делили по-братски. Слабые и хворые лежали в большой и светлой избе, им
отдавали последнее и отпаивали настоем хвои.
Татары наглели с каждым днем. Чуть не рядом с валами они раскладывали
костры и варили конину. Соблазнительный запах горячего варева плыл к
заплотам, дразнил казаков. Татары кричали:
- Эй, казак, открывай ворота, иди ешь махан. Веселей будет умирать!
- Я тебе, сучья голова, открою ворота! Поглядим, кто из нас умирать
будет! - бодрясь, сердито откликался дозорный, а самого мутило от вкусных
запахов.
Между тем на Иртыш пришла весна. Лед посинел, вздулся и с грохотом
поломался. Три дня плыли льдины, налезая одна на другую. Вскоре могучие
разливы освободились от льда, сразу потеплело и все кругом зазеленело.
Искерский холм покрылся нежной зеленью. Солнце подолгу не сходило с неба,
и казаки между собой толковали:
- Нельзя больше терпеть. Наши деды секирой рубились и дорогу
добывали! А у нас мечи, пушчонки и умная башка - батько Ермак.
Разговор шел на валу и, стоя за пушкой, атаман слышал все, от слова
до слова. Не таясь, он вышел и сказал с укоризной:
- Потерпите, браты! Нас мало. Навалятся скопом и порежут. Надо
хитростью брать. В крепости мы, и в том наш верх!
Был полдень. Три татарина нагло подъехали к валу и сбросили в ров
мешок.
- Это еще что за выдумка? - удивились казаки. Сделали "кошку",
забросили ее на веревке вниз, уцепились за груз и выволокли. В лица
пахнуло густым смардом. Предчувствуя нехорошее, Ильин развязал мешок и
вытряхнул. Из него выпали изуродованные человеческие головы. Не брезгуя,
Ермак поднял одну, присмотрелся, и жалость охватила сердце.
- Ивашка Рязанский! С осени за ясаком выбрался в дальний улус! Ух ты,
что с человеком сделали! Погоди ж ты! - Ермак сжал крепкий кулак и
погрозил в поле, по которому уносились татарские наездники.
Ильин расправил плечи, встал перед атаманом:
- Батько, веди нас в поле! Дозволь ратному человеку сложить голову в
бою! Веди нас, батько! - с напористой страстностью заговорил казак. -
Браты, нельзя боле терпеть татарского надругательства. Гляди, что сотворил
с нашими людьми! - указал он на подброшенные казачьи останки...
- Гаврила, не обессудь, не по-твому будет! - прервал Ильина Ермак. -
В таком деле нельзя жизнь терять зря. Одно хвалю - запал твой. Готовьтесь,
браты, к неожиданному... А коли рубить придется, так со всего плеча...
Атаман поглубже надвинул шелом и твердым шагом пошел к войсковой
избе. Глядя ему вслед, казаки подумали: "Задумал что-то батько! Ой,
горячее дело задумал!".
Мурза Карача, как петух после удачи с курами, раскуражился. Пять
казачьих голов, подброшенных к валам Искера, разожгли его, и он безмерно
хвастался перед свитой. Обещал перехватать в городке всех атаманов и
посадить их на кол, а с казаков и стрельцов грозил с живых содрать кожу и
набить травой чучела. Всю жизнь проживший на плутнях и коварстве, он решил
внести смуту среди русских. Его лучшие лучники пускали в Искер стрелы с
привязанными к ним грамотками. В них взывал он к простым казакам повязать
и выдать своих атаманов и воеводу, а за это сулил разные прелести: и сытно
накормить и каждому дать по татарке.
- Погоди, собака, завоешь, когда самого на кол посадим! - грозились
казаки.
На Саусканских высотах тоже шумела весна. Она давала о себе знать и
шелестом листьев, и неугомонным птичьим щебетом, и звучанием ручьев.
Молодые жены Карачи еще пуще тормошили своего старичка:
- Козлик, наш беленкий козлик, когда же ты приведешь сюда урусов?
Карача жил безмятежно, в полной уверенности, что осажденные не уйдут
из Искера. Придет время, и они распахнут перед татарскими всадниками
ворота крепости.
Не знал он, что иное решил Ермак - дерзновенное и смелое! Настал час
в последний раз поднять силу воинства. Не одну ночь сидел Ермак у тусклого
светца вместе с Матвеем Мещеряком и сообща обдумывал замысел борьбы с
ордой.
- Батько! Верь мне, дойду туда, где русская душа не бывала, и сыщу
врага! - не сводя с атамана глаз, горячо шептал Мещеряк.
Атаман сидел без кольчуги, грудь его дышала ровно. Он неторопливо
огладил бороду, - любимый жест его, - и сказал в ответ:
- Верю, Матвей, что проведешь наших. Один ты у меня остался из
советников-другов, и вся любовь к тебе. Послушай, как мыслю я: тут главное
- дерзость и напор. Без страха надо идти!
Оба они склонились над огоньком и долго с жаром обсуждали решение.
В середине июня выпала особенно темная ночка; небо с вечера заволокли
густые тучи, и шел теплый дождик. Ермак отобрал самых сильных, и проворных
казаков и стрельцов и сказал им:
- На вас вся надежда, браты. Ведет вас Матвей, и слово его - мое
слово. Кто боится, сейчас отходи, карать не буду за прямоту! С богом и
верой в себя, браты!
Никто не вышел из рядов - ни один казак, ни один стрелец. Смотрели
прямо в глаза Ермаку, и взгляд каждого горел, как светлая звезда.
Остались в Искере Ермак и горсть самых слабых казаков. Ветер шатал
этих людей - так ослабели они телом, но дух у них был крепкий.
- Не печалься, батько, не выдадим! Отстоим!..
От вешнего дождя вздулась Сибирка-река, шумит, кружит. Стучит частый
дождь. Как ящерки, по одиночке перебрались казаки во мраке через мокрый
тын, проползли вал и очутились в темном широком поле. Рядом глазами
чудовищ светились погасающие костры; свернувшись, подобно псам, татары
спали под намокшими халатами и палатками. Ветерок доносил запах горелого
кизяка. В стороне, у белеющего шатра, бодрствующий лучник вполголоса
распевал заунывную песню.
Впереди заржала кобылица. Мещеряк насторожился, шепнул:
- На дороге дозор. В овраг, браты...
Уползли в размытую падь, поросшую густым кустарником. Мокрые, усталые
передохнули, прислушались. В татарском стане тишина.
"Эх, теперь бы ста три донцов!" - мечтательно подумал атаман. -
Пошли, отчаянные! - шепнул он.
Выбрались из овражины. Ночь будто еще темнее стала, придавила землю,
обильно поливая ее дождем. Костры подернулись пеплом, погасли. Сон крепко
овладел татарами. Только старательный пес брехал где-то у коновязей.
Вот и Саусканский холм! Затаенно шумит березовая роща. В большой юрте
свет, звучит бубен и, как ручеек, льется нежная песенка...
"Тут и Карача!" - облегченно вздохнул Мещеряк. - Браты, последний
роздых, и в сечу!
Казаки сели спиной к могильному холму. Молчали. Долго глядели в
сторону Искера, где тускло светились и мигали редкие огоньки. На душе от
них уверенней, веселей.
- Ермаку не спится. Думает о нас! - тихо вымолвил Илтин. - Вот
нагляделся на этот красный глазок и будто с батькой поговорил. Эх! - он
потянулся так, что хрустнули кости.
- Ну и силен ты, казак! - похвалил Мещеряк.
- Был силен, а теперь один дух. Ну, да и я хвачу. Ух, и хвачу!
Дозволь, атаман, мне старичка...
- Возмешь, твой!.. Ну! - построжав вдруг, шепнул Мещеряк. - За мечи!
Никому спуску! Быстро, разз! - он выхватил меч из ножен и побежал к
шатрам. За ним - отряд. Внезапно, как лихой вихрь, налетели казаки на
дремавшую у шатров стражу и перекололи с хода. Ворвались в шатер. Посреди,
у мангала, дремлют двое в пестрых халатах, крепкие, сильные, смуглые лица
в черных курчавых бородках. При шуме оба раскрыли глаза, схватились за
клинки. Но опоздали...
Мещеряк опознал убитых и с омерзением столкнул головы с пестрого
ковра к мангалу:
- То сынки Карачи! Любо, браты, мчись дале!..
Он выбежал из юрты. В покинутом шатре от раскаленного мангала стала
тлеть курчавая бородка зарубленного, - запахло гарью...
Казак Ильин ворвался в шатер Карачи. Пылали жирники, освещая пестрые
перины. Синие языки трепетали на медном мангале, у которого сидели три
тонкие чернобровые красавицы в розовых шальварах.
Позади них, вскинув реденькую бороденку, храпел старичок в одних
портках. Заслышав шум, он раскрыл глаза. При виде вбежавших казаков зрачки
Карачи расширились от ужаса. Он рванулся и на коленях пополз в дальний
угол.
- Козлик, ты куда? - томно спросила, не разглядев еще казаков, одна
из красавиц.
Карача не отозвался, старательно подползая под войлок шатра.
Набежавший Ильин схватил его за ногу и вытащил на ковер:
- Эй, кикимора! Скажи, присуха, где тут Карача?
Старичок согнулся и жарко, быстро заговорил:
- Он тут! Он здесь... Третий юрта. Это его женки. Я бедный евнух. О,
аллах, истинно говорю я!
Казак толкнул мурзу ногой и, не глядя на красавиц выбежал из юрты.
Карача не дремал: плешивый и скользкий, он, как угорь, юркнул под
войлок и был таков. Через минуты за юртой раздался конский топот.
Круглолицая, с толстыми иссиня-черными косами, татарка приподняла пухлую
губу с темным пушком и равнодушно процедила:
- А наш козлик ускакал...
Мещеряк, обозленный за страшную зиму, не щадил никого. Один за
другим, так и не очнувшись, залились кровью мурзаки. От криков проснулся
поэт и схватил свиток. Увидя огромного казака, он протянул руки и возопил:
- О, победитель, я прочту тебе стихи!
- Пошел прочь, дурень! - оттолкнул его казак. - И без тебя споем
лихое, коли понадобится потешить душу!
Много врагов положили браты Ермака. Мстили и приговаривали:
- За Иванку Кольцо!
- За Пана!
Уцелевшие татары бежали к обозу, но Мещеряк отрезал им дорогу к
коням. Казаки оградились телегами и били оттуда из пищалей.
Наступало свежее июньское утро, взошло солнце, и алмазами засверкала
крупная роса, перемежаясь с яркими рубинами крови.
Беглецы с Саусканского холма примчали в осадный табор и истошным
криком разбудили татар:
- Казаки, казаки добрались до шатра Карачи! Ах, горе нашим головам!..
Ермак всю ночь стоял на дозорной башне. Ждал он всем сердцем, всей
душой ждал воинской радости. Завидя суету и переполох во вражьем стане, он
снял шлем, вгляделся еще раз в Саусканские высоты, перекрестился и сказал:
- Мещеряк оправдал надежду нашу! Браты! Настал наш час! И нам надо
идти!..
Татары остервенело пытались выбить казаков из-за обоза. Они толпами
кидались на заграждение, стремясь смешать его с землей, но казаки и
стрельцы били из пищалей без промаха. Груды трупов и копошащихся у телег
еще живых людей и коней не давали развернуться татарской орде. Напрасно
лучники осыпали стрелами, - казаки стояли упорно и зло огрызались.
Солнце поднималось все выше, в низинах растаяли сизые туманы.
Татарские кони устали; взмыленные, изнуренные, они сами сворачивались в
кусты. Татар мучила жажда, но еще мучительнее была мысль: "А что, если
Ермак выйдет сейчас со своим войском из Искера?".
И Ермак вывел на широкий холм своих братов. Худые, серые, они еле
держались на ногах, но сейчас же пошли на орду.
Завидя позади себя идущие сомкнутым строем стрелецкие и казацкие
дружины, татары завопили:
- Идет он! Идет сам Ермак...
Татарская конница кинулась на дорогу, убегающую к востоку, и исчезла
в синем мареве. За ней поспешили и пешие лучники. Не знали они, что в эту
самую пору у казаков Мещерекя окончился порох. Великий страх напал на
татар, бросая все, они бежали кто куда.
Ермаку подвели плененного коня, он вскочил на него и погнал вперед.
Почуяв опытного всадника, скакун сразу покорился и, заржав на все поле,
понес его вслед за ордой.
4
Войска Карачи в неописуемом страхе побежали из-под Искера. Татары
яростно дрались друг с другом из-за коней, рубились и резались короткими
кривыми ножами. Вой и крики разносились по лагерю. Объятые ужасом, беглецы
