"Крамолами бояр оклеветаны, сбегли! - вдруг подумалось царю. Он
развернул широкий свиток - начертанный козмографом чертеж Руси. - Велика
земля, обильна лесами и реками! Вот Волга, как ветвистое дерево, воды
стекаются в нее со всей Руси; вспоила реку вся русская земля, и как не
быть ей русской! По Волге-реке плывут теперь торговые струги в Бухару и в
Ургенч-богатые города. От прибыльных торгов земля богатеет и народы
тянутся к труду мирному!" Грозный пристальней взглянул на карту. Справа по
ней пролег Каменный Пояс, а за ним-пусто. Козмографу неведомо, какие
дальше земли. Для своей утехи он начертил только соболя и белку, грызущую
орехи. Знал, видно, он одно: идет с полуночных стран драгоценная рухлядь.
Все ж остальное для него было мраком. И вот явились казаки, развеяли этот
мрак... Царь еще ниже склонился над чертежем...
Пир кончился, догорали свечи в шандалах. Хмель свалил слабых и
жадных. Пора по домам!
Иванко Кольцо поднялся, поклонился гостям и взял за руку Ишбердея:
- Ну, милай, натешился. Пора и честь знать!
Казаки вышли на площадь. Над Кремлем сияли крупные звезды, под ногами
искрился снег. Высоко, за дворцовым переходом, малиновым глазком светился
огонек!
"Кто же сидит ныне за делом? - задумался Иванко и решил: - Известно,
что за человек! Царь должно! Ему-то родная земля милее всего, и в заботах
о ней дня мало!"
Давно мечтал Иванко Кольцо побывать на Пушечном дворе, который был
поставлен на берегу Неглинки-реки. Двор обнесен высоким дубовым
острокольем, и ночами над ним, как яркие зарницы, часто вспыхивали отсветы
пламени. Литейщики в эту пору сливали по желобам расплавленный металл в
ямы, в установленные формы. Рядом располагались Кузнецкая и Оружейная
слободы. Тут шло производство пищалей, бердышей, сабель. Издревле русские
люди славились как искуссные мастера. Они умели ковать и отливать пушки. И
хорошо стреляли. В Пскове впервые в мире русские умельцы поставили орудия
на лафеты, а в дни осады московские и псковские пушкари били из пушек
дальше и более метко, чем пришельцы с Запада. Уже в армии великого князя
Дмитрия Донского применялись при обороне стольного города "арматы".
Из Пушечного двора и прилегающих слобод оружие отправлялось в
порубежные города, которые сами обязывались изготовлять зелье.
На Руси имелось немало умельцев, которые из серы, селитры и угля
делали превосходный порох. Перед походом по боярским, дворянским и
поповским дворам разъезжали писчики и объявляли, кто и сколько зелья
должен был сдать в войско. В царском указе писалось: "А кто будет
отговариваться, что зелья добыть не может, к тем посылать пороховых
мастеров показать как зелье варят".
Кольцо любил огневой бой. Душа его ликовала, когда из черных жерл
пушек вырывались раскаленные ядра, рокотал гром и от грома тряслась земля.
В морозное утро Кольцо с казаками подкатили к воротам Пушечного
двора. Привратник отвел коней под навес и вызвал главного оруженичего,
который ведал двором. Пришел статный, русобородый окольничий и,
поклонившись, с готовностью объявил:
- Повелено, государем, не таясь, показать вам наше немудрое
мастерство.
Оружничий повел гостей в глубь двора. Последний был тесно застроен
деревянными строениями. Налево-приказ, посредине площадки-два литейных
амбара, дальше-кузницы, формовочные и холодные мастерские. Неподалеку у
ворот склады с металлами, железным ломом, а в иных хранились готовые к
отправлению пушки. Едкий черный дым угарно носился в воздухе, от него
щекотало в носу и першило в горле. Весь двор кругом был черен от копоти и
дыма.
Казаки переступили порог литейного амбара. В первую минуту они
ослепли от яркого сияния: блистали звезды-искры разливаемого сплава.
Постепенно, однако, обвыкли, пригляделись. В середине мастерской стоял
полуголый сильный детина со смелыми, строгими глазами. Постриженные в
кружок волосы были забраны под ремешок. Литец внимательно следил за
раскаленным сплавом, который лился в форму. Работный пошевеливал руками, и
на спине его бугрились крепкие мускулы. "Силен человек!" - с похвалой
подумал Иванко и подступил к мастеру:
- Как звать?
- Андрей Чохов.
- Добрую, знать, пушку льешь?
Литец усмехнулся, перебрал пальцами мягкую золотую бороденку.
- Как не добрую! - отозвался он. - Сколько старания пошло! Моя бы
воля, я такую армату сотворил, что всем диво-дивное...
Полуголые литцы, - крепыши, перемазанные сажей, - озабоченно следили
за желобами, по которым струился расплавленный металл.
Мастер покрикивал:
- Не замай, гляди в оба! Не перелить медь...
Кольцо очарованно глядел на работу литцов.
- Веселая работенка! - вырвалось у него.
- Куда веселее! - отозвался работный в прожженном кожанном фартуке, с
зелено-бледным лицом. - И за угар, и за пережог дров пеню вноси, а то
снимай портки и под плети!
Андрей Чохов нахмурился.
- Ну-ну, Власий, смолчал бы, бога ради. Всякое бывает, - сдержанно
подтвердил он. - Наше дело холопье... Сколько души не вкладывай, одна
почесть... И огрехи, конечно, бывают... - Мастер вдруг озлился: - Сколько
раз тебе, Влас, толкую - не болтай, и плетей будет помене!
Он замолк и отвлекся на литье.
Скоро ослепительный свет стал гаснуть, померкли сияющие звездочки на
раскаленной поверхности, и металл приобрел ровный вишневый цвет. Лицо
Чохова, озаренное отсветом стынушего металла, порозовело.
Внезапно мастер подошел к Иванке и спросил:
- Из приказных?
- Куда мне в приказные, не с моей душой сидеть в мурье, - смеясь
ответил Кольцо. - Казаки мы. Из Сибири прибыли!..
Мастер на мгновение онемел, в изумлении разглядывая атамана.
- Так вот ты какой! - восхищенно сказал он. - А Ермак Тимофеевич?
- Он посильнее меня, да разудалее. И ума-палата! - Для пущего веса
последних слов Кольцо нахмурил брови.
- Ах ты, какой ноне праздник у нас! - вскрикнул Чохов. - Литцы, вот
они - сибирцы!..
Со всех углов литейного амбара сошлись работные и окружили казаков.
- Любо нам, молодцы, увидеть вас! - искренне признался корявый литец,
с обоженной клочковатой бороденкой. - Спасибо, - не погнушались, заехали.
- Погоди! - перебил Чохов и бросился в угол, гда стояла укладка. Он
распахнул ее и вынул что-то обернутое в ряднину. Бережно развернул холст,
и в руках его оказалась превосходной работы пищаль. Чохов повернул ее так,
что блеснули золотые насечки. Влюбленными глазами мастер обласкал оружие,
встряхнул головой и решительно протянул пищаль атаману. - Возьми и передай
от нас Ермаку Тимофеевичу. Бери, бери...
Иванко бережно рассматривал дар, глаза его заволокло туманом... Литец
продолжал:
- Скажи ему, что робим мы одно с вами дело. И то, что добыли казаки,
во веки веков в память ляжет.
Слова мастера работные встретили одобрительным гулом.
- По Москве у нас гудошники ужотка песни поют про сибирцев... -
гулким басом сказал один из них.
Кольцо прижал пищаль к груди, поклонился низко и сказал в ответ
только одно слово: "Спасибо". Больше сказать ничего он не мог - такое
глубокое волнение охватило его.
Во дворе оружничий оповестил казаков:
- Наказано великим государем везти вас на поле и показать пушечную
стрельбу. В Кремле поджидают вас.
- Айда-те! - скомандовал Иванко и ввалился в сани.
Казаки подоспели во-время. Из Кремля показался длинный поезд из
крытых боярских возков, обделанных тиснеными кожами. Впереди рядами
выступали несколько тысяч пищальников в алых кафтанах. У каждого на левом
плече длинная пищаль, а в правой руке-фитиль. Среди бояр на белоснежном
жеребце ехал царь, облаченный в парадные одежды. Голову царя покрывала
бобровая шапка, красный верх которой был расшит жемчугом и самоцветами.
Толпы народа теснились вдоль улицы. Глашатаи на рысистых конях, с бичами в
руках, расчищали проезд.
Иван Васильевич кланялся народу, который жался к заборам, лепился на
крышах, воротах и выглядывал из калиток.
Лихой окольничий на рыжем коне, завидя казаков, пристроил их к
боярам. Через Москву двигались медленно. Зимнее солнце то вспыхивало
пожаром на слюдяных окнах, то искрилось синеватыми огоньками на алебардах,
кольчугах и шлемах.
Вот и широкое ровное поле, сверкающее снежной парчой, опоясанное
вдали темным ельником. Впереди темнели высокие деревянные срубы, набитые
доверху землей и камнями. У края поля тянулись невысокие подмостки, перед
которыми наставлены ледяные глыбы.
Царь взобрался на возвышение, уселся в кресло. Пищальники той порой
заняли высокие подмостки. Грозный взмахнул платком, и разом заныли пули.
От льда полетели со звоном осколки. Пороховой дым потянулся над полем.
Пищальники стреляли метко и дружно.
Кольцо не устоял на месте. Ему самому хотелось показать сноровку.
Видя довольное, разрумяненное морозом, лицо царя, он смело подошел к
возвышению и поклонился Ивану Васильевичу:
- Дозволь, батюшка государь, и мне показать удаль?
Царь благосклонно кивнул головой. Казак легко взбежал на подмостки и,
припав на колени, с хода стрельнул из пищали по ледяной глыбе. Синие
искорки брызнули из под пули, глыба раскололась звонко и, сверкнув
зелеными гранями, распалась на кусочки.
Грозный улыбнулся и сказал окольничему:
- Добрый стрелок. Вон кол вбит, пусть шапку накинут...
Только шапка замаячила вдали, Кольцо вскинул пищаль и стрельнул по
цели. Подбежал стрелецкий голова и крякнул от одобрения:
- В самый лоб. Молодчага!
Над полем поднялся серый копчик (кто пустил его так и не узнали
послы); не успел он забраться ввысь, как взмахнул крыльями и кувырком
полетел на снежное поле. Царь подозвал атамана и, глядя на его стройный
стан и широкие плечи, завистливо сказал:
- Поди одних со мной годков, а проворство юности. Тебя бы в
сокольничьи, да в Сибири такой надобен. На, возьми, казак, второй мой
перстень! - он снял с руки золотое кольцо с бирюзовым камнем и вручил
Иванке...
Смотр на стрельбище продолжался. Сильные вороные кони, храпя и
развевая по ветру гривами, вытащили пушки на больших колесах. Казаки
ахнули, - таких орудий им не довелось еще видеть. Среди них выделялись
пушки-сокольники, пушки-волкометки и пушки-змеи. Многие на лафетах,
изукрашенных позолотой. И каждая пушка имела свое имя, вылитое из бронзы:
Ехидна, Девка, Соловей, Барс.
Кольцо очарованно глядел на быстрые и точные приготовления пушкарей.
- Такую рать да батьке Ермаку, - с завистью подумал он. - Всю землю
сибирскую прошли бы, до самого моря!
Раздался рев орудий. Ядра с грохотом ударились в срубы, разнося их в
щепы. Глыбы земли, перемешанной со снегом, поднялись вверх и рассыпались
черной тучей...
Долго длился пробный огневой бой. Когда затих грохот и пушки увезли,
на поле с гортанными криками, хмарой вымчали всадники в малахаях.
Изогнувшись в низких седлах, желтоскулые, сверкая зубами, они неслись в
быстром намете, размахивая кривыми саблями. На боку у всех саадаки, за
плечами луки.
- Татары! - ахнул Иванко. - Гляди, братцы, ордынцы на послугах у
русского царя. Всякую силу Москва себе приспособила, - тем и могуча!..
И другие полки прошли через поле с музыкой и развернутыми знаменами,
которые полоскались на упругом ветре. Каждый стрелецкий полк уже издали
различался цветом кафтанов. Казалось, широкий оснеженный простор вдруг
зацвел, словно вешняя луговина, веселой пестрядью: и алым, и травяным, и
брусничным, и луковым цветом.
Воины шли и шли, сотрясая землю. Размерянное колыхание людей, их
