Перед тем, девятнадцатого ноября, в Александровской слободе свершилось
чудовищное убийство: в припадке гнева царь острым железным жезлом
размозжил голову своему сыну, царевичу Ивану, и тот, после долгих и
тяжелых мук скончался. Трудно было говорить с исступленным государем, лицо
которого то и дело передергивалось. Выпученными, безумными глазами он
пугал окружающих.
Надо было бить врагов, а царь завел сложные переговоры. Никто не
понимал поведения Грозного, и многие роптали. Между тем Иван Васильевич
глубоко осознавал свою правоту. Страна была крайне разорена, бояре строили
козни, к тому же Швеция-мощная по тому времени-напала на порубежные
русские городки. Правда, и Речь Посполитая была крайне истощена. Русской
земле, как никогда, требовалась передышка. Дела под Псковом складывались
для русских хорошо.
Лагерь Батория пустел. Сам король, под предлогом переговоров с
сеймом, первого декабря уехал в Варшаву.
В Европу, однако, успели проникнуть слухи о неудачах короля. В Польше
хвастливые паны все свалили на "ужасные" русские морозы. Гейденштейн, в
угоду польскому королю, писал:
"Так как вся Московская область находится под созвездием Большой
Медведицы, то обыкновенно ни в каком почти другом месте, за исключением
лежащих около Ледовитого моря, не бывает морозов более сильных, какие
бывают в Псковской области. Вследствии того и всякого рода животные, как
замечено, и имеющие в прочих местностях черный или рыжий цвета, как
например: прежде всего вороны, совы, дикие куры, медведи, волки, зайцы и
другие подобного рода животные, или от влияния климата, или от силы
морозов здесь обыкновенно все белого цвета".
Никто, конечно, в "белых ворон" не верил, но было стыдно сознаваться,
что столь блистательно начатый поход на Москву кончался крахом. Баториев
лагерь все еще стоял под Псковом, чтобы подогревать переговоры о мире. В
начале января воевода Шуйский сделал большую вылазку из Пскова. В схватке
псковичи уложили восемьдесят панов и привели много пленных-разноязычных
наемников Батория.
Тем временем Поссевино продолжал переговоры. Пользуясь тем, что царь
наказал русским послам говорить с иезуитом "гладко и вкрадчиво и оказывать
честь во всем", он поддерживал несбыточные требования поляков.
Посол Батория - воевода Брацлавский, гоноровый пан, при обсуждении
условий перемирия хлопнул кулаком по столу, покраснел, как индюк, и
пригрозил:
- Ежели, вы, москали, приехали сюда за делом, а не с пустым
красноречием, то скажите, что Ливония наша, и внимайте дальнейшим условиям
победителя, который уже завоевал немалую часть Руси, возьмет Псков и
Новгород, ждет решительного слова, и дает вам три дня сроку!
Русские упорно стояли на своем, прося оставить Юрьев и Часть Ливонии,
но поляки бряцали оружием и требовали своего. Их высокомерие дошло до
того, что даже иезуит Поссевино возмутился, - между ним и гетманом
Замойским произошла размолвка.
Между тем царь Иван держал огромную армию в бездействии в то время,
когда польский лагерь под Псковом выдыхался. Прошло несколько дней, и
пятнадцатого января гетман Замойский сообщил своим послам: "На все воля
божья, больше восьми дней нам не пробыть под Псковом. Немедленно
заключайте мир!"
Мирное соглашение было подписано, и Русь на долгие годы утеряла
Ливонию и выход к морю. К Польше отошли Полоцк и Велиж. В середине января
псковичи наблюдали, как из земляных нор, из палаток вылезало шляхетское
войско и наемники. Оборванные, исхудалые, бесстыдно вихляясь, чтобы
почесаться, они огромным скопищем двигались по Рижской дороге в туманную
даль.
Псков облегченно вздохнул, распахнул настежь крепостные ворота.
Стоявший на башне рыбак, глядя вслед уходившим насильникам, весело
посмотрел на небо и вымолвил:
- Солнце на лето, а зима на мороз! Ничто, пройдет два-три месяца,
придет веснянка, тронутся талые воды, набежит тучка и прольется теплым
дождем, смоет всю нечисть с русской земли!
Царь понял, что совершил ошибку, и от этого еще больше занедужил.
Стан его скрючился, пальцы высохли и борода стала быстро лысеть.
Мнительность царя усилилась: во всем он видел измену, наветы, заговоры.
Его угнетало сознание потери искони русских земель. "Теперь все враги Руси
и мои враги-бояре поднимут головы и не нарадуются нашим неудачам", -
горько думал он.
В пору таких тягостных раздумий, когда к тому же подкрадывалась к
нему злая телесная немочь, в Москву нежданно-негаданно пришла радость:
приехали сибирские послы с благой вестью.
3
Неделю казаки разгуливали по Москве. Толпы зевак всегда сопровождали
их, каждый старался им угодить. Но Кольцо с нетерпением ждал, когда царь
позовет его в палаты. Наконец вспомнили о казаках. На купецкий двор, в
котором они остановились, наехали пристава, подьячие, окольничие. Они
целый день выспрашивали, высматривали, а потом попросили сибирское
посольство пожаловать в Посольский приказ. Остроносый, с рыженькой
бороденкой подьячий, потирая руки, обратился к Иванке Кольцо певучим
голосом:
- Славный атамане, дозволь зачесть грамоту, писану самим храбрым
воителем Ермаком Тимофеевичем!
Приказный юлил, лебезил, умильно заглядывая казаку в глаза.
Кольцо добыл из кожаной сумы грамоту, писанную в Искере, и подал
подьячему. Тот жадно сгреб свиток и, развернув, стал разглядывать. Начал
он с пышного царского титула, и лукавое лицо его быстро преобразилось.
Покачивая утиной головкой на длинной жилистой шее, он похвалил:
- Гляди-тка, казаки, а как настрочили... Ох, и умудрены... Ох, и
мастаки, ровно в приказах весь век терлись.
Челобитная казаков ему понравилась.
- Гожа! - весело сказал он и внимательно осмотрел послов. - Поедете в
Кремль, в приказ, к большому думному дьяку, а ехать вам через всю Москву,
народу будет любо на вас глядеть, а иноземцы тож не преминут прознать о
вас, потому и обрядиться надо под стать!
- Ты о нас не тревожься! - хлопнул подьячего по плечу Кольцо так
сильно, что тот присел и захлопал веками: "Полюбуйтесь-ка на молодцев!".
И в самом деле, сибирские послы выглядели отменно. Плечистые,
бородатые, остриженные в кружок, он были одеты в бархатные кафтаны, шитые
серебром, на боку у каждого сабля в драгоценной оправе. Самоцветы на шитье
и крыжах сабель так и манят. У каждого наготове дорогая соболья шуба, -
такие наряды впору и думному дьяку!
Казаки разместились в широких расписных санях, разубранных бухарскими
коврами. Три тройки, гремя бубенцами, двинулись по кривым московским
улицам в Кремль. Поезд сопровождали конники-боярские дети, окольничие,
пристава. А позади бежала восторженная толпа и кричала:
- Ай да казаки! Буде здравы, воители!
Иван Кольцо сидел на передних санях, лихо заломив косматую шапку с
красным верхом. Из-под шапки-русый чуб волной. Глаза быстрые, зоркие.
Московская молодка, зардевшаяся от мороза, загляделась на бравого сибирца:
- Провора!
Ямщики гнали серых напропалую. Пристяжные изогнулись кольцами, рвали,
храпели, - казалось, истопчут всю вселенную.
- Ай, и кони! Ай, и гривачи! - похвалили в толпе.
Хлопая теплыми рукавицами, купцы перекликались:
- Торги, поди, пойдут бойчее. Сибирская рухлядь, сказывают, нельзя
лучше!
- Э-гей, сторонись! - крикнул передний ямщик, и людская толчая перед
Никольскими воротами шумно раздалась, тройки вихрем ворвались в Кремль.
Следом закрутилась метель. Вот Ивановская площадь, на ней-приказы. Подле
них всегда вертятся жалобщики, ярыжки, писчики с чернильницами на поясах,
с гусиными перьями за ухом. Этакие вьюны любую кляузу за грош настрочат на
кого хочешь.
Двери посольского приказа с превеликим скрипом распахнулась, в лицо
ударило душным теплом. Иванко Кольцо степенно вступил в палату. Они была
огромная, грязная, полы немыты, всюду обрывки бумаги, рогожи, сухие корки
хлеба. Видимо никто и никогда не убирает горниц. Атаман потянул носом,
поморщился и не утерпел, сказал:
- Фу, какая кислятина!
Юркий приказный с хитрым прищуром глаз бойко ответил:
- Московские хлеба, не сибирские. Надо бы гуще, да некуда! - и развел
руками.
Атаман сердито посмотрел на ярыжку, но в эту пору тяжелые резные
двери распахнулись, и выросший на пороге кудрявый боярский сын
провозгласил:
- Послов-сибирцев думный дьяк великого государя просит жаловать для
беседы! - он низко поклонился и отступил.
За большим дубовым столом, в тяжелом кресле сидел вершитель
посольских дел, думный дьяк Михаил Васильевич Висковатов. Широкоплечий,
бородатый и румяный, он весело уставился в казаков, неторопливо поднялся и
пошел им навстречу. Иванко быстро обежал глазами горницу. Широка, но своды
низки, слюдяные оконца узки и малы, зато покрытая цветными изразцами печь
занимает весь угол. На столе - чернильница, очиненное гусиное перо,
чистенькое, не омоченное в чернилах, а рядом знакомая челобитная грамота.
"Как ветром занесло на стол к дьяку! Быстро обскакала!" - с недоумением
подумал Иванко. Дьяк громким голосом оповестил:
- Жалуйте послы желанные!
Казаки низко склонились и спросили:
- Каково здравствует великий государь?
- Бог хранит его царское величество, - чеканя каждое слово, ответил
Висковатов. - Разумом его русская земля держится. Хлопотится все...
Минуту, другую обе стороны многозначительно молчали. Потом думный
дьяк спросил:
- Как здоровье батюшки Ермака Тимофеевича? Вельми доволен им и вашими
храбростями государь...
Казаки низко поклонились.
Осторожные учтивые вопросы следовали один за другим. Иванко Кольцо,
не теряясь, толково отвечал на них. Наконец думный дьяк, гостеприимно
разведя руками и показывая на широкие скамьи, крытые алым сукном,
предложил:
- Садитесь, гости дорогие, в ногах правды нет.
Все чинно расселись вдоль стен. Приказный начал издалека:
- Много дел и всяких посольств приходится вершить государю! - тут
дьяк огладил пышную бороду. - Неизреченная радость видеть лик государя и
слышать его мудрое слово, не всякому и не во всякий час сие дано...
Висковатов вздохнул и продолжал:
- Чаю великую надежду я: примет вас великий государь и выслушает вашу
челобитную, но ныне шибко озабочен он другими делами и потому пока не
жалует вас, казаков, приемом. Однако государь милость к вам проявил и
дозволил прибыть в Кремль вместе с ним помолиться в соборе перед началом
великого государственного дела...
Казаки встали со скамей, поясно поклонились и в один голос
благодарили за оказанную милость... Думный дьяк выразительно посмотрел на
казака.
- Будет, как повелел государь. Его милости все мы рады, - низко
поклонился атаман, не сводя веселых глаз с приказного, который ему
пришелся по душе. Одно только сомнение не давало покоя былому волжскому
гулебщику: "Ведает или не ведает дьяк сей, что за лихие вольности
пожалован я царем шелковым пояском?".
Словно угадав его мысли, Висковатов ободряюще улыбнулся и сказал:
- Беседа наша будет приятной для тебя, гость сибирский. - Коли так,
не в обиду прими, - опять низко поклонился Кольцо. - Зову тебя, дьяче, к
нам заглянуть. Может и поглянется тебе добришко-рухлядишко сибирское?
Приказный покраснел от удовольствия, но для видимости почванился:
Что ты, что ты! Разве ж это можно? Люб ты мне, и потому и покаюсь в
слабости греховной: с юности обуреваем любопытством, и не премину
заглянуть на сокровища нового царства, преклоненного государю... Тришка,
