Поп Савва не смог стерпеть, протянул руку и тронул Ермака за локоть:
- Дозволь, батько?
И, видя по глазам Ермака безмолвное согласие, выпрямился, набрал во
всю грудь воздуха и вдруг так рявкнул многолетие, что слюда в оконцах
задрожала, а в хрустальных паникадилах зазвенели подвески. Голоса иерея и
певчих потонули в мощном, ревущем потоке невиданно богатырского баса.
Семен Аникиевич недоуменно глядел в широченный рот Саввы. А казацкий
поп все выше и выше поднимал голос; казалось, бурные морские волны
ворвались в храм и затопили все.
Громадный, ликующий, сияя веселыми глазами, Савва поверг Строганова в
умиление.
- Вот это трубный глас! Этакий вестник мертвых поднимет! - с
восторгом вымолвил он и шепотом предложил Ермаку.
- Продай попа, Атаман! Амбар соли выдам, золотом отплачу. Продай
только!
Батько нахмурился и вполголоса ответил учтиво, но строго:
- У меня люди вольные. И поп - не продажный. Он всем им слуга!
- Дозволь мне с ним поговорить?
- В этом отказать не могу! - согласился Ермак.
И когда отстояли молебен, Строганов поманил к себе Савву.
- Голос твой безмерен, - похвалил он попа: - Иди ко мне служить, - и
ризы дам из золотой парчи, и сыт будешь, и дом отстрою. И попадью отыщу
ядреную, сочную. Наш иерей ветхим стал. Ну, как?
Поп поклонился и ответил:
- Не надо мне ризы из золотой парчи, и терема красного, и попадьи
ядреной, не пойду к тебе служить, господин! Ни на что на свете не променяю
свое кумпанство, казацкое лыцарство. Куда батько поведет, туда и пойду я,
сирый, убогий поп!
Так Савва и отказался от посулов Строганова, отвернулся от него и
затерялся в казацких рядах...
Казаков разместили в новых избах, кому не хватило места, приютили
среди дворни. Атаманов Строганов пригласил в хоромы. В доме хозяином был
Максим Яковлевич. Он уже успел переодеться в бархатный кафтан с собольей
отрочкой, который туго обтягивал его рано огрузшее тело. На голове хозяина
мурмолка малинового шелка, изукрашенная жемчугом. Разведя руками,
Строганов приветливо звал:
- Шагайте, милые, разговор будет большой...
Из сеней отлого поднималась широкая лестница в верхние горницы. Через
высокие слюдяные окна вливались золотые солнечные разливы, разноцветными
огнями переливались изразцы печей, подвески хрустальных люстр, горки,
уставленнные драгоценным фафором и серебром. Иванко Кольцо загляделся на
сверкающее богатство. Тут и большие кованные из золота братины и кубки,
украшеенные резьбой и чеканкой. Среди цветов повешены клетки с певчими
птицами, которые прыгали по тонким жердочкам и напевали. И были среди птиц
невиданные, заморские, - пестрые, с крепкими клювами, они бормотали злое.
Вдруг одна повернула голову и внятно выкрикнула: "Раз-бой-ник-и!.."
Атаманы суеверно покосились на птицу. Ермак осилил внезапное смущение
и, подойдя к клетке, спросил:
- Ты чего орешь, как подьячий? Не гоже так встречать гостей!
- У-м-е-н!.. У-м-е-н! - прокричала птица и захлопала крыльями.
Атаман покраснел от удовольствия, повернулся и зашагал по ковровой
дорожке, котороя тянулась из покоя в покой.
И чего только не было в этих просторных светлых горницах! Вдоль стен
стояли витые шандалы с огромными восковыми свечами, а меж окон -
веницейские зеркала; они отражали многократно и увеличивали роскошь. На
полах всюду раскиданы пушистые медвежьи шкуры, в которых неслышно тонули
тяжелые шаги казаков. Стены расписаны, а по граням пущены золотые кромки.
Атаманы в своих набегах на Орду видели многое и не щадили богатств;
шелка, сукно, кувшины цветные, запястья и ожерелья, шубы парчовые -
топтали ногами, с презрением относясь к роскоши. Но здесь, в светлых
горницах, они присмирели. Все, что попадалось им на глаза, было сработано
похолопленными мастерками: и клетка проволочная попугайская, и медная,
серебряная посуда, и ковры из белых медвежьих шкур, и киоты в каждой
горнице с многими рядами икон в золотых и серебряных ризах, и даже одежда
на хозяевах, и еще - диво-дивное - часы: немецкое дело, а тут крепостной
осилил эту замысловатость. Высокий, дерзновенный труд покорил казачьи
сердца. Они поглядывали на свои большие крепкие ладони и вздыхали,
завидовали чистой завистью неведомым мастерам, что вложили свои таланты в
нетленные творения...
На пороге самой светлой горницы Строгановы остановились.
- Тут наша молельня, - глухо сказал Семен Аникиевич. - И мы просим,
атаманы, не погнушаться, помолиться с нами перед великим началом...
Казаки охотно вошли в светлицу, передняя стена которой была
иконостасом. Светились огоньки цветных лампад, потрескивал ярый воск в
свечах. Строгановы стали впереди, перед громадным образом спаса.
- Атамане, Ермак Тимофеевич! - сделав истовое крестное знамение,
обратился Семен Аникиевеч. Его тусклые глаза уставились в Ермака. -
Помолимся богу, и поклянись за всю дружину, что не будешь зорить наших
городков, и станешь отстаивать нас и от сибирцев, и от холопей наших, коли
в буйство впадут.
Ермак потупился, промолчал. Безмолвие казалось Строгановым тягостным,
и Максим дерзко сказал:
- Вы что ж молчите, аль бога стеряли? Аль души ваши нечисты?
Атаман сердито ответил:
- Не ты ли грехи наши отпустишь? - он прошел вперед, перекрестился и
сурово продолжал: - Клятву даю за дружину оберегать Русь и городки ваши;
дело вы великое творите: соль, как и хлеб, потребны всему свету. За рубежи
русские стоять будем, а холопей мирить с вами - не казачье дело!
Семен Аникиевич блеснул сердитыми глазами:
- Ты хоть слово дай, что мутить их вольной жизнью не будешь!
- Вольному - воля! О том с дружиной поговорю, хозяин. Уж коли на
разговор пошло, уряду сделаем - мы не наемники, а дружинники русские, за
правду стоять будем до смертного часа, а за кривду и руки не приложим!
- Спасибо и на том! - со злой улыбкой поклонился Строганов. За ним
поклонились атаманам и племянники.
- А теперь милости просим за стол, - пригласил дядя.
И опять проходили новыми светлыми горницами, пока не добрались до
столовой палаты. Дубовая столешница ломилась от серебряной посуды.
Посредине в серебряной чаше дымилась стерляжья уха, а по краям стола
расставлены чары золотые, расписные скляницы, хрупкие и легкие. Один
Никита Пан осмелился взять в руки такую ненадежную посудину и налить в нее
меда.
- За хозяев! - поднял чару Пан и разом выпил. Обсосал сивый ус и
похвалил: - Добрая мальвазия. Такое только в Венгрии пивал!
Аника Строганов изумленно глядел на атамана:
- Каким ветром тебя туда занесло?
- Ветры всякие были... Хлопов паны забижали...
Слуги в белых рубахах подавали блюдо за блюдом: осетрину, студни,
окорока - медвежий и олений, приправленные чесноком и малосольными
рыжиками. Были тут и подовые пироги с визигою, стерляди копченые, и яблоки
румяные.
Чашники проворно наливали брагу, наливки, настойки, фряжские вина,
привезенные приказчиками с Белого моря.
Хозяева слегка захмелели, а казачьи головы крепкие, стойкие. Максим
разрумянился, взглянул на притихшего дядю и закричал:
- Чем мы не бояре... Мы повыше бояр у царя! Пусть, как мне
желается... Эй, други!
Тут распахнулась резная дверь и павой вплыла красавица. Нарядна,
пышна и лицо открыто. Тонкого шелка рукава до земли, а на голове кокошник,
унизанный жемчугом. В ушах - серьги самоцветные. Ступила маленькими
ножками, щеки зарделись, глаза опущенны от смущения, а в руках - поднос...
- Батько! - прошептал Иванко Коольцо. - Век не видывал такой. Сейчас
из уст ее выпью радость и умру...
Ермак ухмыльнулся в бороду:
- Этак в жизни ты, Иванушко, много разов умирал...
- Маринушка-женушка! - крикнул охмелевший Максим, - аль ты не
боярышня? Порадуй гостей...
Красавица степенно поклонилась атаманам, и лицо ее под слоем белил
ярче вспыхнуло. Она подошла к Ермаку и ласково попросила:
- Испей кубок, батюшка!
Атаман встал, поклонился и выпил чашу меда. Обтер губы и трижды
поцеловался с молодой хозяйкой. После того она двинулась к Пану.
Польщенный вниманием, учтивый днепровский казак схватил чару и пал перед
Строгановой на одно колено:
- Виват! Пью за невиданную красу у сего камского Лукоморья! - он
выпил и поцеловал только руку у красавицы.
Максим хотел крикнуть: "Так не положено на Руси!", но под пристальным
взглядом жены смутился и затих. Красавице по душе пришлась учтивость Пана.
"Ай да Никитушка!" - похвалил его мысленно Ермак.
Медведем ткулся в щеку раскрасневшейся Маринушке Матвей Мещеряк. Она
отвернулась и поморщилась от его поцелуя.
Последним выпал черед Иванке Кольцо. "Эх! - горестно взъерошил он
кудрявый чуб. - Всю исцеловали, а мне остатним быть!" Однако не отказался,
засиял, беря чару с крепким медом, медленно пил его и все глядел и не мог
наглядеться в синие очи хозяйки. Она подставила как жар-цвет пылающую
щеку, но казак клещем впился в губы. И столь долог и горяч был поцелуй,
что Семен Аникиевич закашлялся, заперхался от недовольства, а племянничек
Максим вскочил весь красный и большой братиной опол брякнул. Кольцо,
покручивая усы, нехотя отошел.
- Эх, браты, будто с неба свалился я в застолицу! - разочарованно
сказал он, садясь в круг.
А Максим на один миг перехватил взгляд Маринки, который горел, как
яркая свечечка, и теплом провожал казака...
Дядя Семен Аникиевич во хмелю безудержно хвастал:
- Мы не бояре, а князья издревле. Род наш высок и возвышен был
всегда. Прапрадед наш - татарский князь Спиридон - два ста лет назад
перешел из Золотой Орды к Дмитрию Ивановичу Донскому - большого мужества и
ума князю. И тут хан за это обиделся до самой печени и Орду поднял на
Русь. Грозил: "Все смету и пометаю в огонь за то, что наилучшего
сманили!". Дмитрий Иванович пожелал испытать верность Спиридона и послал
его с войском против своих. Хан яростно набросился на войско наше,
потеснил его, а праотец наш угодил в полон. Привезли его в Сарай и ножами
сострогали мясо с костей...
Глаза старика вспыхнули, он вспылил:
- Верьте, не верьте, - истин бог, с той поры и повелись на Руси
Строгановы! Кровинушка наша - княжья...
Племянники сидели и равнодушно слушали россказни старика. Максим
незаметно толкнул плечом Ермака, прошептал:
- Сейчас про Луку Строганова похвалится!
Верно, старик горестно подперся высохшей рукой и, как заученное
поведал:
- Нечестивые казанцы изменой пленили князя Василия Васильевича
Темного. Смута пошла по русской земле, и Москва скорбна стала, яко
вдовица. Погибал слепец-князь. Но тут опять-таки Строгановы послугу
царству оказали. Лука Строганов выкупил князя из татарского полона. А кто
таков Лука? Внук Спиридона и дед моего родителя Аники. Зри, казаки, кто
таков я, Семен Аникиевич, разумей, чей корень! - он перстом ткнул себя в
грудь. - Вот каков я! - Но тут последние силы оставили старца, хмель взял
свое, - Строганов склонился на стол и сейчас же засопел.
- Уснул, - умаялся дедун! - улыбнулся Максим. - То верно, что головы
у Строгановых ясные и видят они далеко. И сошлись мы теперь, казачки, на
одной дорожке, одним узелком связали нас: хочешь не хочешь, а против
Кучумки дерзай!
- Казаки - народ дерзкий, неуступчивый. Татары и ногайцы, да турки
издавна им знакомы! - сдержанно сказал Ермак: - Не раз схватывались в бою.
Правда тут не Дон и не Волга - теплая водица, да зато сердце казачье
горячее, лихое...
- Браты, выпьем за это! - выкрикнул Иванко. - Дон перед Камой не
