теснились на перевозах, опрокидывали обозы и заодно грабили добро Карачи.
Кто-то в исступлении закричал отступающм:
- Нас обошли... Русские сейчас нападут, русские!..
Как грозный вал бурливого моря, паника захлестнула всех - и конных и
пеших. С мыслью только об одном - спасти себе жизнь любой ценой -
побежденные, гонимые животным страхом, стремились обогнать друг друга,
готовые снести любому голову, если он помешает их дикому бегу. Земля
дрожала от топота ног. Ржали покалеченные кони, ревели верблюды,
выплевывая комья желтопенной слюны. Между горбами одного из них сплелись в
объятиях одетые в пестрые халаты три молодые наложницы Карачи. Охваченные
общим безумием, они истошно кричали. У ног высокого белого верблюда лежал
заколотый караванбаши, - подле него валялся в грязи изодранный,
истоптанный шелк паланкина. Четверо татар, в вывернутых шерстью вверх
коротких шубах, старались взобраться на животное и пуститься на нем в
бега. Крупный, с круглым жирным лицом ордынец сердито бил верблюда по
коленкам и кричал:
- Чок! Чок!
Но двугорбый белый сильный иноходец с презрительной гримасой глядел
на человека.
Казаки мощным потоком гнались на быстрых конях за ордой.
Изголодавшиеся, узнавшие коварство татар, они не сдерживали "жесточь",
овлдевшую их сердцами.
Впереди на могучем вороном коне, сильными поскоками уносившем
всадника, летел Ермак. Он мчал, сбросив с головы шелом, ветер играл его
кудрями. Под весенним солнцем жаркими искрами сверкала золотая кольчуга.
Сильным размашистым движением он поднимал меч и разил отступающих.
- За Иванко Кольцо! За Пана! За Михайлова! - оглашал он бранное поле.
От бега и крови еще сильнее горячился боевой конь.
- За погубленных Карачой! - Ермак с силой опускал на головы и плечи
татар свой тяжкий, бивший насмерть меч.
Истоптанное поле, лесные дороги и буераки покрылись стыльными телами.
В оврагах и ручьях гомонили талые воды, и многие из татар не выбрались из
них, потонули.
Матвей Мещеряк нагнал атамана:
- Поберигись, батька, мы сами угомоним их!
Ермак, торжествуя, сверкнул зубами.
- Будет беречься! - жарко отозвался он. - Насиделись за зиму. Теперь
и душу отвести!
Развеяны полчища Карачи. Оставив жен и наложниц, бежал куда глаза
глядят хитрый мурза. Но казаки не успокоились, несмотря на то, что
надвигалась ночь. Ермак позвал Мещеряка и, любовно оглядывая его
невысокую, но крепко сбитую фигуру, твердо сказал:
- Куй железо, пока горячо! Добивай врага, казак, пока лютый зверь не
опомнился. Надо докончить разгром!
От могучей фигуры атамана веяло решительностью и силой. Легко и ловко
вскочил он в седло и махнул рукой:
- К Вагаю!
Донесли Ермаку верные люди, что мурза Бегиш раскинул стан на высоком
берегу Тобоз-куль, которое тянулось вдоль Иртыша выше Вагая.
Возведенный городок окружали глубокий ров и вал, увенчанный тыном. К
мурзе набежали разгромленные толпы Карачи - думали тут отсидеться от беды.
Но Ермак решил иначе - не дать врагу передышки:
- Надо и Бегиша разбить! И... прямо с хода на тыны! Некогда нам
сидеть у костров и ждать, когда татары от голода передохнут.
Не ждал мурза Бегиш такой решимости. Он много раз поднимался на
дозорную вышку, всякий раз надеясь, что казаки не посмеют сунуться в
огонь.
Лучшие лучники стояли за спиной мурзы, ожидая его повелений. На
помосты навалили груды камней, готовых к падению на головы казаков. На
площадках у мазанок кипела смола в котлах, сотни всадников - лихих ногаев
теснились в укрытиях, чтобы в решающий час вырваться в поле...
Казаки, как вихрь, налетели ранней зарей на городок. Еще розовые
отблески зари не погасли на тихой глади озерных вод, как затрубили трубы,
забили литавры, загудели сопелки и бородатые упрямые казаки кинулись с
топорами на тыны. Их осыпали камнями, обливали кипящим варом, - они лезли
напролом, потрясая своим могучим криком робкие, неустойчивые души
защитников. Бегиш дал знак, и лучники, проявляя проворство и меткость,
старались оградить татарское пристанище тучами стрел. Но широкогрудые,
бородатые, орущие во всю глотку казаки беспощадно сокрушали все на пути.
Тяжелыми топорами рубили они смолистое остроколье в заплоте и все, что
попадалось на пути. Впереди всех на коне бился осанистый, с гневным лицом
казак. И, как пчелы возле матки, вокруг него гудели и бились насмерть его
воины. Они смотрели на вождя и понимали каждое движение, каждый взмах его
руки.
- Ермак! Ермак-батька тут!..
Услышав это грозное слово, Бегиш задрожал. Он, как и многие мурзы,
боялся отважного русского вождя. При имени Ермака смешались лучники -
полет их стрел стал беспорядочным. Смутились и конники: они в одиночку
начали просачиваться к озеру и уходить в камыши.
"Горе моей голове! Ермак тут!" - с суеверным страхом подумал Бегиш и
в последнем, отчаянном порыве взывал к татарам:
- Бейте их! Рубите!..
Но сразу смолк, осекся. Лицом к лицу он встретился с всадником на
вороном коне. Бегиш свалился на землю, упал у копыт ермакова коня.
Ермак сдвинул черные брови, глубокая морщина легла на переносье.
Жгучую ненависть и приговор свой прочел мурза в потемневших глазах казака
и в ужасе закрыл глаза...
Бурным потоком казаки ворвались в городок. Они опрокинули кипящие
котлы, разметали помосты с камнями и пустили гулять красного петуха.
Пламень и густой дым поднялись к прозрачному весеннему небу.
Переступая обгорелые бревна, пробираясь через едкий дым, вороной конь
нес Ермака все вперед. Крики и шум битвы стихали, переулки стали пустынны,
- в глинобитных убежищах укрылись жители и кое-кто из воинов.
Ермака нагнал Мещеряк.
- Ты как тень! - недовольно сказал атаман, - хранишь меня словно
красу-девицу!
- Эх, батька, сколько потеряли мы. Один ты, - наша сила! Ноне прошу
тебя от всего казачества - отдай нам городок!
- Бог с вами! - согласился Ермак. - Только помни, Матвейко, ни женок,
ни детей не забижать!
Солнце высоко стояло над Иртышом. Растекались и таяли в теплом
воздухе последние струйки дыма. То, что не доделала казачья сабля,
уничтожил огонь...
Ветер налетал с озера, поднял пепел и понес его вдоль дороги. Серая и
мелкая пыль проникала всюду, укрывая все, что осталось еще живым.
Казаки оставили пепелище и двинулись дальше.
Ермак привык к открытому бою и не мог простить врагу, что тот коварно
сгубил его лучших людей. Время шло, а он все вспоминал Иванко Кольцо:
- Брат мой любимый, верный воин!
В поход по Иртышу двинулись казаки. Они прошли и взяли городки
Шамшинский, Рянчинский, Залу, Каурдак, Сарган... Из последних селений
татары скрылись в тайгу.
Из Саургана Ермак пошел в Тебенду. Душа его не находила покоя: "До
тла надо выжечь вражеский корень!". Он двигался быстро, неутомимо, и вот
блеснули воды реки, а на берегу темнела Тебенда.
Передовые вернулись и поведали Ермаку:
- Князек Елегай с мурзами вышел с поклоном и дарами - мягкой
рухлядью. Он просит мира и признает Русь...
За много дней первый раз Ермак просиял. Загорелое, обветренное лицо
его разгладилось. Он велел разбить шатер, вошел в него и наказал привести
князьца Елегая.
Тихой, крадущейся походкой за полог вступил старик с редкой
бороденкой и вороватыми глазами. Он приблизился к Ермаку, склонив низко
голову и ведя за руку черноглазую девушку. В голубых шальварах, бархатных
туфельках, круглой шапочке, расшитой золотом, она походила на плясунью из
ханского гарема. Ермак с любопытством взглянул на красавицу, - чистотой и
девичьей робостью веяло от взгляда молодой татарки.
- Зачем ты привел ее сюда? - нахмурившись, спросил атаман.
- Дочь, - тихо промолвил князец, и лукавая улыбка заиграла на его
худом лице. - Джамиль! Сам Кучум сватал за своего сына... Прими ее...
Не успел атаман опомниться, как снова распахнулся полог шатра и слуги
Елегая внесли тугие мешки и стали извлекать из них пестрые шелковые
халаты, чернобурых лисиц, белок, горностаюшек. Князец нежно гладил мягкий
серебристый мех и хвалил:
- Хорошо, для нее берег. Бери, все бери...
В глазах Ермака рябило от цветных шелков. Он встал и сердито сказал
старику:
- За что даешь?
- Все, все бери! - шептал льстиво старик. - Ты самый великий богатырь
на земле. Только оставь меня княжить тут.
Потные, обветренные атаманы толпились в шатре, пялили голодные глаза
на тонкую и нежную девушку. И каждый из них ждал, что скажет батька.
Ермак поднял голову, в упор посмотрел на Елегая:
- И за княжение ты отдаешь дочь свою на поругание! Стыдись, старик!
Девушка стояла перед атаманом, покорно уронив руки, поникнув головой.
Две толстые косы ее, чуть дрожа, лежали на маленькой крепкой груди.
Льстивая улыбка снова появилась на морщинистом лице Елегая:
- Ты осчастливишь меня, взяв ее в наложницы...
- Оставь пустое. Казаку не до любовных утех! - сурово ответил Ермак,
но сейчас же смягчился, переведя пытливый взор на девушку.
Он взял ее за круглый подбородок, бережно поднял закрасневшееся лицо
и заглянул в большие испуганные глаза.
- Хороша дочка! - ласково похвалил он. - И очи светлы, как чистый
родник. Живи и радуйся! - Он по-отцовски нежно погладил голову девушки. -
Иди с богом, милая... А вы, - оборотясь к казакам, сказал он, - чего
ощерились? Помните мое слово: никто не посмей осквернить ее! Коли кто
опоганит, пеняй на себя!
Могучий и широкий, он, словно дуб рядом с тонкой камышинкой, стоял
перед девушкой.
Татарка не понимала его слов, но по лицу Ермака догадалась: хоть и
суров он, но добр и безмерно милостлив. Две горячие слезинки выкатилчись
из ее глаз. Склонив голову, она торопливо ушла из шатра, оставив после
себя светлое теплое чувство на душе атамана. Внезапно взор Ермака упал на
князьца:
- Ты, старый ерник, что удумал? Ради выгоды своей готов родное дитя
обесчестить? Пошел прочь! - гаркнул он на Елегая. Почуяв угрозу, князек
сжался весь и в страхе, еле двигая онемелыми ногами, убрался из шатра.
Казаки мирно ушли из Тебенды, ничего не взяв и никого не тронув.
Улусные татарки и старики вышли провожать их и низко кланялись воинам.
Одно слово они знали и на разные лады повторяли его, вкладывая и
благодарность и ласку:
- Ермак... Ермак...
Казаки дошли до реки Тары и тут неподалеку, в урочище Шиштамак,
разбили свой стан. После тяжелого похода гудели ноги, тело просило отдыха.
Июнь выпал сухой, знойный. Безоблачное белесое небо казалось раскаленным
от солнца, кругом расстилалась безбрежная сожженная степь с редкими
разбросанными бугорками - сусличьими норами. Грызуны издавали тихий свист
и, приподнявшись на задние лапки, зорко следили за человеком. Травы, серые
и скудные, жались к каменистой земле, но ими только и жили овечьи отары,
жадно поедая похожую на пепел растительность. По равнине темнели
приземистые юрты, из которых вился жидкий дымок. Ветер приносил к
казачьему становищу запах сожженного кизяка. В унылой степи кочевали
туралинцы. Казаки заглянули к ним и поразились нищете и убогости. Завидев
пришельцев, степняки пали на колени и жалобно просили:
- Последние овцы... Отнимут, тогда смерть нам...
Туралинцы были запуганы и беззащитны: всадники Кучума нападали на их
кочевья, жгли убогие юрты и угоняли скот.
- Как дальше жить? - пожаловался казаку высокий сухой старик с умными
глазами: - Я много ходил по степи, но такого горя не видел. Берут
джунгарцы, требуют ногайцы, отнимет Кучум, и все, кто скачет с мечом и
