раздвинулась и в щель на него глянули жаркие глаза.
"Фатьми!" - скорее догадался, чем узнал хан, и знакомое волнение
встречи овладело им...
Однако тревога не покидала Девлет-Гирея и в Бахчисарае. Хан не мог
смириться, признать свое поражение. Он никак не мог забыть Астрахань,
которой мечтал овладеть. И все же страх перед Русью не оставлял его. Ему
удалось пожечь московские посады, но сломить русский народ не хватило сил.
Этот храбрый, выносливый и сильный народ не могла покорить даже Золотая
Орда. Он долго думал и, наконец, послал к царю Ивану гонца с грамотой. Как
отличалась она от прежних заносчивых посланий хана! "Мне ведомо, - писал
Девлет-Гирей, - что у царя и великого князя земля велика и людей много: в
длину земли его ход девять месяцев, поперек - шесть месяцев, а мне не
отдает Казани и Астрахани! Если он мне города эти отдаст, то у него и
кроме них еще много городов останется. Не даст Казани и Астрахани, то хотя
бы дал одну Астрахань, потому что мне срам от Турского: с царем и великим
князем воюет, а ни Казани, ни Астрахани не возьмет и ничего с ним не
сделает. Только царь даст мне Астрахань, и я до смерти на его земли ходить
не стану; а голоден я не буду: с левой стороны у меня Литовский край, а с
правой - черкесы, стану их воевать и от них еще сытей буду; ходу мне в те
земли только два месяца взад и вперед"...
Царь Иван Васильевич принял ханского посла учтиво, - он не пожелал
задираться. Но ему хорошо было знакомо коварство Девлет-Гирея, и поэтому
он твердо ответил, что не верит обещанию хана. Царь предвидел, что может
произойти в результате уступок.
В ответной грамоте хану написали:
"Теперь против нас одна сабля - Крым; а тогда Казань будет вторая
сабля, Астрахань - третья, ногаи - четвертая"
На сей раз Девлет-Гирей не дождался богатых даров из Москвы. Иван
Васильевич с тонкой иронией напомнил ему первую грамоту, написанную ханом
после сожжения Москвы, в которой тот с бахвальством сообщал, что богатство
ему - прах. Царь насмешливо извинялся:
"Посылаю тебе поминки легкие, добрых поминков не послал; ты писал,
что тебе не надобны деньги, что богатство для тебя с прахом равно".
Хан вспыхнул, крикнул мурзаку:
- Мы потопчем их конями!
Седенький мурзак низко склонился перед Девлет-Гиреем и напомнил:
- Повелитель, постель ждет тебя, - пора отдохнуть от всех дел!
Хан прошел в опочивальню, но спал тревожно. Среди ночи он вдруг
проснулся. Кругом глубокая тишина, в бассейн с редким звоном падали капли,
лунный свет еле проникал в решетчатое оконце, все было напоено покоем и
негой. Но Девлет-Гирею вдруг стало страшно. Он долго думал о том, где
причина этому страху? Перебирал в памяти врагов своих среди мурзаков,
готовых на козни, вспоминал речи царевичей, слова послов турского хункера.
Нет, не это устрашило его! Что же тогда?
И тут на память пришел русский полоняник, которого татары схватили на
берегу Лопасни. Вот он теперь стоит перед глазами - высокий, стройный,
синеглазый. Тряхнул русыми кудрями и насмешливо говорит хану: "Всю Русь на
кол не посадишь! Пуп надорвешь!".
Девлет-Гирей схватился за голову:
- Русь! Русь! Вот кто страшен! Русы развеяли потомков великого Бату,
они растопчут и меня...
Всем своим существом опытного хищника он понял, что растет изо дня в
день могучая сила, которая положит конец привольной жизни от набегов и
грабежа...
5
Кончался золотой листопад. Дни стояли солнечные, тихие, и на фоне
ясного голубого неба нежные белоствольные березки на перепутьях радовали
глаз русского посла. На душе было грустно: Третьяк оставил в Москве
молодую жену и ползунка-сына. При воспоминании о них у посла теплело на
сердце. Оно рвалось назад, на Русь, которая осталась позади. В туманной
дали растаяли в синем мареве и Каменные горы. Всю дорогу сибирец Гаймуса
вел себя двусмысленно, а после того, как миновали русский рубеж, и вовсе
стал задираться.
- Погорелец ваш царь, беден, плохие поминки шлет великому хану
Сибири!
Третьяк Чебуков степенно ответил ему:
- Русь обширна и богата. Но не в богатстве сила, а в людях!
- Чего вы ищете в нашей стране? - продолжал Гаймуса.
- Хан Кучум просил царя принять его в данники, и царь взял под свою
высокую руку возлюбленного брата.
- Це-це! - щелкнул языком сибирец, и его вороватые глаза забегали.
Гонец Аиса держался добродушно, покровительственно к Третьяку.
Когда-то тот спас ему жизнь, и служилый татарин не забыл этого:
- Ты не гляди, что я переметчик. Своя вера ближе всего. Идешь по
Москве, а каждая женка ребенку шепчет: "Молчи, татарин идет!" Я знаю,
татары сделали много зла твоей земле. Что поделаешь, такова воля аллаха!
Но я все хорошее помню, и первый друг тебе!
Вот и Искер! Навстречу русскому послу выехали четыре бека, обряженные
в парчевые халаты. Кони - арабских статей, убранство их сверкает позолотой
и драгоценными камнями, седла расшиты жемчугом. У беков густые черные
бороды, и сами они подобраны молодец к молодцу. Это сразу оценил Третьяк.
За беками ехали трубачи и барабанщики, а за ними спешила огромная
толпа любопытных татар. Когда поезд посла приблизился к воротам Искера,
трубачи пронзительно затрубили, а потом глашатай возвестил:
- Приехал посланец Москвы! Слушайте, слушайте, правоверные, отныне
Сибирь и Русь - единая сила против врагов великого и благочестивого хана
Кучума! Да будет благословенно имя его во всех веках и по всей вселенной!
Толпа о чем-то громко шумела, а беки сошли с коней и почтительно
склонились перед русским послом. Третьяк каждому из них низко поклонился.
- Да будет благословен твой приезд, посланец великого и могучего
царства! - громко произнес старший из беков.
Третьяк понял, как нуждается Сибирь в славе Руси. Он хорошо знал
татарский язык и со всей важностью ответил на приветствие, чтобы слышали
все:
- Русь сильна! Мы вступили в дружбу с вами, и кто посмеет после этого
грозить вам? Великий государь всея Руси Иван Васильевич жалует брата
своего Кучума любовью!
- Алла! Алла! - закричали в толпе. Но тут загрохотали барабаны,
защелкал бич, - громадного роста татарин, одетый в зеленый халат, теснил
толпу, давая проход шествию.
Послу подвели белоснежного коня с высоким седлом, обшитым тисненым
ярким сафьяном. - Это дар хана благородному посланцу русского царя! -
важно оповестил старший мурза.
Опять заиграли трубы, загрохотали барабаны. Русский посол легко
поднялся в седло, и пышное шествие тронулось. В толпе пуще закричали.
Лучники, состязаясь в своем искусстве, пустили сотни стрел в голубое небо.
Над распахнутыми воротами Искера раскачивался пестрый персидский ковер, а
вдоль узких уличек шумела все та же неугомонная, говорливая толпа.
Русский посол в малиновом кафтане, в сопровождении беков медленно
продвигался среди народа, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.
Обходительность посла, его молодое, румяное лицо, обрамленное золотистой
кудрявой бородкой, большие синие глаза пришлись по душе татарам. Толпа
неистовствовала от восторга...
Хан принял Третьяка Чебукова со всеми почестями в своей огромной
белой юрте. Кучум сидел на возвышении, покрытом золотой парчей, в
окружении знатных мурз и беков.
Русский посол статной поступью вошел в тронную и, остановясь
неподалеку от хана, отвесил ему глубокий поклон. В глазах Кучума
промелькнуло самодовольство.
- По велению моего государя, великого князя всея Руси, - торжественно
начал Третьяк, - кланяюсь мудрому хану Сибири, потомку могущественного
Батыя. Брат твой и великий государь Иван Васильевич спрашивает, здоров ли
преславный хан?
Кучум улыбнулся, весело обежал взором толпившихся мурз и не менее
величаво ответил:
- Хвала аллаху, здоров. Мои имамы каждодневно возносят молитвы о
здравии брата моего, великого государя Руси. Здоров ли он?
Слуги посла положили у ног хана царские поминки: три штуки красного
сукна, золотые кубки и перстни с глазками лазури. Хан схватил кубки и стал
рассматривать.
- Мои златокузнецы делают запястья тонкие и полные сверканья, и чаши
серебряные, - сказал Кучум, - но таких узорчатых кубков я не видел...
Разговор длился недолго. Посол понял, что состоялось первое
знакомство с ханом. Грамоту Грозного и рукопись шерти он решил вручить
позднее.
На закате Третьяку отвели юрту, ту самую, в которой когда-то жил
приказный Куров. Оставшись наедине со слугами, посол наказал им:
- Помните, холопы, русскую пословицу: речь - серебро, а молчание -
золото. Будьте учтивы в чужой земле, меньше говорите и больше слушайте и
запоминайте...
Пока Чебуков отдыхал после утомительной дороги, бек Гаймуса тем
временем добрался до Кучума и со всеми подробностями рассказал ему, что
видел в Москве. Они сидели в шатре вдвоем, но осторожный бек подошел к
шелковым пологам, заглянул за них - не подслушивает ли кто, и сообщил о
гонцах, которых он тайно засылал к Девлет-Гирею:
- Он сказал, что весной опять придет на Русь, потопчет и пожжет все.
Хан напомнит им времена Тимучина!
Гаймуса ждал ханской радости и награды, но Кучум сидел задумчивый и
мрачный. Долго ждал бек, пока хан скажет свое слово. Наконец Кучум коротко
пригрозил:
- Голову сниму с тебя, если кто узнает об этом! Пошел вон!
Он прогнал Гаймусу, не сказав ему похвалы и не дав награды.
"Как несправедливы ханы и властители судеб человеческих!" - обиженно
подумал бек и затаил злобу, но не против хана, а против русского посла,
которого он считапл виновником всего случившегося.
Он не знал, что Кучум обрадовался вести, воспрянул духом и пожалел
посланную дань - тысячу соболей. Сейчас Кучум терпеливо ждал вестей от
тайджи-царевича Маметкула, которого послал покарать непокорные улусы,
восставшие против ислама.
День тянулся за днем, с полунощных стран прилетели холодные ветры,
сорвали в рощах последние листья и своим ледяным дыханием сковали лужицы.
Под ногами захрустел первый ледок, и тогда по звонкой дороге прискакал
гонец от Маметкула.
Загнанный конь упал у белой юрты Кучума, но лучник вскочил и, добежав
до двери юрты, распахнул полог, задыхаясь крикнул:
- Великий, всемогущий хан, мы повергли врагов твоих. Радуйся! - и сам
повалился у порога от утомления...
Царевич вернулся в Искер победителем. За его конями, привязанные
арканами к хвостам, тащились десять самых непреклонных противников ислама.
Маметкул хвастливо объявил хану:
- Я досыта напоил кровью землю, в которой покоится прах святых. А
этих непокорных я привел к тебе на суд, хан!
При стечении народа десяти идоломольцам отрубили головы и воткнули их
на остроколье у юрты Кучума. Перед каждой мертвой головой останавливался
хан и зло говорил:
- Теперь больше не будешь меня поносить, мурза Арслан! Так будет со
всяким, кто подымет руку на своего хана!
- Наконец-то насытил ты свою жадность, бек Абдулла. Я знаю о чем ты
думал, когда поднимал кочевников. Ты думал о дороге в Искер!
Хан напомнил каждому врагу своему старые обиды. Заметно постаревший,
с отвисшей слюнявой губой, он весь дрожал от сладострастья, видя
кровоточащие головы противников. И в то же время старик был жалок в своей
жестокости. Тайджи поморщился и подумал: "Он стал совсем дряхл. Борода
стала редкой, и глаза слезятся. Стар, стар хан Кучум!".
А с высоких минаретов только что отстроенных мечетей муллы звонко
оповещали:
- Я ху! Я хак! Ля иллях илла ху!
