на таких ли эти безжалостные мурзаки топтали русские поля и плетью
хлестали полонянок?"
В татарском стане заиграли в зурны, глухо забил бубен.
На стругах заревели трубы, зарокотали барабаны. Звуки катились над
равниной, как вешние воды. Леса отошли назад, раскинулась степь, и по ней
носилось множество всадников, горько дымили костры.
От берега оторвался челн и поплыл наперерез стругам. В нем стоял
татарин в пестром халате и махал рукой. Ермак хмуро посмотрел на посланца:
- Допустить!
Глаза вороватые, сам хилый, согнулся и руку к сердцу прижал,
заговорил быстро, захлебываясь. Толмач стал переводить речь, но атаман
сказал:
- По-татарски и сам знаю.
- Я ничтожный слуга Варвары послан к тебе, - продолжал татарин. -
Повелел тебе господин выйти на берег и просить у него милости. На Русь
живым отпустит и выкуп не возьмет. Великий и всемогущий аллах наградил
моего господина властью и силой. Видишь, сколько войска собралось у него.
Куда пойдешь, что сделаешь? Хочешь жить, проси пощады, целуй сапог моего
господина...
Глаза Ермака потемнели. Усмехаясь, он ответил татарину:
- Опоздал твой мурзак на долгие годы. Пусть бьет челом нам, - Русь
сюда пришла, и земли, леса, воды станут тут для вогуличей и остяков
вольными. Иди, пока не всыпали плетей, не ведает твой мурзак, что говорит.
У нас на Руси таков обычай - никто и никому не лижет сапог. А кто и лижет
по своей трусости и подлости, того народ не чтит и зовет срамным словом.
Ермак говорил медлено и спокойно, не спуская глаз с посланца.
- И не пугай нас смертью, - продолжал он. - На сибирских перепутьях
она не раз поджидала нас, да отступала, ибо не вывести русский корень ни
смерти, ни лиходею. Передай своему владыке: коли храбрый он, биться будем!
Темной ночью казаки выгрузились со стругов, быстро окопались, и на
брезжущем рассвете, только погасли в татарском стане костры, сотни пешим
строем пошли на слом. Татары встретили их косым частопадом стрел. В
середине толпы на тяжелом вороном коне выступал Варвара в сверкающей
кольчуге. Он сердито кричал и гнал копейщиков плетью на русскую рать.
Ермак стоял на холме под стягом Егория Победоносца. Он правил боем. Махнул
рукой, и с берега ударили три пушки, ветер понес над бранным полем
пороховый дым. Татары заметались, но князьки с уланами неустрашимо
двигались вперед и гнали толпы. Распаленные муллами фанатики шли с
короткими кривыми мечами, их крики слились в протяжный вой. Они резались
смертно. Савва палицей вертел над головой, не допускал к себе врагов.
Впервые он встретил такое множество их, и дух его дрогнул. С горящими
ненавистью глазами татары подбирались к нему, как звери к жертве. Худо
довелось бы попу, но выручил Брязга с казаками. Вертлявый, черномазый, он
и сам походил на татарина, крича по-татарски, колол, рубил, резал турецким
ятаганом. Его молодцы кидались в кипень. Любо было глядеть на опытных и
бесстрашных воинов. С противником, равным по силе, долго кружились, как
коршуны в схватке; карауля роковой миг, подстерегая оплошку, всаживали нож
или саблю в самое сердце.
Внутри у Ермака все ходило ходуном. Сесть бы на коня да помчаться в
горячую яростную волну, навстречу Варваре. Видать по всему, тот - воин. Да
нельзя уходить с холма! По бою угадывалось - умен и хитер враг: он слал
конницу и на полдень, и на север, чтобы охватить дружину. Но Ермак крепко
держал боковые рубежи. Впервые он встретил достойную силу, и хоть трудно
доводилось, но лестно было выстоять в такой схватке.
Бились весь день, и только ночь разняла врагов. И будто договорились:
во мраке жгли костры, оберегались, но ни стрела, ни свинец не перелетали в
чужой стан. На заре затрубили в трубы, забили в барабаны и снова сошлись в
кровавой сече. Вот русские отбросили татар, но Варвара тут как тут - ведет
новые толпы и теснит казаков.
Жалко было зелья, но Ермак наказал бить из пушек. Видя, что татары
измотались и близится решительная минута, он сам повел на приступ. Атаманы
первыми кинулись на валы, и настал тот миг, когда как бы внезапно иссякла
татарская сила. И тут казаки пошли на слом.
Князья бежали с поля, за ними устремились их воины. Один Варвара
решительно осадил коня на перепутье и хлестал бегущих тяжелой плетью. Но
что мог поделать он в этом хлынувшем ревущем потоке людей, объятых ужасом
смерти.
Издали он заметил плечистого, коренастого воеводу с курчавой бородой
и угадал в нем Ермака. И тут Варвара не изменил себе; в последний миг он
всадил нож в свое сердце и свалился с вороного коня.
Ермак подошел к нему и встретился с тускнеющим взглядом князя. Еле
шевеля губами, Варвара сказал:
- Не поведешь меня за своим конем на Русь!
Атаман склонился над ним, дал испить студеной воды.
- Отходишь? Жалко. Такого воина и на Руси чтут...
Князь не ответил, его глаза стекленели, и коричневое лицо выражало
спокойствие.
- Сего татарина похоронить с воинскими почестями! - сказал Ермак,
снял шлем и поклонился телу врага.
Весь день после битвы Матвей Мещеряк подсчитывал добычу и грузил на
струги. Все глубже и глубже оседали они.
- Потопишь ты нас своей жадностью! - упрекнул его Никита Пан.
Мещеряк по-мужицки, озабоченно, почесал затылок, моргнул серыми
глазами:
- Ноне в коренную Сибирь выплываем, вода глубока и сильна, выдюжит и
понесет нас, голубушка, плавно и легко!
И вновь лебяжьей стаей поплыли струги, а татарские орды опять
постепенно собирались и шли берегом вослед. Кругом развернулись сибирские
просторы, и ждали казаков трудности великие...
Хантазей в долбенке уплыл вниз и вернулся через три дня озадаченный.
Ермак позвал его к себе:
- Ну, бедун, рассказывай, что видел?
Вогул сбросил шапку, лицо изъедено комарами. Закурил трубку,
прищуренные глаза честно уставились на атамана.
- Мой далеко плавал. Чинигиды большой есть, там сидит мурза, хану
дань платит, хану поклон бьет. Везде татары кричат: "Идет русский!". Везде
войско, боятся казаков, как зверь прячутся, чтобы из куста стрелу пускай.
Ермак выслушал взволнованную речь Хантазея. Его твердые, холодные
глаза, словно синевато-серые льдинки, сверлили Хантазея:
- Ты не договорил мне, что на реке делается!
Вогул склонил голову, помолчал.
- Есть нехоросее: Алысай поручник Кучума перегородил реку цепями,
караулит русских.
- Вот это и неведомо нам было. Подумаем, как перехитрить. А еще что?
- Есе дознался от вогуличей. Есть князьцы Каскала Алысай и Майтмас,
стрелу посылал с класным пелом, звал на войну. Ждет воинов там, где Тура
впадает в Тобол.
Ермак покачал головой.
- Эх, сколько наворочали! Ну, так и быть: и в Азове цепи на Дону
татары ставили, да казак, что налим, и через цепи плывет...
Он вздохнул, томила жара. У казаков скулы потрескались на солнце и
шелушились, как чешуя вяленой рыбы. Трудно было грести днем, а ночью
тучами нападал гнус. Он был страшнее зверя. Только что миновали оленью
тушу на берегу.
- Комар заел, - с усталостью сказал Хантазей. - Лайка теперь слепнет
от комар. Э-хе...
Река огибала извилистые утесы, а вправо приволье - луга, озера. Ермак
приказал нарубить хворосту, вязать пучки.
Погасли белые ночи. Казалось, весь мир погружался в кромешную тьму.
Казаки собрали старые кафтаны, вогульские парки и надели на хворост.
- Добры чучела, - похвалил атаман и велел рассадить по стругам, а
кругом поставить плетешки - оградку из плетеного тальника, да посадить
рулевых.
- На вас вся надежда. Не кланяться татарской стреле, плыть прямо на
цепи!
Сам он с дружиной неслышно пошел в обход татарской засаде. К той поре
над лесом нежно зарумянился край неба. Выпала крупная медвяная роса. В
предутренней тишине из невидимого улуса к реке плыл горьковатый дым
чувала. К воде вперевалочку брели две утицы.
Из-за меловых утесов показались паруса стругов. Плывут безмолвно. Все
видит и слышит Ермак. Паруса растут, розовеют. Вот и цепи, - подле них
струги дрогнули и потеряли строй. И сейчас же берег усыпался татарами.
Впереди Алышай. Он махнул саблей и закричал:
- Алла! За мной! - и кинулся в воду. За ним полезла орда.
Запели стрелы, замелькали топоры. - Э-ха! - ухватился за борт струга
Алышай. - Пропал казак! - Э-ха!..
Тут князек раскрыл от изумления рот, вылупил глаза:
- Шайтан, где же казак?
В спину загремели пищали: дружина ударила в тыл.
- Гей-гуляй, браты! - разудало закричал Богдашка Брязга. - Вот коли
пришла пора. Ржа на сабельку села. Эй, разойдись!
Он легко, с выкриками, выбежал на топкий берег. За ним не отставала
его лихая, драчливая полусотня и первой сцепилась с татарами резаться на
ножах.
- Бей с размаху! Руби! - гремел в другом конце голос Иванки Кольцо.
Его сабля, свистнув, опустилась на плечо татарина. Тот упал, обливаясь
кровью. А Кольцо продвигался в толпе врагов и, горячий, сильный, рубил
наотмашь.
У борта струга вынырнула голова Алышая. Он отчаянно взвыл:
- Аллах вар...
В этот миг кормчий - усатый казак Хватай-Муха долбанул его веслом.
Князек пошел на дно.
Савва перекрестил разбежавшиеся по воде круги:
- Успокой, господи, его душу окаянную... Ах ты, дьяволище! - вдруг
крепко обругался поп. - Гляди, вынырнул-таки супостат!..
Алышай вылез из воды и, оскалив зубы, бросился на Савву. Поп
подоткнул холщовый кафтан, сильным махом выхватил меч и скрестил с булатом
князька.
- Ох, худо будет мне! - почувствовав добрые удары, спохватился Савва.
- Лихо рубится сатана!
Плохо довелось бы попу, да на счастье подоспели ордынцы и оттащили
прочь своего князька, заслонив его собой. С ними-то Савве впору
потягаться. Он вскинул над разлохмаченной головой тяжелой меч и под удар
выкрикнул:
- Господи, благослави ухайдакать лешего! - и разворотил противнику
череп. - Матерь божья, глянь-ко на того идола. Ух, я его! - и, как
дровосек топором по колоде, саданул мечом по второму. Тот и не охнул. -
Святитель Микола, неужто терпеть мне и этого лихозубого! Во имя отца и
сына! - с размаха он ткнул третьего в живот.
Любуясь ударами Саввы, Ермак похвалил:
- Добр попина, хлесток на руку. А ежели бы хмельного ему, тогда и
вовсе сатана!
Савва и без хмельного осатанел: шел тяжелой поступью и клал тела
направо-налево. Татары бежали от него.
А рядом сотня Грозы сошлась с татарами грудь с грудью. Бились молча,
жестоко. Никто не просил о пощаде. Гроза бил тяжелой палицей, окованной
железом. Сдвинув брови, закусив губы, он клал всех встречных.
На Пана налетел конный татарин. Вымчал нежданно-негаданно из
березовой поросли, и раз копьем по сабельке! Выпала она из рук атамана. Не
растерялся Пан, не раздумывая, схватил татарина за ногу, сорвал с седла, и
пока тот приходил в себя, выхватил из-за голенища нож и всадил его в самое
сердце врага. Потом вскочил в чужое седло и закричал на все ратное поле:
- А ну, жми-дави, чертяка! - Почуяв сильную руку, конь заржал,
поднялся на дыбы и давай копытами топтать татар.
- Эх, ладно! Эх, утешно! - загорелось сердце у Мещеряка. Схватив
дубину, он врезался в орду...
- Грабежники! На Русь бегать, селян зорить! - ярился Матвейко и бился
беспощадно.
Алышай, мокрый, оглушенный, еле ушел в лес, за ним, огрызаясь
по-волчьи, отступили ордынцы.
Казаки валились от усталости. Косые длинные тени легли у лиственниц.
Солнце уходило за холмы. Где-то в чаще бился о камни, бурлил и звенел
ручей. Птицы накричались и напелись за день, теперь смолкли. Темный лес
