но такого целителя, как у русского государя, я нигде не видел!
Висковатов недоверчиво поглядывал на татарина, подозревая неладное,
но Гаймуса был хитер и под цветистыми словами хорошо умел скрывать свои
мысли.
В Посольском приказе послам Гаймусе и Аисе предложили подписать текст
заготовленной шерти. Послы отрицательно покачали головами.
Думный дьяк строго сказал:
- О чем мыслили вы, когда стояли перед великим государем?
- Мы думали о его величии, - наивно ответил Гаймуса.
- Тогда что удерживает вас подписать шерть?
- Его величие! - жалобно отозвался посол: - Печатей наших и рук наших
в сей шертной записи нет потому, что мы не учены и писать не умеем!
Так и отказались они подписать шерть за своего хана.
- Вот приедем в Искер, и хан Кучум сам наложит шерть! Это крепче и
сильнее нашего слова! - обещал посол.
Раздосадованный дьяк мрачно расхаживал по горнице, неприветливо
поглядывая на юливших татар. Опять он почувствовал, что Гаймуса таит
что-то, но желание царя не задираться с сибирским ханом заставило
Висковатого расстаться с послами приветливо.
По его представлению, русским послом в Сибирь назначили боярского
сына Третьяка Чебукова. Ему вручили царскую грамоту за особой, золотой,
печатью.
Царь указал Чебукову от своего имени, чтобы он Кучуму-царю поклон
правил.
Из Москвы сибирцев провожали доброжелательно, полагая, что достигнуто
самое главное: сибирский хан признал себя данником Руси.
Зима выпала тяжелая. Тысячи людей в Москве остались без крова,
ютились, подобно кротам, в землянках, голодали. По скрипучему снегу
тянулись в стольный город обозы - везли хлеб, мороженную рыбу и тес.
Кругом рубили лес, и стук топоров с ранней зари до темна разносился на
обширных пепелищах. Царь поднимался на Тайницкую башню и обозревал
стройку.
Он каждую неделю слал гонцов в Крым с поминками, тянул, лукавил, а
сам готовил войско. Однако Девлет-Гирей давно отгадал замысел русских -
оттянуть время, и поэтому оснащал орду для похода. С первыми вешними
лучами в Диком Поле появились татарские разъезды, а когда просохли дороги,
хан снова двинулся на Русь со стадвадцатитысячным войском. Татары шли
уверенно, шумно. По ночам у бесчисленных костров звенели зурны, глухо
звучали бубны и по сонной степи далеко разносились гортанные напевы.
Орда двигалась знакомой дорогой, и мурзаки давались диву: на
пепелищах снова появились смолистые рубленые избы, опять по прелой пахучей
земле, напоенной весенними соками, ходили за сохами пахари, готовясь к
севу.
Девлет-Гирей твердо верил в успех. Ему уже мнилось, что он на белом
коне въезжает в Кремль.
Царь Иван Васильевич находился в Новгороде. Узнав об этом, хан
насмешливо улыбался в редкие жесткие усы.
- Вернется московит и останется без улуса. Что хочу, то и сделаю с
ним! - хвастался он перед мурзаками.
Июльским теплым вечером крымские всадники подошли к Оке. За ней, у
Серпухова, раскинулся русский военный лагерь. Воевода князь Воротынский
поджидал крымчаков, чтобы схватиться с ними. Но Девлет-Гирей схитрил: он
оставил две тысячи конников, чтобы отвлечь внимание и силы русских, а тем
временем сам с полчищами ночью переправился через Оку и поспешил к Москве.
Утро застало татар далеко от Оки. В низинах клубились серые туманы,
вершины рощ золотились на солнце. До Москвы оставалось не более полусотни
верст. Хан повелел передохнуть войску перед последним броском. На берегу
Лопасни поставили голубой ханский шатер. Девлет-Гирей сидел на пуховиках,
поджав под себя ноги, безмолвный и неподвижный, выслушивая доклады мурз.
Его тревоги остались позади. Пока поспешит сюда русское войско, он въедет
в Кремль и будет восседать на ивановом троне.
- Татарский конь и стрелы наши - быстры! Вот чем мы сильны! -
наставнически сказал он мурзам.
Седобородый мурзак, ближний Девлет-Гирея, склонил свое чело перед
ханом:
- Твоими устами говорит сама истина. Правоверные издавна били Русь
своею стремительностью!
- Это так! - подтвердили хором мурзаки.
"Ак-так-так" - внезапно рядом, за холмами, рявкнула пушка, и эхо
покатилось над перелесками.
Хан поднял удивленные глаза:
- Что это значит?
- Идет гроза, повелитель. За курганами гремит гром!
В этот миг снова загрохотало. У шатра с визгом ударилось в землю
чугунное ядро, и от мощного воздушного порыва шатер сорвало и унесло...
Девлет-Гирей оказался сидящим на пуховиках под сияющим солнцем. Над
головой его то и дело пролетали ядра.
- Русские! - взвизгнул хан и вскочил с пуховиков. - Коня мне!
Ему подвели любимого аргамака. Девлет-Гирей вскочил в седло и выехал
на холм, с которого открывались зеленые понизи реки Лопасни. То, что
увидел он, ошеломило его. С востока и севера полукольцом на его лагерь
надвигались русские воины. На солнце то и дело сверкали молнии грозных
мечей. Татарские конники подались назад... Еще минута, и они повернут
коней.
- Аллах с нами! - истошно закричал хан и пришпорил коня. Сыновья и
придворные пытались перехватить скакуна, но хан плетью наотмашь пригрозил
им.
Завидя Девлет-Гирея, ордынцы приостановились, выровнялись и снова с
криками устремились в бегство.
Напрасно хан, размахивая кривой саблей, взывал к ним, грозил, стыдил.
Но разве сломишь каменную стену? Русская пехота двигалась тяжелой поступью
и рубилась молча. Тяжелые русские мечи смертью обрушивались на ордынцев.
По полю носились кони, волоча в стременах зарубленных всадников.
Разгоряченный гневом и битвой, Дивлет-Гирей вломился в ряды русских.
Но бородатые рослые русские ратники, обряженные в стальные кольчуги и
шеломы, тесной стеной окружили его. Горе грозило хану, если бы не
подоспели его сыновья со своими головорезами. Они гибли на глазах хана,
чтобы спасти ему жизнь.
"Аллах покарал меня!" - в страхе подумал хан и еле выбрался из
кровавой свалки.
Сотни порубленных всадников остались на поле, чтобы сохранить голову
хана. Кусая в досаде губы, он утешал себя: "Они сегодня застали меня
врасплох, но завтра, - завтра я покажу, что значит Девлет-Гирей..."
К вечеру он приказал отвести войска на другой берег Лопасни, чтобы
сохранить силы для последнего удара. В шатер к нему привели русского
пленника.
Хан пронзительно посмотрел на него, стремясь внушить страх и трепет.
Но русский гордо откинул русую голову, держался с достоинством.
- Кто посмел вести рать против меня? - сердито спросил Девлет-Гирей
пленника.
- Ратью правит князь Михаил Иванович Воротынский! Советую тебе, хан,
пока не поздно, просить пощады.
- А-а-а! - захрипел от ярости Девлет-Гирей и схватился за рукоять
сабли. - Кто со мной так говорит? Холоп, пленник! Я посажу тебя на кол!
- Это легко сделать, - насмешливо ответил пленник. - Но всю Русь на
кол не посадишь, пуп надорвешь!
- О-о-о! - хан вытянул колечком губы, хотел что-то крикнуть, но от
гнева судорога перехватила ему горло.
- Что, лихо? А будет еще лише! - властно сказал русский и, сверкнув
глазами, крикнул мурзакам: - Ну что ж, казнить будете? Подумайте, сгожусь
для обмена. Всяко бывает! - Он не закончил: раб хана по глазам угадал
безмолвный приказ своего повелителя и предательским ударом из-за спины
снес пленнику голову...
Утром русские снова ворвались в татарский лагерь, и опять целый день
лилась кровь. Много раз Девлет-Гирей с отборными всадниками пытался
опрокинуть русскую конницу и вырваться на московскую дорогу, но каждый раз
его отгоняли на исходное положение.
Хан исступленно кричал мурзакам:
- Гоните тысячи на них! Пусть мои воины покроют их телами, но идут
вперед!
Нет, не прошли больше орды вперед! Сумрачный хан объехал поле битвы,
усеянное порубленными и поколотыми телами. Невдалеке виднелся городок, над
избами вились дымки, - все дышало домовитостью, покоем.
- Что за аул? - спросил Девлет-Гирей.
- Это Молоди. Там теперь русский воевода!
Шайтан! - крикнул хан. - Нам не с кем идти на Москву. Где мои лучшие
всадники?
- Их не стало, господин, - склонился в глубоком поклоне седобородый
мурзак. - Не лучше ли нам вернуться в свои улусы?
Девлет-Гирей хотел возразить, но, вспомнив поле, усеянное телами,
опустил голову и произнес в задумчивости:
- Кто мог подумать, что они осмелятся тягаться с нами?
Мурзаки промолчали в ответ. Долго, очень долго в тяжелом раздумье
сидел хан. Над лесом погасла заря, а с ней угасли последние надежды. Нет,
не видать ему больше Москвы!..
Над тихими полями поднялась большая луна. Мириадами искр зажглась
крупная роса на травах, когда крымская орда, подобно стае голодных волков,
стала бесшумно уходить из-под Молоди. Копыта коней, повязанные лохмотьями,
мягко ступали по земле, не лязгало оружие, не слышалось ни звуков зурны и
барабанов, ни говора. Мрачными безмолвными тенями уходили татарские толпы
от истребления.
И чем дальше, тем решительнее ускорялся их бег. Окруженный отборными
телохранителями, Девлет-Гирей скакал, охваченный ужасом.
"Скорей, скорей в Бахчисарай!" - погонял он коня.
Но впереди лежало Дикое Поле, в нем могли встретиться казаки. Что
тогда? Об этом было страшно думать.
Увидя сильно удрученного и потемневшего хана, старый мулла, желая
успокоить его, тихо сказал:
- Все уходит, повелитель: и жизнь, и слава, и богатство, и сила, -
остается только смерть!
- Уйди от меня, сеид! - огорченно воскликнул хан. - Уходи скорее, а
то прикажу побить палками твои пятки!
"Он спятил с ума!" - в страхе подумал мулла и поторопился убраться...
Конники Воротынского долго гнались за крымской ордой, и там, где
прошли они, неделями кружились стаи воронья, справлявшего кровавый пир.
В Диком Поле земля пылала жаром, ручьи и впадины, прежде наполненные
вешней живительной водой, пересохли. К постоянной тревоге присоединилась
мучительная жажда, от которой стали падать заморенные кони.
"Конец, всему конец", - в ужасе думал Девлет-Гирей. Когда ему
казалось, что все кончено, вдали в лунном свете блеснул Сиваш. И сразу
тишина стала мягкой и доброй. Удивительно легко стало дышаться. Издали
потянуло приятной солоноватой сыростью. Чуткий слух уловил знакомый шум и
плеск моря. Он не удержался и выкрикнул спутникам:
- Хвала аллаху, мы в своих улусах!..
Татары вступили в Крым. Но не так много вернулось их в аулы. Целые
толпы их сложили свои кости на берегах Оки и Лопасни, а иные от казачьей
сабли легли в Диком Поле. Осиротевшие татарки пронзительно голосили, не
встретив своих, в остром горе царапали до крови лица, рвали волосы.
Девлет-Гирей ехал на своем выносливом аргамаке, держась недоступно, с
надменным лицом. А внутри у него все ликовало, каждая жилочка дрожала от
радости: он вернулся из похода, а это самое главное! Он родился, вырос и
умрет в Крыму. Хан привык к мягкому темному небу, усеянному звездами, к
шепоту ночи, к шороху моря, и после дальнего похода и неудачи еще сильнее
и глубже ощущал богатство крымской благословенной земли. Чтобы укрыться от
стыда, Девлет Гирей въехал в Бахчисарай поздней ночью. Южная ночь после
пережитого поразила его своим величием. Из-за неподвижных пирамидальных
тополей поднялся тонкий серпик месяца, и все окуталось мягким пленительным
светом. Только от крыш и навесов падали резкие густые тени. Из сада
слышалось журчанье фонтанов. Стража широко распахнула перед ним окованные
ворота, и конь, радостно заржав, вступил на знакомый двор. Еще находясь в
седле, хан успел заметить, как занавеска в узком оконце его дворца чуть
