насильно выселял из старых вотчинных владений на новые места, где им не
кого было опереться. На Западе собиралась военная гроза, и царь неутомимо
готовился к новым ливонским походам, привлекая к этому всю страну.
В 1566 году Грозный созвал Земский собор, который должен был решить
вопрос о войне. Родовитое боярство роптало: "Когда это видано на Руси,
чтобы в одной палате вместе с боярами заседали митрополиты и московские
купцы? Горше того, сюда позвали и мелких дворянишек и служивых из русских
полков. Что только будет?".
Царь на самом деле допустил к суждениям на Соборе и мелких дворян, и
тех служилых людей, которые, побывали в Ливонском походе. Иван Васильевич
проявлял чудовищную энергию в спорах с боярами и добился решения Собора:
"За ливонские города государю стоять крепко, а мы, холопы его, на
государево дело готовы".
В Ливонии началась война. Русские полки осаждали ливонские крепости,
самозабвенно боролись за искони русские берега Балтики.
И в зту пору к царю попало подметное письмо. Неизвестного рода
человек сообщал Ивану Васильевичу, что в Новгороде Великом готовится
измена. Новгородские бояре и митрополит написали тайную грамоту польскому
королю, что готовы ему немедленно предаться, а храниться эта грамота в
храме святой Софии за образом богоматери.
Грозный послал неподкупного человека в Новгород, и все оказалось так,
как было в письме.
Царь, во главе с опричниками, жег и громил Новгород. Бояре-изменники
оговаривали на пытке неповинных людей, и те гибли. Мнительный и
озлобленный Грозный казнил сотни людей, из которых большинство было ни в
чем не повинно. Он не щадил ни женщин, ни детей, ни старцев.
Много дней по Волхову плыли трупы казненных новгородцев, вода
окрасилась кровью, а над лобным местом носились тучи прожорливого воронья.
Такая же участь постигла и Псков, площади которого обагрились кровью.
А в стране в эту пору свирепствовал голод, моровое поветрие, и не было
покоя на сердце русского человека...
В эти дни в Москву и дошли тревожные вести от порубежников. Лето в
1570 году стояло жаркое, засушливое, обмелели спепные реки, появились
новые броды.
Дозорные, приглядывавшие за Диким Полем, не раз видели на широких
шляхах темные тучи пыли, которые хмарой надвигались с крымской стороны.
- Орда разбойничает, пытает силу! - говорили в порубежных острожках и
крепостцах. - Вот-вот тронется на Русь!
Но в этот год так и не состоялся татарский набег, - под знойным
палящим солнцем пожухли травы и большим скопищам конницы опасно было
уходить от улусов. Крымский хан еще не забыл похода на Астрахань. В
Москве, однако, надеялись поладить с крымчаками миром. Царь слал
Девлет-Гирею поминки и ласковые письма, но хан отмалчивался, был заносчив
и держал наготове огромную рать диких всадников.
Татарские мурзы и хан только и мечтали о войне, когда можно вволю
пограбить. Редкий год проходил без того, чтобы не нападали на Русь. Они
жгли, убивали, грабили и уводили толпы полонян. Трудно жилось русскому
поселянину не только на рубежах, но и под Рязанью и даже под Москвой, куда
заходили татарские орды. Татарин был самый лютый враг на Руси. Непослушный
ребенок сразу затихал, когда мать пугала его: "Молчи, татарин идет!".
Не давали ордынцы покою ни русскому пахарю, ни ремесленнику, ни
бортнику. Трудно было ладить хозяйство, когда каждый год жди грабителя.
Правда по всей Украине, по Оке-реке, до Серпухова и Тулы и далее на
Козельск, были построены остожки, поделаны завалы и засеки, а при них
поставили караулы.
Далеко вперед в Дикое Поле выдвинулись сторожи. На больших дубах,
одиноких деревьях, воинские люди наблюдали за степью. Сами вели дело
осторожно, укрывались в балках, на одном месте долго не хоронились: утром
в роще, днем у реки, ночлег в третьем месте...
Если татарский поиск не велик числом, - в сабли его! Завидя орду,
уходили, костры жгли, чтобы предостеречь Русь. Сигнальные огни цепочкой
тянулись до самой Москвы. Черный дым далеко виден. Орда спешит на Русь, а
дымы весть дают о беде...
Наступила ранняя весна 1571 года. Быстро и дружно отшумело водополье,
буйно зазеленели и пошли в рост степные травы. Пропитанный запахом талой
земли, весенним цветением, воздух пьянил. Над Диким Полем с восхода и до
заката рассыпалось серебро трелей жаворонков, в ясном небе звонко
курлыкали журавлиные стаи, вместе с весной спешившие на север. В эти
напоенные солнечным сиянием дни на южных русских рубежах вдруг показались
татары. Топот ста тысяч коней потрясал землю, солнце скрылось в сизой мгле
пыли и пожарищ. Девлет-Гирей со своими неистовыми ордами устремился на
Русь старыми, знакомыми шляхами - через донские степи, сжигая на пути
порубежные русские крепостцы, украинские села; он торопился к Угре и
дальше на Москву. Вскоре он подошел к Оке. Передовые татарские всадники
неожиданно увидели на левом берегу московскую рать. Невдалеке за рощами
блестели маковки церквей, на холмах раскинулся город Серпухов. Ордынцы
изумились: русские войска были построены в боевой порядок. В центре
разместились пешие воины, прикрываясь гуляй-городками - подвижными
деревянными крепостцами на колесах. За укрытиями угадывались пушки.
Ногайский мурза Теребердий с всадниками кружил по рощам и кустарникам, как
лютый волк, отыскивая лазейку. В полях простиралась торжественная тишина,
закатное солнце зажигало сверканием окские плеса, гудели шмели, и совсем
дивным показалось, - на дальнем скате по пашне спокойно вышагивал русский
ратаюшка, и такая в нем чувствовалась уверенность в своей силе и
несокрушимости! Рысьи глаза Теребердия злобно сверкнули. Показывая плетью
на реку, он сердито сказал всадникам:
- Тут брод! Аллах да ниспошлет огонь на неверных, - хан обрушится
палящей грозой на них!
Но Девлет-Гирей, внимательно выслушав мурзу Теребердия, омрачился. Он
долго сидел в задумчивости. Давно погас закат, на темном небе засверкали
звезды. Пора было отходить ко сну, но решение не приходило...
Мысли его неожиданно прервал ближний мурза, который, подобострастно
кланяясь, сообщил Девлет-Гирею:
- Русские перебежчики просятся на твои светлые глаза. Что сказать
страже?
- Пусть приведут их!
Допустили троих детей боярских: Кудеяра Тишинкова, Окулу Семенова да
калужанина Ждана. Как побитые псы, они вползли на коленях в шатер и
распростерлись перед ханом. Девлет-Гирей с брезгливостью посмотрел на
пресмыкающихся в прахе. Он ткнул ногой в бороду Кудеяру и повелел:
- Ну ты, сказывай, зачем прибег?
- Всемилостливый хан, выслушай обиды наши. За кровь родичей наших
бояр мы пришли просить у тебя управы против царя Ивана. Ой, как кипит у
нас сердце! - выкрикнул перебежчик.
Хан угрюмо подумал: "У изменников всегда черное сердце, из него
исходит жгучая ненависть. Самолюбие приводит людей к подлости!" - и сказал
вслух:
- Где царь Иван, каково войско?
- Государь с опричниками в Серпухове. Войско невелико. В земле
русской страшный глад и моровая язва. Из-за лютого неистовства Ивана
погублено много бояр и княжичей... Головой ручаемся, всемилостливый хан,
проведем тебя до самой Москвы такой дорогой, что не встретишь ни одного
русского воина! Если то окажется неправдой, вели казнить нас!
Лицо Девлет-Гирея вспыхнуло румянцем: он не ожидал такой удачи.
- Я отомщу за ваших родичей. Я заставлю царя Ивана отдать наши Казань
и Астрахань. Он будет ползать у моих ног, и тогда я может быть возвращу
ему пепел Москвы. Я иду, показывайте нам путь! - сказал напыщенно хан.
- Глухой ночью изменники провели огромное татарское войско тайным
бродом через Оку, и на московской дороге забушевали пожары. Русские
воеводы, всревоженные изменой, в порядке и быстро отвели полки к Москве,
заняв ее предместья. Царь Иван с опричниками оказался отрезанным от
главного войска. Мрачный, ожесточенный боярской изменой, опасаясь быть
изрубленным татарскими наездниками, он лесными дорогами отступил в
Бронницы, а оттуда в Александровскую слободу...
Не успели воеводы занять оборону в московских предместьях, как на
другой день, 24 мая, татары появились в виду города. Сидя на вороном
аргамаке, Девлет-Гирей долго любовался огромным стольным городом Русского
государсва. На утреннем солнце блистали и переливались жар-огнями маковки
церквей, окна кремлевских дворцов; изумрудным сиянием сверкали черепицы
вонзившихся в небо башен, золотом искрились шпили.
- Не впусте писали иноземцы, что Москва великий и богатый город! -
хвастаясь сказал хан приближенным мурзам. - И вот мы станем властелинами
его!
Взор хана перебежал на предместья - скученные, серые строения,
разбросанные в беспорядке. "Рабы, холопы живут в сих посадах, - подумал он
и представил себе, как много тут ютится сапожников, портных, бочаров,
стекольщиков, медников, оружейников. - Это - сила, которая одевает,
обувает, кормит русских воинов!" - он нахмурился и, указывая плетью на
московские предместья, повелел:
- Сжечь их! Я желаю достичь Кремля!
Лазутчики зажгли город. При сильном ветре огонь быстро перебрасывало
с кровли на кровлю. В короткое время Москва запылала во всех концах.
В посадах и на московских улицах под открытым небом разместились
скопища беженцев, бросивших свои дома, пашни и ушедших от срашной
татарской неволи. Бежали от одной беды, попали в худшую - в пламя пожаров.
Многие пытались спастись от огня за кремлевскими стенами, но бояре и
стрельцы никого туда не пустили. Извечная боязнь бояр перед простым
народом не исчезла и на этот раз, в дни жестокого испытания. Да и
опасность была, что в распахнутые крепостные ворота вместе с народом
ворвутся татары; они шумным лагерем расположились в поле и наблюдали за
пожарищем. Наиболее алчные из всадников быстро врывались на улицы,
стремясь захватить добычу, но, перепуганные треском и жаром пламени, кони
с громким ржанием носились среди горящих изб, и многие погибали в огне.
Пожар между тем рахгорался сильнее; все кругом гудело от раскаленного
воздуха, длинные языки пламени и густые черные клубы дыма тянулись к
ясному небу и заслоняли солнце, которое теперь казалось тусклым
раскаленным ядром. Кричали в отчаянии матери, плакали дети; захваченные
потоком убегающих людей, многие были растоптаны насмерть. У северных ворот
и на прилегавших к ним улицах теснились тысячи людей, обезумевших от давки
и ужаса. Наиболее сильные не щадили слабых, - взбирались на плотное
человеческое месиво и шли по головам несчастных. Смелые и мужественные
брались за оружие, чтобы отстоять от гибельной паники женщин и детей, но,
случалось, и сами гибли.
Духовенство в эти ужасные часы закрылось в церквах и соборах, благо
сам московский митрополит затворился в Успенской церкви, наблюдая со
страхом, как мимо высоких стрельчатых окон летели пылающие головни,
раскаленные камни. Первый боярин князь Бельский - высокий грузный старик -
укрылся от огня в каменный погреб и там задохнулся.
К полудню не стало обширного деревянного города, все покрылось
пеплом, тучи которого поднимал ветер и относил на юг. Свирепый ветер
перебросил пламя в Китай-город и в самый Кремль. От нестерпимого жара
погибла стенная роспись кремлевских соборов, сгорел царский дворец и
драгоценная библиотека Грозного, в которой он так любил проводить время за
чтением книг и писанием писем.
Все покрылось серым пеплом. Не стало дивного русского города!
Ливонский авантюрист Элерт Крузе, наблюдавший пожар стольного города,
