковыля. Дымят костры, ржут кони, звенит чонгур, и звонкий голос джигита
разносится над просторами:
Твои брови тонки, как новый месяц,
Свежей розой заперт жемчуг зубов...
Весело горит молодой огонь в твоем очаге,
красавица,
А когда ты смеешься, - ночь озаряется светом.
"Это он поет про молодую ногайскую княжну Лилек - жену моего Алея", -
сладостно думает Кучум и улыбается своей мысли. Сегодня закончился
свадебный пир. Хан Кучум женил сына Алея на дочери ногайского князя
Тин-Ахмета. За невестой в глубину степей ездил посол Тацяк и вместе с
невестой пригнал табуны выносливых коней и отары овец. Когда овцы
спускались на закате солнца с ближнего холма, Кучум и мурзы невольно
залюбовались ими. Мощным потоком тысячи животных, наполняя окрестности
шумом, лились и лились без конца в прииртышскую долину.
- Вот наше золотое руно! - похвалился хан. - Но не все, смотрите,
какие кони!
Низкорослые, мохнатые кони резво и неутомимо бежали. Все мурзы и беки
завидовали богатству хана, а он, подняв слезящиеся глаза, сказал:
- И это еще не все. Если мне понадобятся воины, то мой друг и
доброжелатель князь Тин-Ахмет на каждого коня посадит сильного и ловкого
всадника с копьем и саадаком. Знайте это! Теперь у меня прибавилось силы!
На брачный пир приехало издалека много киргизских царевичей, и Кучум
уговорил их остаться при себе.
Теперь хан почувствовал силу и послал на Обь-реку, в тундры и леса,
даругов объявить свою волю кочевникам полунощной стороны. Под страхом
смертной казни Кучум запрещал остякам, югорцам и вогуличам платить древнюю
дань Руси.
И этого показалось ему мало. Он собрал тридцать казанских татар,
бежавших от гнева царя Ивана, и послал их в родные места. Они ушли в
приволжские степи, слились с чувашами и стали подстрекать их к бунту
против Руси. Огонь был высечен, искры тлели и ждали ветра, чтобы вспыхнуть
пламенем.
И вот тогда хан Кучум решил, что настал долгожданный день, когда он
может послать орду на Пермь. Повел ее Маметкул...
На Руси пришел Ильин день 1573 года. В этот день в Чусовском городке
не работали. Выгрузку соли из чанов-цыреней сделали загодя до праздника.
Девки водили хороводы в лугах, договаривались о завтрашнем дне, -
собирались в поле на начало жатвы-зажинок. С ними увязались молодые
солевары. Весело на зеленом приволье! Надоела соляная каторга. Утро
выдалось ясное, теплое, легкий ветерок отогнал к лесу комаров. Тянуло
посидеть на бережку Камы, поглядеть на собор с синими главками, послушать
пение птиц. Старики ушли в церковь к обедне, а Куземка перешел мост через
ручей и разлегся под кустом у дороги. За многие дни, проведенные в черной
грязной избе - варнице, хотелось подышать на чистом приволье.
Отсюда хорошо видны Куземке черные варницы, из которых сегодня не
валил белесый дым. В одной из них и работал парень. Там над огромной ямой,
в которой беспрестанно пылал огонь, на железных полотенцах висел
закопченный цырен с ржавыми закраинами, а в нем бурлил соляной раствор.
Повар с черпаком расхаживал в мутном знойном пару, а Куземка ведрами носил
рассол. Трудная жизнь!...
Куземка сладко потянулся, всей грудью жадно вдохнул в себя свежий
речной воздух и положил на солнечный припек большие красные руки в
глубоких, мокрых язвах: "Пусть отойдут, а болячки присохнут!".
Яркие сарафаны и платки пестрели на зеленой мураве у Чусовой, а по
дороге, загребая босыми ножонками пыль, куда-то спешила маленькая Анютка,
- внучка старого солевара Спиридона..
- Куда побежала? - окликнул ее Куземка.
Девочка на миг приостановилась, заслонила ладошкой глаза и
наивно-лукаво призналась:
- По ягодки из дому сбегла...
Анютка повернулась, хотела бежать дальше, и вдруг обмерла от страха:
на нее в клубах пыли, весь черный от сажи, летел на разгоряченном коне
углежог дядька Аким. Девчонка вскрикнула, метнулась и чуть не угодила под
копыта.
У Куземки замерло сердце: "Чего это сломя голову прет?".
Углежог ловко, на скаку, подхватил Анютку, бросил поперек седла и
заорал диким голосом:
- Татары! Татары!
И сразу зашевелилось, задвигалось кругом. На высокой белой колокольне
ударили сполох. Из приречных лугов, сколько было прыти, бежали девки, из
посада и приселков торопились солевары, строгановские смерды, женки с
детишками. Гнали за острожные тыны скот - коров и овец. С реки хлопотливая
девка хворостиной торопила уток, а сама тревожно поглядывала на восток.
Куземка вскочил и побежал к городку. За лесом уже поднимались клубы
черного дыма: татары жгли русские деревеньки-починки, стога сена, несжатые
хлеба.
"Ох, горе, скоро ворота запрут. Как тогда?" - взволнованно подумал
солевар.
Все новые и новые толпы строгановских трудяг спешили укрыться за
валами крепости. На веревках тащили упиравшихся, ревущих коров. Чтобы
поторопить беглецов, Куземка закричал, сколько было мочи:
- Татары!..
Он последним вбежал по узкому мосту, и за ним медленно, со скрипом
закрылись тяжелые, окованные железом ворота.
С восточной рубленной башни дозорный лучник увидел, как из леса на
дорогу на быстроногих выносливых конях ватажка за ватажкой вылетали
татарские всадники. Они, как река в вешнее половодье, разлились вокруг
земляного вала и высоких тынов. Дозорный - старый вятич Олекса - знал этих
