- Отчего слеп, охотник? Какая беда приключилась?
- От дыма, от бедности. Дымом и горем глаза выело, - жалобно
улыбаясь, ответил старик.
- Какое горе гонит тебя?
- Иду к русскому. Скажу ему: зачем князец брал у меня последнее для
него?
- Да ты, поди, и сам голоден? - Ермак взял вогула за руку и привел на
струг. Казаки накормили старика, возвратили рухлядь.
- Живи с богом. Со слепцов и старцев ясак не берем. Князец для себя,
видно, взял!
Вогул долго стоял и растерянно мял в руках беличий мех.
- Не знаю, что делать? - озабоченно сказал он: - Шкурка годна мне, но
я хочу подарить ее русскому...
Воеводы все не было. В это время Ермак прознал о другом пути на Русь
- через Пелым. Может быть, воевода пойдет этой дорогой? Надвигалась осень,
на полдень летели перелетные стаи. Ночами стало холодно. Снова заскрипели
уключины, - по глухим рекам поплыли казачьи струги к северу. А позади них
шла молва: "Жил в табаринских юртах великан силы необычной. Хватал людей
горстью и давил, как мух. Казаки хотели его поймать и не смогли - порвал
все арканы. Тогда его пристрелили." Пелымские вогулы перепугались и с
ужасом ждали Ермака.
Атаман двигался осторожно, - Пелым был велик, воедино соединил
вогулов, промышлявших на реках Конде, Пелыме и нижнем течении Сосьвы.
Пелымские князьки вели спор с Москвой, - то давали ясак, то возмущались.
Бывало, князьки те, когда туго им приходилось, ездили "за опасом" к
перскому владыке на поклон, а чаще вторгались в русские земли, жгли
селенья, убивали мужиков и угоняли скот. Давно ли князь Кихек ходил
разорять строгановские варницы?
Однако сейчас о пылымском войске не было слышно.
Лесистые берега Конды были топки, недоступны, и вогулы уходили от
казаков в дебри. Сказывали, среди недоступных мест и топей растет вековая
густая лиственница, а под ней идол. И приносят ему удачливые охотники
лучшую рухлядь. Так поступали они сотню лет, и в амбарушке бога скопилось
много богатств.
Казак Дударек отлучился на охоту и в глухой лесной чаще набрел на
сруб, высоко поднятый над землей. К срубу была пристроена лазейка из
лиственницы. Не долго думая, провора добрался по зарубкам в кумирню и
распахнул полог. Посреди амбарчика сидел вогульский божок Чохрын-Ойка. Его
медные губы и все лицо измазаны жертвенной оленьей кровью. В полутьме
амбарчика Дударьку показалось, что идол скосил узкие глаза и ухмыляется.
Перед божком стояли березовые туески, полные морошки; чаши с кровью, с
нарезанной рыбой.
Одет Чохрын-Ойка богато, - весь в соболях, и кругом все увешано
драгоценными шкурками.
Тишина. Где-то в темном лесном углу дятел долбит сухую лесину.
Дударек огляделся, осмелел и подумал: "Зачем болвану такое роскошество? И
кто здесь увидит, если казак заберет бесполезное богатство? Никто!"
Дударек снял соболиные шкурки, туго набил ими охотничий мешок. Заодно
он прихватил и ожерелье Чохрын-Ойка. Слез, огляделся и поспешил в казачий
стан...
И кто только прознал о заворуйстве Дударька! Не успел он отдохнуть,
как его разбудили и позвали к атаману.
Ермак встретил казака сурово:
- Ты что ж наробил? Зачем обидел вогуличей - ограбил кумирню?
Дударек хотел пуститься в россказни, но атаман повел серыми глазами и
повелел:
- Пятьдесят плетей!
И при сбежавшихся вогулах беспощадно отстегали казака. Пелымцы
одобрительно кивали головами: "Справедлив русский, ой как справедлив!
Повелел чтить обычаи манси!".
Они охотно платили ясак. Струги были полны мягкой рухлядью, но Ермак
все медлил отплытием вниз. В душе его еще смутно тлела надежда: "Может
быть воевода за незнанием дорог задержался в пути?".
Между тем серые тучи без конца волочились над лесом, мелкий осенний
дождь сбивал желтый лист. Казаки с тревогой поглядывали на север:
- Не прилетел бы со Студеного океан-моря сиверко. Не уплывем в
Сибирь! Что стало с батькой?
Он ходил тяжелый, мрачный, как темная стылая вода в реке: понял уже,
что не увидит скоро ни воеводы, ни своих послов. Примолкли и казаки.
В сентябре безмолвным стало небо: пролетели последние косяки гусей и
уток. Дым костров прижимало к земле. Поднял Ермак скорбные глаза и сказал
дружине:
- В Иртыш поплывем. Вот-вот ударят морозы.
И разом затопали казаки, вытолкали в круг Дударька, давно забывшего о
порке, и он заплясал. Переваливался уточкой, вытягивал шею гусем и манил к
себе, вертя глазами, вогульскую молодку.
- Не зарься! - кричали ей казаки. - Не глотай приманку. Сей голубь
тебя оставит на первом перепутье!
Вогулка зарделась, а кругом пошел смех.
"Ожили, заговорила русская душенка!" - радовался веселью Ермак.
С вечера приготовились к отплытию, а на заре вошли в струю и быстро
понеслись по течению. Позади, погоняя, дул холодный ветер, и над рекой
летели червоные и желтые листья. Пламенела на берегах осина - беспокойное
дерево. На взгорьях желтели поникшие от стужи травы. На полпути задул злой
сиверко, настигал ледостав. В низовье Тавды ладьи вмерзли.
- Доплыли! - хмуро поглядывали на батьку, жаловались казаки.
Дальние холмы убегали к окаему, над ним в дымке морозной медленно
выплывала луна. Где-то в этой мглистой тишине каркали вороны, угрюмо
терзая добычу. Поникшие травы серебрились от инея, шумел сухой, колеблемый
ветром камыш.
- Не робей, браты, - успокаивал дружинников Ермак, - то ли было! Не
плывут струги, - потащим на полозьях!
Поставили на полозья самый большой струг, набили его мягкой рухлядью,
впряглись в лямки и потащили. Трещал лед под шагами дружины, гудели ветры,
кругом унылая равнина, но широкий простор просил песни, и казаки запели:
Не лететь моей белой лебедушке
За могучим орлом;
Не свивать тебе гнездышка теплого
На высоких скалах.
Ермак слушал, слушал и подхватил со всеми вместе:
Нет, не слить с алой кровью
Хрустальной слезы,
Не слюбиться красну солнышку
С тучей грозною!..
Вернулись казаки в Искер, привезли собранный ясак и сложили его в
амбары. Зима была на исходе. В марте налетели вдруг теплые ветры, ярче
заблестели снега, и за Иртышом засинели дали. Дозорный на башне вдруг
заметил: далеко-далеко, на окаеме, скачут лихие кони, искрится морозная
пороша. Все ближе и ближе резвые. Вот уже хорошо видит казак широкие
русские сани, за ними другие, третьи... Сколько их!
"Татарва скачет! На Искер несется! - с опаской подумал он, и тут же
отбросил эту мысль: - Нет, так татары не ездят. Батюшки, да сани русские,
лихие русские тройки!"
- Эх! - закричал радостно караульный, - воевода торопится!
Вгляделся пристальней и решил: "Нет, не будет так ехать воевода. Не
выдержит его чрево на ухабах. По-разудалому несутся борзые кони! Казаки из
Москвы торопятся!" - схватившись за веревку, дозорный стал трезвонить. Бил
в набатный колокол, как бес вертелся и, радуясь, кричал во все горло:
- Иванко Кольцо! Браты, Иванко Кольцо!
На вал выбежали казаки. Степенно вышел и Ермак. Взглянул на иртышскую
дорогу и не вытерпел, - засмеялся:
- Ах, сатана! Как скачет! Не скачет, а колечком бежит.
По удали ямщиков, по веселому звону догадался Ермак - мчит Иван
Кольцо с большой радостью. Настежь распахнули ворота. Пушкарь Петро ударил
из пушки, - раскатистое эхо загудело по Иртышу. Вот уж рядом серые бегуны,
видно, как пар валит. А в санях важные бояре в шубах. Кони рванули в
подъем. Подзадоривая их, закричали озорные веселые голоса.
- Наши казаки! Бей из пищалей! - махнул рукой Ермак и поспешил
навстречу.
Первая тройка вомчалась в Искер. Разом осадили коней, и из саней
вывалился в лисьей шубе, в бобровой шапке Иван Кольцо. На смуглом лице
блестели белые зубы, - смеялся, обнимая Ермака, хлопал по плечам и
бесконечно спрашивал:
- Батько, ты ли это? Ах и радость, ах счастье!
- Ну, Иванка, ко времени подоспел! Рады мы! - сияя, сказал атаман и
снова крепко обнял Кольцо.
- Рады, братцы, ой, как рады! - закричали на все голоса казаки.
Тройка одна за другой вбегали на оснеженную площадку перед войсковой
избой; из саней вываливались румяные, бородатые посланцы в добрых толстых
шубах. Их подхватывали на руки и качали. Высоко подбрасывали и раскатисто
кричали "ура!". Никогда так не было шумно и гамно в Искере. Воронье от
разудалых криков разлетелось в дальние ельники, а дозорный на башенке
топал ногами и кричал от восторга:
- Охх, любо-дорого, гостей сколь наехало! - и опять ошалело бил в
набат.
- Бей во все звонкие! - задорно крикнул ему Кольцо и, облапив Ермака,
сказал:
- Ну, батька, навез я вестей - день будешь слушать, другой -
разбираться в них, в третий решать. Великий дар привез тебе от государя
Ивана Васильевича, большую милость. А всем нам, - всему казачеству, -
прощение старой вины. - Иванко наскоро рассказал об успехе посольства в
Москве.
Ермак поднялся на ступеньки крыльца, с ним рядом стоял Иван Кольцо.
Стихли голоса, затаили дыхание люди, уставясь в атаманов. Дозорный оборвал
звон на вышке и, чтобы не гудел старый колокол басом, прижал к нему
мохнатую шапку.
Вперед выступил старый казак с лицом, изборожденным рубцами. Он
скинул треух и поклонился атаману:
- Говори, батька, ждет наше сердце добрых вестей!
Ермак положил руку на плечо Иванки.
- Добрые вести привезли наши послы, - громко, на всю площадь, объявил
он. - Простила Русь все наши вольные и невольные вины! Облегчила наши
душеньки. И сказывает Иванка - великий праздник на всей отчей земле,
славят наш воинский подвиг. Слава вам, браты, вечная слава вам, и живым и
убиенным, кто доселе раздвинул границы державы нашей и тем принес на
русскую землю мир и покой! Слава вам, добрые воины и терпеливые
труженники!
Горячая волна радости и честно заслуженной гордости собой охватила
казаков. Все они оглушительно загремели:
- Слава! Слава Руси и народу нашему слава!
В эту минуту каждый понял, как прав был Ермак, выступая против
казацкого царства и отсылая посольство в Москву. В душах казаков
разгорелось горячее и ласковое чувство к своей Отчизне.
- Велика и крепка мать Россия! - закричал седоусый казак. - Слава ей!
- Навеки с Москвой, навеки с родным народом! - отозвался другой, и
вся казачья громада, от атамана до простого воина, повторила эти слова.
Казаки стали обниматься, целоваться и поздравлять друг друга с великой
милостью.
И тот самый седоусый казак, который возглашал славу Отчизне, сказал о
себе:
- Иным я почуял себя, подумать только - прощен. Нет на мне больше
вины, голову выше подниму и в очи людские правдой взгляну. Эхх, браты! -
выкрикнул он и затопал тяжелыми подкованными сапогами: - Гей-гуляй,
казаки! Веселись во всю русскую душу!..
На другой день казаки отгуляли пир. В рубленых обширных хоромах, в
белом шатре Кучума и просто под открытым зимним небом расставили столы и
подле них бочки с крепким медом.
Ровно в полдень ударил колокол на вышке, и на высокое крыльцо
войсковой избы в окружении атаманов вышел Ермак.
Обряженный в войсковые доспехи, статный и могучий, он имел
величественный вид. На нем была тяжелая кольчужная рубаха с синеватыми
отливами, сияющая по подолу золотом и с большими золотыми орлами на груди
и спине. На боку висел булатный меч с крыжем, усыпанным драгоценными
камнями, на плечах - легкая, но пышная соболья шуба с царского плеча.
