не вышли на благовест. Время тянулось долго. Наступили сумерки. Из-за рощи
поднялись золотые рога месяца. И тут началась суматоха, из теремов все
торопились к собору.
"Как же я проспал? - с досадой думал усталый наместник. - Неужто уже
с вечерни государь возвращается?" Он проворно надел однорядку и
заторопился к храму. То, что увидел пермяк, потрясло его. Ему почудилось,
что он попал в мрачный монастырь. Из собора по направлению ко дворцу
двигались попарно молодцы, одетые в шлыки и черные рясы, с горящими
восковыми свечами в руках. Впереди всех шел царь, одетый иноком. Он еле
передвигал ноги, опираясь на жезл. Глаза его, большие и пронзительные,
блестели лихорадочным огнем. Лицо истощенное, бледное и потное. Бородка
висела жидкими клочьями. Ромодановский ужаснулся: "Ох, господи, и это в
сорок лет!"
Иван Васильевич перебирал черные четки и глухо боромотал:
- Упокой, боже, души побитых мною... И что поделаешь, господи, ты уж
знаешь, что я хотел славы и крепости моей державе. Кто стал против сего,
тот становился врагом нашим... Помяни их, господи, во царствии твоем...
Благовест смолк, среди мрачного безмолвия слышался треск свечей.
Позади царя шел широкоплечий, с рыжей бородой, богатырь.
"Малюта Скуратов", - со страхом признал наместник в монахе опричника
и прижался к стене.
Но глаза Грозного нашли его там. Царь подозрительно посмотрел на
Ромодановского и узнал его.
- Ты как тут оказался? - скрипуче спросил он, и худые длинные пальцы
крепко сжали посох.
Наместник встал на колени:
- Прости, великий государь, дела неотложные поторопили к тебе...
Иван взмахнул рукой:
- Брысь, дела пусть московские бояре вершат, а я тут горький инок.
Уйди...
Из глаз Ромодановского выкатились слезы жалости. Он молча склонил
голову и покорился судьбе. Но вдруг Грозный остановился, поманил его к
себе.
- О чем хлопочешь, человече? - страшными глазами он уставился на
Ромодановского.
- Из Пермской земли спешил, великий государь. Грамоту от хана Кучума
привез...
Глаза Грозного вспыхнули ярче, он сбросил шлык. Длинные редкие волосы
с ранней проседью разметались по ветру.
- А, Сибирь, вотчина наша! - оживленно заговорил он. - Ты, Малюта,
приведи ноне сего посланца ко мне, ноне, непременно...
Скуратов пытливо посмотрел на Ромодановского:
- Жди, приду за тобой!
Мрачная вереница иноков двинулась дальше. Долго не мог опомниться
наместник, на лбу выступил холодный пот. Перед взором все еще маячила
сильная, грузная фигура Малюты Скуратова, и по-страшному звучали слова:
"Жди, приду за тобой!"
В людском тереме гость сел за стол и затих. На душе у него было
смутно, тревожно. Склонясь над столешницей, он незаметно задремал.
В полночь его растолкали властные, сильные руки. Ромодановский открыл
глаза, - перед ним стоял Скуратов.
- Торопись, наместник, да захвати грамоту сибирскую. Государь
поджидает тебя, - спокойным и добрым голосом заговорил опричник. - Да ты
не бойся, я только для бояр страшен. Они и россказни распустили про меня,
зверем зовут...
Пермяк поклонился Скуратову:
- Спасибо, Григорий Лукьянович, за ободрение. Не верю я боярским
россказням, - поднял он на опричника спокойные глаза.
И впрямь, в обычном кафтане Малюта весьма походил на радушного
бородатого мужика. Лицо его светилось простотой, душевностью.
- Чем это ты занозил царское сердце? - спросил он. - Не терпит
свидеться с тобой.
- Грамоту от сибирского салтана привез...
- Сибирь, дальняя сторонушка! - обронил Скуратов. - Дивен край... Нам
бы его...
Он неторопливо провел пермяка во дворец, и долгими ходами и
переходами они пришли к узенькой двери.
- Тут поджидает, - тихо шепнул он и постучал. - Ты иди, а я тут
посторожу. Вот моя местина, - показал он на лавку, покрытую войлочной
кошмой. - Тут и стерегу нашего батюшку.
В небольшой горенке перед киотом мерцали лампады. Невозмутимая тишина
наполняла царский покой. Иван Васильевич сидел в кресле, устало склонив
голову. Бледное лицо его оживляли большие быстрые глаза. На царе - желтый
становой кафтан, стеганный в клетку и подбитый голубым шелком. Восемь
шелковых завязок с длинными кистями висели вдоль разреза. Всех устрашающий
посох стоял прислоненным к стене, а колпак, украшенный редким изумрудом,
лежал на столе.
Иван Васильевич приветливо улыбнулся вошедшему:
- Ну, вот и свиделись. Будто угадал ты мои думки, давно поджидал
вестей из сибирской стороны. Борзо перечил Кучумка... Худо, знать, ему
приходится, коли вспомнил о нас, бедных! - горькая усмешка прошла по
тонким губам Грозного. - Татары всегда хитрили перед Русью, а этот самый
лукавый из лукавых. Ну, подойди поближе!
Ромодановский приблизился, низко поклонился.
- Я тож так думаю, государь, что плохо хану ныне, если о Москве
вспомнил, - в дрожащих руках наместник держал свиток с большой печатью.
- Ну, зачти, что пишет он? - сказал Грозный и весь насторожился.
Пальцы пермяка не слушались, а мысли неслись бешено, сменяя одна
другую: "По всему видать, немощен царь, вишь, как осунулся, хил стал.
Подкосила, ой сильно подкосила измена Курбского!.. А Кучумка пишет дерзко.
Страшно!". Наконец он справился и развернул свиток.
- Думному дьяку надлежит то зачесть, ну да ладно, - вяло махнул рукой
Иван Васильевич. - Читай раздельно!
Ромодановский громко стал читать ханскую грамоту:
- "Бог богат!
Вольный человек, Кучум царь, слыхали мы, что ты, великий князь и
белый царь, силен и справедлив есть"...
Начало Грозному понравилось, он провел перстами по остаткам бороды,
на лице появился легкий румянец.
- Читай, читай погромче! - кивнул Иван Васильевич, и наместник поднял
голос выше:
- "Коли мы с тобой развоюемся, то и все народы земель наших
развоюются, а не учнем воеваться, - и они будут в мире. С нашим отцом твой
отец крепко помирились, и гости на обе стороны хаживали, потому, что твоя
земля близка. Люди наши в покое были, и меж них лиха не было, и люди
черные в упокое и добре жили. Ныне, при нашем и при твоем времени, люди
черные не в упокое. По сю пору не посылал тебе грамоты, случая не было.
Ныне похочешь мира - и мы помиримся, а хочешь воевать и мы воюемся..."
По лицу Грозного прошла презрительная улыбка.
- Ишь ты! Распетушился хан, поди голос этак сорвет! - проговорил он.
- Дале что?
- "Полон в поиманьи держать, земле в том что? - продолжал
Ромодановский: - Посылаю посла и гостей, да гораздо помиримся, только
захоти с нами миру. И ты одного из тех моих людей, кои у тебя в поиманьи
сидят, отпусти и с ним своего гонца нам пришли. С кем отец чей был в
недружбе, с тем и сыну его в недружбе быть прогоже. А коли в дружбе бывал,
оно в дружбе быти, кого отец обрел себе друга и брата, сыну с тем в
недружбе быть ли? И ныне помиримся с тобой - братом старейшим. Коли
захочешь миру, на борзе к нам гонца пришли. Молвя, с поклоном грамоту сию
послал".
Царь задумался: "Пригоже ли нам с сибирским царем о том ссылатись?".
Весь тон и содержание ханской грамоты его раздражали, но отказаться
от своих замыслов было невозможно. Грозный встрепенулся, пристально
посмотрел на пермяка и сказал строго:
- О грамоте никому не сказывай.
- Слушаю, государь! - поклонился Ромодановский.
- И еще, - отвези сию грамоту думному дьяку Висковатову и скажи, что
поджидаю его. О делах пермских поговори в приказах. Можешь идти...
Наместник низко поклонился Грозному и неслышно вышел.
"Слава осподу, пронесло!" - с облегчением вздохнул он на площади.
Не ожидая утра, он велел холопу запрячь коней и немедленно выехал в
Москву...
Думный дьяк много раз перечитывал грамоту, взвешивая каждое слово,
тщательно проверил перевод и поспешил на зов царя. Грозный был тих,
спокоен, обрадовался Висковатову, и они долго, по обыкновению, беседовали
о делах. Наконец, Иван Васильевич с лукавым видом сказал:
- Вот и для боярских голов думка нашлась. Отвези им кучумову грамоту,
пусть поразмыслят, как быть? Вели им, чтоб приговор свой к нам отписали.
Все бы прислали, не мешкая часа... И спроси у них моим словом, почему в
Сибирь татарин к хану отпущен, и что с ним писано, и в каком году
отпущен... Да и грамоты, каковы посланы от нас к царю сибирскому с
татарином Аисой, прислали б к нам, не мешкая часа того...
- Будет так, государь, - одобрил мысль Грозного думный дьяк. - Бояре
ныне присмирели, будут мыслить...
В словах Висковатова прозвучала легкая ирония в отношении бояр, -
знал он, что царь будет доволен. Но Иван Васильевич в этот раз не
улыбнулся дьяку, задумался. Встрепенувшись, хлопнул ладонью о подлокотник
кресла и решительна сказал:
- А видать силен и воинственен хан Кучум. Смел! Задираться с ним не
ко времени!
И в горнице наступило молчание. Слышалось потрескивание горящих
восковых свечей да размеренные шаги Малюты, который расхаживал по узкому
проходу, оберегая покой государя.
Кучум правил жестоко и единовластно. Он не терпел соперничества.
Князьков и беков, которые сопротивлялись ему, он безжалостно казнил, а
улусы и земли их дарил преданным. Колеблющихся и ненадежных он велел тайно
передушить, что и сделали верные уланы и палачи. Никогда Сибирское царство
не было столь обширным, как при хане Кучуме.
Он был вспоен и вскормлен в Бухаре, в законах ислама. Бухарские ханы
и беки помогли ему опериться, и он навсегда сохранил к ним благодарность.
Подражая великим восточным правителям, он решил среди своих подвластных
ввести учение Магомета - коран, который, по его мнению, всегда являлся
опорой для власти и щитом державы.
Хан отправил пышное посольство к наместнику пророка на земле,
мусульманскому первосвященнику в Бухаре - Джафару. Послов Кучума встретили
в стране зноя и песков очень торжественно. Джафар-мулла принял их в своем
дворце, возведенным знаменитыми самаркандскими зодчими. В обширном зале,
украшенном яркой глазурью, заморскими художниками были нарисованы
переплетенные кисти винограда и среди него золотился лотос. Потолки
отделаны превосходной лепкой, на какую способны были только персидские
мастера. Ковры туркменские, шелковые индийские занавеси, цветные подушки -
все говорило об уюте и торжественной тишине. Сидя на таких подушках,
удобно было вести задушевные беседы; и они протекали неторопливо и тихо.
Джафар-мулла, истый сын Востока, понимал, что среди слуг много длинноухих,
которые стараются услышать все и передать кому следует. И горе тому, кто
говорил против хана или его брата, турского хункера! Тот внезапно исчезал
и больше никто никогда его не видел.
Но послы хана Кучума повели речь об укреплении истинной веры, а коран
всегда являлся опорой ханов, поэтому разговор велся высокопарно и
витиевато о спасении неверных душ. Сеид Джафар подвел послов к
стрельчатому окну, распахнул его и, показывая на стройные минареты,
покрытые превосходными изразцами, и витые купола, нараспев сказал:
- Пусть подобные вместилища аллаха на земле покроют сибирскую землю и
просветят души погрязших в неверии. Мы готовы помочь хану Кучуму и пошлем
ему шейхов, мулл и абызов.
Джафар-мулла сдержал свое слово: первым в Сибирь на белом верблюде, в
сопровождении охраны, прибыл шейх Хаким. Ему отвели лучшую юрту,
украшенную коврами и цветистыми шелками. Шейху понравилось новое жилище.
Отоспавшись после дальнего утомительного пути, он объявил, что в первую же
ночь во сне ему явился пророк Магомет, который открыл ему, что в земле
