лагере, и размещал орудия так, что полякам приходилось лихо. Пушкарей
поощрял дьяк Пушечного приказа Терентий Лихачев - великий знаток огневого
боя. Он же первый придумал и осуществил постройку у церкви Похвалы
Богородице раската - выступающего вперед сруба с площадкой для орудий. Это
давало возможность пушкарям вести не только фронтальный, но и фланговый
огонь для защиты городских стен.
Воевода Иван Шуйский держал совет с дьяками и ратными людьми. Решено
было усилить оборону города. В юго-западном углу, куда рвались враги,
появились плотники, землекопы, посадские люди и стали возводить тарасы -
срубы, наполненные землей и камнями, и ров. Но огонь противники мешал им
работать. Пушки гремели с обеих сторон. На протяжении около семидесяти
саженей крепостная стена зияла огромными проломами. Свинусская башня была
открыта с двух сторон. Наемники Батория рвались на стены. Королю тоже не
терпелось. До его слуха доносился перестук топоров, он догадывался, что
псковичи строят новые укрепления.
Восьмого сентября начался решительный штурм. Венгерская, польская и
немецкая пехота тяжелым маршем безмолвно тронулась к Пскову. Конница
пожелала спешиться, чтобы вместе с пехотой ворваться в город: конные
ротмистры и рейтары боялись упустить добычу.
Бой разгорался по всей линии. Король взобрался на звонницу церкви
Никиты, которая стояла в версте от города. Пышная свита сопровождала
короля, чтобы насладиться зрелищем.
Где-то в городе на звоннице пробило шесть часов. Медленно уплывал
туман над рекой. Для прикрытия наступающих артиллерия открыла ураганный
огонь. Клубы порохового дыма заволокли стены. Под его прикрытием первыми к
пролому побежали немцы.
Однако венгерцы, зная алчность ландскнехтов, опередили их. Все
рвались в город, к добыче. Паны, одетые в белые рубахи поверх кафтанов,
двинулись со своими жолнерами к Свинусской башне. Не прошло и часа, как
она и Покровская башня были захвачены врагом. Над башнями взвилось
польское знамя. Наблюдавший за штурмом король обрадовался:
- Наконец-то!
Юго-западный угол города, захваченный штурмующими, представлял
пустырь с редкими ветхими хибарками, и поживиться в нем было нечем. Однако
из башен открывался простор на весь Псков, и враги немедленно из бойниц
повели обстрел, поддержанный всеми батареями Батория.
Несмотря на оглушительную канонаду, жестокий обстрел всех улиц
города, неистовый рев королевских наемников, которые, казалось, обезумели
от крови, псковичи не растерялись. Упорство их усилилось. Занятие башен не
решало битвы. Узкие проходы из них вели в город, и эти лазейки русские
стрелки сделали смертоносными для поляков и венгерцев.
Между тем траншеи волну за волной выхлестывали атакующих, - поляки с
ревом рвались в проломы. Тут ни на минуту не стихал рукопашный бой.
Стрельцы, дети боярские, просто псковичи и мужики, одетые в сермяги и
лапти, били врага чем попало и насмерть. В ход пошли мечи, топоры, копья,
колья, камни. Беспрерывно вспыхивали пищальные огни, визжали стрелы.
Разгоряченные гневом, псковичи забыли о себе. Они видели только врага и,
убивая его, кричали во всю силу здоровых легких:
- За Псков, за святую Троицу!
Шеренга за шеренгой в латах, в блестящих шлемах, с ружьями наперевес
вступали в бой и гибли под топорами, мечами и дубинами воины Батория.
Надменные, наглые, уверенные в своем превосходстве, они быстро теряли
гонор.
Ксендз Пиотровский, стоявший подле короля на звоннице церкви Никиты,
презрительно процедил сквозь зубы:
- Пся кревь, москали! Они не умеют биться по-рыцарски, по-шляхетски.
Кто ж бьется дубинами? Разбойники на большой дороге!
Горькая усмешка скользнула на губах Батория:
- А я за одного московита десять наших наемников отдал бы! Взгляни,
пане ксендже, то храбрейшие вояки! - с восторгом обмолвился он и
вздрогнул.
В эту минуту с Похвалинского раската крупнокалиберная пушка ударила
по Свинусской башне. Такой ловкости и сноровки Баторий нигде не видел и в
европейских армиях. Под раскатистый грохот орудия крыша Свинусской башни,
громыхая, тяжело рухнула под откос, давя штурмующих.
- Матка боска, цо робится! - вскинув молитвенно ладони, воскликнул
ксендз.
Король недружелюбно покосился на пастора и учтиво предложил:
- Прошу пана уйти, ибо тут воинское дело, а не месса! - Он приказал
ротмистру, одетому в блестящие латы: - На коня! Повелеваю не прекращать
штурма!
Баторий снова стал напряженно всматриваться в поле боя. Ксендз
Пиотровский на цыпочках неслышно убрался с колокольни.
Тем временем штурм достиг небывалого напряжения. Из траншей
выбирались все новые и новые колонны штурмующих и яростно бросались к
стенам. Казалось, сама земля порождала несметное воинство.
Над Псковом поплыли редкие тяжелые раскаты осадного колокола.
Псковичи знали, что _э_т_о_ значит: каждую минуту на пороге мог появиться
иноземный насильник. Все, кто был в состоянии ходить, - старики, женщины,
дети, - побросав работу, бежали на Великую улицу, которая прорезала весь
город, от Детинца до Великих ворот. И сюда доносились ядра, сильным
прибоем долетал шум сражения. По улице катились, подпрыгивая на
бревенчатой мостовой, телеги, наполненные ранеными - изломанными,
искареженными и порубанными защитниками. Их за сердце хватающие стоны
трогали всякого. Плакали женщины и дети. Только лица стариков точно
окаменели, стали суровыми. Деды не раз прежде видели врагов под Псковом: и
псов-рыцарей, и литовцев, и панов, и шведов.
- Нельзя пускать в наш дом волков, чадо! Пскову надлежит выстоять!
Неужели позор покроет седины наши? - говорили они и звали к стенам...
Тут грянул и с неслыханной силой раскатился гром. Вздрогнула земля, и
на юго-западе поднялось черное облако. Дьяк Лихачев, пользуясь подземными
ходами, взорвал Свинусскую башню. Чудовищной тяжести вышка свалилась и
огромным колесом покатилась по откосу, давя штурмующих.
Баторий, продолжавший стоять на звоннице, в досаде кусал губы.
Паны-ротмистры, в изодранных, окровавленных рубахах, в страхе разбегались.
По крепостному откосу разметались истерзанные тела, брошенное оружие и
знамена.
- Пся кревь! Струсили! - гневно вскрикнул король, сжал трость, и она
с хрустом переломалась. - Повелеваю собрать бегунцов и погнать в пролом.
Двинуть резерв!..
Опять раздался взрыв, - клубы пыли и щебня закрыли поле боя. Король
на мгновение устало закрыл глаза. Когда ветер отнес в сторону хмару,
Баторий обратил внимание на Покровскую башню - она уцелела. Видимо, его
гонцы достигли траншей. Снова заиграли трубы, и опять толпы воинов,
выбравшись из траншей, устремились к стенам. На этот раз еще яростней был
напор. Отборные ругательства и крики на разноплеменных языках слышны были
даже на звоннице. К Баторию возвратилось хладнокровие, он видел, что его
обезумевшие от ярости наемники хотят только одного - быть в Пскове.
Со звонницы было видно, как слабела оборона. Реже стали орудийные
выстрелы, ряды защитников таяли. Поляки и венгры уже взобрались на стены.
Рукопашная кипела на узких площадках, на лестницах, в проломах. Обозленные
жолнеры сбрасывали псковичей во рвы, со стен. Вскоре начался обстрел.
Венгры, засевшие в Покровской башне, усилили орудийный огонь по городу. По
всему пустырю, который простирался за Покровской башней, шла резня. Уже
раздавались польские победные клики.
"Пан буг, Псков уже наш!" - с удовлетворением подумал король...
Баторий ошибся. Воевода Шуйский двинул к пролому скрытые отряды. Сам
он, дородный, могучий, в блестящих латах, на высоком сильном коне впереди
всех помчался в кипень боя. За ним с гиканьем и криками неслись донские
казаки, которых вел Мишка Черкашенин. Лихо заломив серую смушковую шапку с
красным верхом, атаман так проворно и сильно размахивал саблей, что из-под
нее свистел ветер. Его длинные вислые усы развевались, глаза взывали:
"Братцы, за Псков, за русскую землю постоим!"
Частую барабанную дробь отбивали копыта тысячи коней. Вихрем
ворвались лихие рубаки на пустырь, и пошла сеча. Поляки и венгры
бестрепетно схватились с противником. Из-под клинков сыпались искры,
трещали копья, лилась кровь. Обрызганный кровью, Шуйский носился среди
толпы сражающихся, и его тяжелый меч сокрушительно падал на шляхетские
головы. Видя бесшабашную удаль Мишки Черкашенина и его добрые сабельные
удары, воевода предостерегающе кричал:
- Поберегись атаман!
Он видел, как в пролом с гиком, с кривыми мечами, словно клокочущий
ручей, вливались смуглолицые крымчаки-татары. Заметил татар и Мишка
Черкашенин. Он еще больше разгорячился; повернув своего злого дончака, с
толпой своих набросился на ордынцев и стал крестить их саблей.
- Тут не Азов, куда забрались, псы! - кричал Черкашенин, вертясь
среди ордынцев. Конь его копытами подминал татар...
Еще раз Шуйский мельком увидел Черкашенина, окруженного татарами.
Атаман лихо отбивался. Но сзади, пригибаясь к земле, с кривым ножом в руке
к нему волком подбирался степняк.
- Поостерегись, атаман! - еще раз выкрикнул воевода.
Казачьи кони подняли пыль, и в клубах ее скрылось смелое, суровое
лицо донского рубаки...
Отвлеченный битвой, Шуйский больше уже не видел атамана.
В эту пору самого страшного, до предела дошедшего напряжения, в
Детинце, у Троицкого собора, собрались самые старые из горожан. Подняв
иконы и хоругви, они двинулись через весь город к Покровской церкви,
которая расположилась у башни того же наименования, занятой венграми.
На всех городских звонницах ударили в колокола. Тревожный зовущий
звон поднял всех, кто еще мог сражаться. Всегда спокойные и добродушные
псковитянки, и те "в мужскую облекошася крепость"; похватав колья,
коромысла, топоры, толпами бросились к пролому. Они подносили защитникам
камни, таскали в ведрах кипящий вар и смолу, во-время передавали зелье для
ружейного боя...
Русские с новой силой ударили на врага и попятили его к пролому.
Поляки смешались, пали духом и, наконец, ударились в бегство. Но не многие
из них ушли. Застряв в проломах, они сотнями гибли под ударами. Женщины
бросились к Покровской башне, в которой засели венгры.
- Бей супостата! - призывали они.
Уже сгущались сумерки, и битва затихла. Видя свое безнадежное
положение, голодные, истомленные жаждой, венгры около полуночи сами
покинули башню...
Мрачный и раздражительный Баторий метался в палатке и в сотый раз
спрашивал себя: "Как это могло случиться? Ведь мои солдаты уже были в
городе?"
Среди погибших много было знатных: сложил свою голову венгерский
воевода Бекеша, легли костями многие ротмистры и командиры...
Притихший ксендз Пиотровский огорченно писал, сидя в своей палатке, в
Варшаву: "Пану Собоцкому изрядно досталось во время приступа: избили его
дубьем и камнями, как собаку..."
И в Пскове в эти часы было скорбно. Полегло много храбрых и достойных
воинов и горожан. На другой день их с почестями похоронили в братской
могиле, которую вырыли невдалеке от пролома. Воевода Шуйский, сняв шлем,
стоял над могилой скорбный и безмолвный.
Позднее хоронили атамана Мишку Черкашенина. Весь Псков в скорбном
молчании провожал удалого казака до его последнего пристанища. Большой
путь прошел отважный атаман: бился за русскую землю в Диком Поле, на Волге
и на Оке с татарами и ногайцами. Со своей дружиной из донских станичников
взял у турок Азов. И вот где сложил он свою голову, - за древний русский
