Взглянули на атамана казаки и закричали:
- Слава князю сибирскому!..
Ермак нахмурился и взглянул строго на Кольцо:
- Ты сказал о том?
- Я поведал о царской милости к тебе, - не избегая взгляда, честно
признался Иванко.
- Эхх, молодость все еще не избыл, - тихо укорил его Ермак и сразу
рявкнул так, что слюдяные оконца задребезжали: - Браты, казачество и все
охочие люди, не был я и николи не буду князем. Был я для вас батькой, и
нет милее этого звания. Кланяюсь вам, дорогие люди, оставьте при мне
доброе имячко! Ну, рассудите, какой я князь?.. Воин, казак и брат ваш...
Не докончил Ермак, - сотни рук потянулись к нему, стащили с крыльца и
понесли с торжеством по всему Искеру.
Дородный казак Ильин бежал впереди и, задыхаясь от радости, кричал:
- Я так и знал... Я так и знал... В шатер его, пусть будет с нами!..
Ермака принесли в кучумов шатер и усадили на первое место. Потом
налили и подали большую тяжелую чару, до краев наполненную крепким
московским медом.
- Прими, атаман, от товарищей!
Ермак принял чару, встал и поднял ее высоко.
- Браты, удалые воины, выпьем за Русь и за наше нерушимое верное
братство!.. - сказал и единым духом осушил большую чашу.
- За Русь! За братство! - отозвалось множество голосов.
Застучали чары. Заходил по рукам золотой ковш - дар Грозного Ермаку.
Казаки вволю ели хлеб, сохатину и все, что было на столах.
В разгар пира Ермак обошел шатер и вышел на площадь. И тут шло
веселье. Он подходил к каждому столу и находил для братов заветное слово.
На землю сошли сумерки, луна поднялась из-за Соусканского мыса и под
ее зеленым светом заискрился снег. Ермак стоял в шатре за пологом и
слышал, как гусляр Власий рассказывал охмелевшему пожилому казаку свою
выдумку:
- Сказывали Ивашке Кольцо верные люди, повелел Грозный Иван-царь
сковать нашему атаману для боя кольчужную рубаху серебряную с золотыми
орлами. Дивились царевы бронники, когда наши посланцы стали про атаманов
рост рассказывать.
- Ишь ты, как! - громко вздохнул казак.
- Сильно сомневались в том бронники, а все-таки сковали рубаху, как
было указано, от вороту до подолу два аршина, а в плечах аршин с
четвертью, и золотых орлов посадили...
Ермак распахнул полог и предстал перед гусляром:
- Что тут, старина, на меня наворочал? - с лукавинкой спросил он.
- Вон истин бог так было! - перекрестился старик. - Своими очами
видел, своими ушами слышал. Ох-хо-хо, так было, батька!
- Взял бы я тебя в жменю, да тряхнул бы! - пригрозил атаман.
- Что ты, что ты, батюшка, разве ж это можно? А кто же тогда на
гуслях потешать будет казаков?
- Ты, батька, его не трожь! - вступился за гусляра пожилой казак. -
Старец Власий - божья душа. Без него да без песни - ложись и умирай!
- Бог с вами! - смеясь, махнул рукой атаман и шагнул в шатер к
пирующим.
- Добрый казак, - подмигнул вслед гусляр. - Не любит лести, а правда
глаза колет...
- Известно, казачья душа! - согласился пожилой.
В шатре еще звенели чары, распевали казаки, и под треньканье бойкой
балалайки плясал, расстегнув холщовую рясу, поп Савва. Он ходил по кругу
то задиристым петухом, то тихой уточкой и в такт плясу подпевал:
Эх, эй, гуляй, кума...
Весело улыбаясь казакам, Ермак прошел вперед и уселся за стол.
- Батька, батька! - сразу загомонили казаки, радуясь, что он вместе с
ними и что он такой сильный и добрый...
Подошел отставший обоз, сбежались все казаки посмотреть на московские
дары. Всю войсковую избу завалили шубами, сукнами. Звякали ефимки в
крепких мешках.
- Царское жалованье! - объявил с важностью Ильин, а на душе вдруг
стало невесело: "Как стрельцам или служилым людям, выдают! А шли мы на
слом не за медь и серебро!".
Весь день выдавал Мещеряк казакам присланное: кому отрез суконный на
шаровары, кому кафтан, тому сабельку, а этому пищаль. А Гавриле Ильину
досталась шуба. Сгоряча напялил он ее на свое жилистое, могучее тело и
развернулся. Сразу швы разъехались, разошлись - лопнула шуба, не выдержала
сильного казацкого тела. Хохот, подобный грому, потряс площадь, а Ильин
почесал затылок и сказал удивленно Мещеряку:
- Гляди-кось, какие недомерки бывают на Москве! На кого кроена такая
одежинка? Охх! - с досадой сплюнул и ушел прочь...
Однако казаки ходили довольные, веселые. Толпой скружили товарищей,
побывавших в Москве, и, присмирев, слушали о том, как в Кремле принимали
казацкое посольство.
Доволен был обозом и Ермак. Одно заботило его: "Отчего не едет
воевода?".
- Да где же воевода с помощью? - спрашивал он Кольцо.
- Идет, - неопределенно отвечал Иванко.
- Улита едет, когда-то будет! Иль ты, бесчувственный, не понимаешь
того, что зима долгая, трудная, а народу все меньше и меньше. Край какой
отхватили, - гляди, конца ему нет!
Ермак взволнованно ходил по войсковой избе и прикидывал, где бы мог
находиться воевода?
А Болховский и Иван Глухов с тремя стами ратников в эту пору
пребывали у Строгановых. Долог путь до Соликамска, до Орел-городка, да к
тому и медлителен воевода. Когда добрался он до строгановских вотчин, пала
сугробистая зима, затрещали крепкие уральские морозы. И хотя царь Иван
Васильевич настрого наказал князю Болховскому взять у вотчинников подмогу
в пятьдесят вооруженных конников и спешить в Сибирь, но в горах уже
бушевали метели, заносили тропы и дороги. Кони проваливались в снегах. Не
довелось князю изготовить для похода своему войску ни лыж, ни нарт, не
пришлось обзавестись олешками: вогулы и остяки, прослышав о большом
русском войске, поспешили откочевать в дальние места.
Несмотря на глубокие снега и морозы, уральские реки еще дымились
паром. Черные воды текли в белых берегах, - все еще не приходил ледостав.
Между тем воеводе Болховскому становилось страшно, - боялся он царской
опалы за свое промедление.
Внезапно подули полуденные ветры и сошел снег, забурлили реки.
Побросав в строгановских городках кладь, запасы, Болховский усадил войско
на струги и двинулся навстречу ветрам, в сибирскую землю.
Неделю спустя после его ухода, в строгановский городок добрался
царский гонец с повелением, чтобы воевода Болховский до весны оставался в
Перми и до полой воды не ходил в Сибирь.
Строгановым царь прислал грамоту, а в той грамоте повелел:
"По нашему указу велено было у вас взяти, с острогов ваших князю
Семену Дмитриевичу Болховскому, на нашу службу в сибирский зимней поход
пятьдесят человек на конех.
И ныне нам слух дошел, что в Сибирь зимнем путем, на конех пройти не
мочно, и мы князю Семену ныне из Перми зимнем путем в Сибирь до весны, до
полые воды, ходить есма не велели, и ратных людей по прежнему нашему
указу, пятьдесят человек конных, имати у вас есма не велели.
А на весне велели есма князю Семену, идучи в Сибирь, взять у вас под
нашу рать и под запас - пятнадцать стругов, со всем струговым запасом, а
людей ратных и подвод и проводников имати у нас есма не велели, и обиды
есма идучи в Сибирь, вашим людям и крестьянам никакие чинить не велели".
Максим Строганов с трепетом перечитал царскую грамоту и дрогнувшим
голосом сказал московскому посланцу:
- Ушел-таки князь в поход налегке.
Гонец, отогревшись в теплых горницах вотчинника, утоливши свое чрево,
ответил на это легкомысленно:
- Сибирь даст все, батюшка! Там, сказывают, реки текут медовые, а
берега из киселя. Бери ложку и хлебай!
- Ишь ты, как! - ехидно улыбнулся Строганов, - а мы-то, по своей
душевной простоте, думали: Сибирь - край студеный, суровый, и хлеб там не
возрастает!..
Гость налил кубышку меда и сказал весело:
- А ну, хозяин, выпьем за плавающих, в путешествии пребывающих.
Помянем князя Болховского! - он разом опрокинул кубышку, погладил живот и
похвалил: - Добрый мед! Разом обожгло чрево...
Максим Строганов в бархатном кафтане и в мурмолке сидел в резном
кресле, насупившись, словно филин. В другое время он топнул бы ногой и
крикнул властно: "Эй, холопы, взашей сего приказного!". Но сейчас он
хмурился и сдерживался: гонец-то был от самого царя!
Глухой ночью Карача покинул своего повелителя Кучума и со своими
стадами откочевал к Иртышу. Он послал полста лучших соболей и десять
быстрых ногайских коней в подарок Ермаку. Посыльный прибыл в Искер и был
принят с честью. Атаман при казачестве выслушал его ломанную русскую речь.
Говорил татарин быстро, взволнованно размахивая руками и низко
кланяясь Ермаку:
- Повелел князец молвить тебе: "Хочу быть навечно верным слугою
московского царя, а ты пришли в мой улус своих казаков, и мы заведем
дружбу крепкую. Казаков я приму с честью и награжу их за службу"...
Атаман ответил:
- Рад жить в мире с хорошими людьми. Поведай Караче, пусть кочует со
стадами по широким нашим степям. За обещанную хлеб-соль спасибо, да
некогда казакам по гостям разъезжать. Идет зимушка, надо подумать о
кормах...
Так и отпустили с миром татарского переметчика. В Искере стало тихо,
казаки отсиживались по избам и землянкам, тайком баловались с татарками.
Незаметно, потихоньку вернулись в Искер убежавшие гончары, кузнецы,
седельщики. С ними пришли их жены и дети.
Подошел октябрь, и нежданно-негаданно в Искер прискакал на косматом
коньке татарин в лисьем малахае. После допроса, отняв лук и меч, дозорный
допустил татарина в войсковую избу. Гонец упал Ермаку в ноги и завопил:
- Скорей, бачка! Скорей! Помоги нам!
- Вставай и говори толком, - спокойно сказал атаман: - Кто ты и кем
послан?
- Карачи слал, к своему другу гнал. Помогать ему надо. Из Бараба
ногайская орда грозит! - кланяясь в землю, торопливо говорил гонец.
Ермак построжал, пронзительно посмотрел на татарина. Быстрые черные
глаза кочевника юлили, воровски уходили от взгляда атамана.
- Хитришь! - сказал атаман. - Не слыхано что-то нами о ногаях.
- Ой, ой, князь, погиб наш баранта! - фальцетом заголосил степняк,
захлопал себя по полам стеганого халата и укоризненно покачал головой: -
Чем жить будем? Не будет скот, угонят... Помрем, все помрем, князь. Карача
просит, друг просит...
Он ползал по земле, бил себя в грудь и с воплем протягивал руки.
Ермак недоверчиво следил за гонцом. Рваный халат татарина, сброшенный
старый малахай, истощенное лицо - вызывали жалось. "Может и правда, -
заколебался атаман. - Без скота - гибель, и кочевнику и нашему брату.
Оттого и голосит..."
В избу легкой походкой вошел Иван Кольцо. Татарин осклабился, стал и
ему бить поклоны.
- Говорит, ногайцы из Барабы идут, скот угонят, - кивнул на гонца
Ермак. - Не верю что-то. На сердце тревожно...
- Пусти, батько, меня погулять! - весело откликнулся Иванко. -
Засиделся...
- Якши, якши! - заулыбался и закивал головой гонец. - Карачи большой
дар даст. Якши!
- Кони добрые есть? - спросил Кольцо.
- Конь самый добрый... Ой, какой конь... Летит, стрела. Добрый конь.
Ермак хмуро молчал.
- Выйди! - указал он татарину на дверь. - Поговорить надо.
Пятясь, прижимая руку к сердцу и бесконечно кланяясь, кочевник вышел
из избы. Он тяжело опустился на приступочек крыльца и пожаловался казаку:
- Теперь погиб наш улус. Нет скот, - чем жить?
Иванко уговорил Ермака; разрешил ему атаман взять сорок лихих казаков
и, оберегаясь, степными дорогами скакать на помощь Караче.
Под солнцем сверкали, искрились снега. Нежным серебряным светом
