- Возьмем!
Вал и заплот были невелики. Казаки с криком полезли, били в упор из
пищалей, и остяки, бросив своего князьца, побежали в лес. Никита Пан
погнался за князьцом, но тот увильнул, размахнулся мечом и уложил атамана.
Упал Никита, разметал длинные, жилистые руки, померкли глаза.
Князьца схватили казаки и повели к атаману.
Стоял Ермак над телом друга, опустив широкие плечи и приподняв густую
бровь, жалостно говорил:
- Эх, казак, казак, сколько прошел, а тут улегся! Где смерть
подстерегла!..
Было обидно атаману, что погиб Никита Пан на пустяшном деле. Вот и
лежит он теперь сухой, костлявый, на голове серебрится седина. "Постарел
друг!" - с тоской подумал Ермак, не помня, что и у самого на висках и в
кучерявой бороде тоже белые струйки побежали.
Когда подвели к нему князьца, взгляд атамана потемнел. И что удивило
Ермака - князец был мал, тщедушен, и нельзя было понять, как он справился
с богатырем Никитой.
Подали меч, - кованный из железа с деревянной ручкой. Старый,
покрытый ржавчиной, а теперь на нем засохла свежая кровь.
- Ну и меч! - еще выше поднял удивленные брови Ермак и перевел взгляд
на щуплого князьца.
Остяк горделиво поднял голову и хвастливо молвил:
- Мой меч - волшебный меч, негляди, что прост. Обнажишь его, он тогда
рубит направо и налево, хочет или не хочет того рука хозяина. Моя сабля
сочится женской и мужской кровью! Она убивает всякого, кто вблизи меня!
- Вот оно как! - побагровев, крикнул Ермак: - Ну, коли так, держись,
вражья сила! - И не успел князец ойкнуть от страха, как Ермак ржавым тупым
мечом развалил его надвое.
Схоронили Никиту Пана на высоком яру, под ветвистой лиственницей. И
снова быстрое течение подхватило струги и понесло к Оби, а позади еще
курилось пожарище и выли волки над павшими телами, - набежали серые из
хмурых лесов.
Течение Иртыша стало медленнее, величавее. Пробежавшая тысячи верст
могучая река вливалась в обширную Обь. Постепенно редели леса, уступая
место тундре. Мшистая равнина да низкое серое небо. И воды обские казались
тяжелыми, свинцовыми. Белела пушица, цвели скудные травы, и скрюченная
малорослая березка жалась к земле. На стоянках налетали темные тучи
комаров и гнуса. Они лезли в котел с варевом и покрывали его серым
налетом, проникали за воротник, под рубаху, жгли лицо, вспухавшее от
разъедающих укусов. Только густой дым отгонял подлую тварь, от которой не
было житья. Ермак хмуро разглядывал просторы:
- Гиблое место!
Даже солнце отливало здесь багровым отсветом, а вечерами на Оби
лежали густые сиреневые тени. Багровый и синий цвета мешались и навевали
на душу мрачное настроение. В эти минуты казакам казалось: потухает солнце
и умирает все живое и на земле, и на воде. А между тем в этих, никем не
мерянных просторах лежали многие остяцкие княжества. Огромные стада оленей
бродили по тундре и давали кров и пищу человеку.
Ниже по течению, через многие дни плавания, лежала Обдория. Хотя в
титуле великого московского князя и писалось "князь Удорский, Кондинский",
однако эти края жили своей жизнью - ясака не платили и царя не знали.
Обдорские князьцы разводили многотысячные стада оленей, пастухами у них
были самоеды.
Слухи о богатствах обского севера давно дошли до русских, наслышался
о них и Ермак. Вспомнил он рассказы строгановского посланца, который
побывал в Жигулях, сманивая казаков на Каму.
Разглядывая мрачные синие тени заката, далекие холмы за гнилыми
болотами, атаман суеверно прошептал про себя:
- Так вот где "горы зайдуче в луку моря, им же высота яко до небес".
Тут и быть Лукоморью! Но как пройти в него?
В ливонском походе досужий русский воевода показывал Ермаку чертеж
всей земли, начертанный неким Антоном Видом. Тогда на нем привлекло
внимание обозначение обского низовья. Там, на левой стороне Оби, была
обозначена Золотая баба с ребенком на руках. Ей и поклонялись "обдоры",
принося в жертву меха.
"Вот где Злата баба! Сколько же плыть до сего идолища!" - подумал
Ермак.
В протоке казаки встретили вогула на челне. Бедняк, в истертой
малице, испуганно смотрел на русских. Ермак подарил ему зипун и спросил:
- А где князец Обдорский?
Старик повернулся лицом к полуночи и ответил:
- Там, там. Далеко, много далеко. Плыл, все плыл...
Вздохнул Ермак, - не лежало его сердце к сырой пустыне, к гнетущему
безмолвию.
"Пес с ней, Златой бабой!" - подумал он и велел повернуть струги
обратно.
Казаки хватко ударили веслами. Запенилась вода, вогул быстро остался
позади. Ермак сидел на головном струге и все думал о Златой бабе. Не знал
он, что идол, именуемый так, вовсе не златой, а грубо рублен из кедра и
покрыт железом...
Ермак вернулся в Искер, а вестей из Москвы все не было. Не сиделось
ему, захотелось встретить воеводу московского на пороге новой землицы.
Вспомнил он путь через Каменный и лесную Тавду-реку, на которой так
недавно минули столько опасностей. Там, на Тавде, решалась судьба
казацкого войска... Теперь все позади.
Отдохнув десять дней в Искере, Ермак поплыл к Тоболу, а из него
выбрался на знакомую дорожку. По берегам шумели дремучие леса, вливались в
Тавду лесные ручьи, а на них кочевали вогулы. Кондинские князьцы держались
независимо. Рука хана Кучума не дотянулась сюда.
Стоял июнь, - белые ночи брезжили над тайгой, наполненной гнусом. От
него не было спасения ничему живому: ни человеку, ни зверю. Вогулы жгли
костры и заклинали злого, негодного духа Пинигезе, создавшего комаров. У
берестяных юрт часто раздавался звук шаманского бубна. Лето было в
разгаре; олени сыты; сильно и остро пахла их потная шерсть, в реках гуляли
косяки жирных рыб, зверя было вволю, - радуйся, вогулич!
Шли за стадами кочевники и пели свои простые песни. Что видели, о том
пели они.
Все дальше и дальше уходила Тавда в дремучие дебри. Но водную дорогу
стерегли вогульские князьцы. В устье реки Пачеке встретил Ермака князец
Лабута. Скопища вогулов пускали тысячи стрел. Струги подошли к берегу.
Ермак выскочил первым и крикнул своим раскатистым голосом:
- Браты, на слом!
Его щадили вражьи стрелы, а вернее всего - изменяли лучникам их
трусливые руки при виде тяжелого, кряжистого воина с ослепительным мечом в
руке. Ермак шел прямо через валы, буреломы, под грузными его сапогами
трещали валежины. Большие глаза его были полны гнева. Взглянув в лицо ему,
вогулы-воины пугались и бежали с дороги. Ермак настиг князьца Лабуту и
ударом кулака свалил с ног:
- Браты, в полон взять!
Казаки ремнями связали очумелого князьца, который, очнувшись, все
хлопал веками, оглядывая себя.
- Вуул-хой! - Большой человек! - одобрил кулачный удар князец.
А Ермак в эту пору настиг у озерка второго князьца - Печенегу. Этот
был в кольчуге и размахивал палицей.
- Я убью тебя, белый! Уйди, бородатый!
Он проворно кинулся к Ермаку, но атаман отразил удар. Печенега погиб.
Вогулы побежали, оставив на поле схватки сотни тел. Ермак повелел всех
убитых врагов побросать в глубокое илистое озеро, назвав его Поганым...
Шестого августа Ермак добрался в Кошуцкую волость. Молва о побоище в
устье Пачеки опередила казаков. Объятый страхом, князец Ичимх вышел
навстречу дружине Ермака. На дороге он положил дары - ценную рухлядь.
Ермак приветливо принял князьца, и тот охотно поведал ему о
Кондинской земле. Князец повел Ермака в Чардынский городок, где представил
ему шайтанщика. Старый со впалым ртом колдун поразил Ермака подвижностью -
руки его, казалось, скользили всюду, тонкие пальцы все время были в
движении.
Шаман, прищурив глаза, сказал значительно:
- Сейчас шаманить буду. С богом Тозым говорить буду. Скажу тебе. Ты,
богатый человек, отдаришь...
В юрте воняло рыбным жиром, застарелой кислятиной; горький дым ел
глаза.
Ермак предложил князьцу Ичимху:
- Пусть шаманит мне на лугу!
- О, о! - охотно согласился старик и, захватив бубен с колотушкой,
вышел из чума.
На поляне, на берегу ручья, собрались вогулы, грязные, всклокоченные,
одетые в ободранные, затертые парки; одни сидели в кружок, иные стояли.
Рядом ползали голые ребятишки. Казаки высматривали вогульских женок. Под
огромной лиственницей дымился костер - отгонял комаров. Старик подогрел
бубен, кожа натянулась и залоснилась. Шаман провел пальцами, пеньзар издал
глухой звук.
- Карош! - выкрикнул он и стал бить в бубен. Бил он редко и тихо,
медленно кружась.
Ермак дивился его движеньям. Они становились все быстрее,
исступленнее, костяшки и рыбьи зубы, привешенные у пояса, звякали в такт
кружению. Все громче и громче старик бил в бубен, и странные глухие звуки
отдавались в лесу. Надвигались сумерки, и в ельнике становилось мрачно и
таинственно. Сквозь синеватые лапы хвои ничего не было видно. Тишина стыла
в лесу, над рекой, и только топот ног и гул пеньзара тревожил ее. Звуки то
росли, то слабели. Шаман, а за ним вогуличи протяжно кричали:
- Ко-о-о-о! Ко-о-о-о!
Ермак взглянул на князьца. Ичимх наклонился к его уху и сказал:
- Они зовут духов. Они сейчас прилетят. Тазым скажет ему все...
Ермаку стало скучно, надоел шаман, и он крикнул:
- Будет вертеться. Сказывай, что хотел!
Старик закружился волчком, сгибаясь и разгибаясь, словно бубен тянул
его в стороны. На губах шамана пузырилась пена, и он, словно кликуша, стал
биться и кричать:
- Долго жить будешь! Хана бить будешь!
Шаман упал, тяжело дыша. В забытьи, казалось, он ничего не видел и не
слышал, но вдруг открыл глаза, глянул под косматую ель и заорал:
- Ко-о-о-о! Казак, не трогай баба. Моя!
Ермак раскатисто захохотал.
- Тазыму молился, а за женкой вполглаза глядел. Эй, кто там? -
закричал он в тьму. - Не трожь молодицу!
Из темноты вышел смущенный казак Ильин:
- Дык и не трогал. Сама льнет, курносая...
Атаман сумрачно поглядел на казака, и тот, замолчав, поспешил отойти.
Князец Ичимх заискивающе сказал Ермаку:
- Большой шаман правда говорил. Нигде нет такой шайтанщик!
Атаман повеселел, хлопнул князьца по плечу:
- Ладно, у каждого своя вера. Идем, князь, к стругам!
Вместе с Ичимхом они подошли к реке. Легкая рябь колыхала большие
листья кувшинок, в струге отражались летящие искры костров и темные ели, в
глубоких, прохладных омутах играла рыба. Казаки взялись за весла, и
Чардынский городок стал быстро уходить в тьму...
Струги поплыли вверх, к Табарам. Кончались белые ночи, вечерняя синь
рано наплывала на лесную сторону. Тяжело было грести против быстрого
течения, но Ермак торопил казаков: все еще надеялся встретить в походе
московского воеводу.
С запада набегали тяжелые серые тучи, погас яркий и бодрящий
солнечный свет, и вместе с этим поблекли знойные летние краски, все как бы
покрылось пеплом. Табары-городок раскинулся на скате, сбегавшем к болоту.
Тайга, тайга, тайга! Дуплистые ели, коряжины, вздыбленные ветровалом,
медвежьи тропы, на больших полянах - гуденье оводов, тучи комаров и гнуса.
Пробирались казаки в дремучие чащобы. Впереди шел Ермак; богатырем в
кольчуге попирал он землю, продираясь через лесную прохладную мглу и брал
свое. Казаки собирали ясак и свозили в ладьи. На тропе навстречу им вышел
старец-вогул с реденькой бородкой. Он высоко забрасывал посох и шарил
дорогу. Ермак спросил слепого:
- Куда бредешь, отец?
Старик прислушался и попросил:
- Я слепой и глухой. Скажи громче.
- Здорово, дедушка! - ласково и громко выкрикнул атаман.
- Здравствуй, здравствуй, - обрадованно поклонился вогул.
