Новгорода?". Псков же - младший брат Новгорода - правда, уступал ему в
богатстве и торговом значении, но военной славой гремел далеко за русскими
пределами. О стены Пскова разбивались все нашествия врагов с Запада. На
Псковском озере, у Вороньего камня, Александр Невский разбил псов-рыцарей.
Псков всегда несокрушимо стоял против чуди, литвы и немецких рыцарей.
Однако Баторий верил в свое счастье. Окруженный блестящей свитой, он
с веселым видом возвращался в лагерь. В походной часовне-палатке ксендз
отслужил обедню, паны, как обычно, расхвастались своей храбростью, - все
казалось королю обещающим успех. И тут произошел большой конфуз. Воевода
Брацлавский, желая порадовать короля первой победой, решил устроить
засаду. За холмами и кустарником он скрыл венгерскую пехоту, а конницу
пустил "поляковать" у стен. Между конниками и псковичами завязалась едкая
перебранка. Поляки обнаглели и держали себя вызывающе. Вдруг крепостные
стены распахнулись, и русская конница вырвалась в поле. Напор ее был так
стремителен, так отменно рубились мечами всадники, что шляхтичи, забыв о
задоре, бросились в постыдное бегство. Венгерцы, и те не смогли выручить
своих товарищей. Только подоспевшая хоругвь Гостынского спасла уцелевших
беглецов.
Король весь день хмурился, говорил отрывисто и сердито. Он решил
взять город в круговую осаду и, прежде всего, перерезать Порховскую
дорогу, по которой могла подойти помощь осажденному городу из Новгорода.
Двадцать шестого августа польские войска переправились через
небольшую спокойную речку Череху и повернули на восток. Они шли
развернутым фронтом, с развевающимися знаменами. Никто не ожидал беды. Сам
король был твердо уверен, что царь Иван приказал вывести тяжелые орудия,
чтобы они не достались в добычу противнику. И вдруг сразу со всех
псковских башен загремели пушки, и тяжелые ядра метко били по польскому
скопищу.
Несмолкаемый рев орудий заставил призадуматься короля. Он приказал
отвести войско за холмы и приостановить движение к лагерю. Только на
следующий день после тщательной подготовки, Баторий решился двинуть
литовские отряды и обозы на Порховскую дорогу, к поселку Любатову.
Вначале все шло хорошо. Движение, казалось, не было замечено. Вскоре
спустилась теплая августовская ночь, и глубокая тишина простерлась над
псковской землей. Король и его свита, уже ни о чем не тревожась,
погрузились в сон. И снова с башен Пскова загремели пушки. Польских воевод
поразило, что ядра точно били по Любатову и новому лагерю.
Паны перетрусили и предложили королю миновать Псков, идти прямо на
Новгород.
- А дальше что? - в запальчивости воскликнул Баторий. - Дальше куда
идти? Мы останемся здесь и возьмем Псков измором!
Над рекой Великой, над ясными глубокими водами, у Пантелеймонова
монастыря, в трех верстах от Пскова, против юго-западных его башен,
выбрали место для королевской ставки, мимо которой все войско Речи
Посполитой прошло церемониальным маршем и снова разместилось за холмами.
С этого дня началась осада древнего Пскова.
Псковичи ждали врага, и поэтому он не застал их врасплох. В городе
достаточно было и стрельцов и пушкарей. Кроме них, в Кромах разместилась
боярская конница и лихие донские казаки, которых в Псков привел удалой
атаман Мишка Черкашенин. Да и каждый пскович-горожанин, посадский человек
и сбежавший "в осаду" крестьянин - готов был лечь костьми за родную землю.
Князь воевода Иван Петрович Шуйский на соборной площади громогласно
зачитал народу последнее послание царя. Наказывал Иван Васильевич "держати
город и сидети в осаде крепко со всеми пребывающими христианскими народами
и биться всем за Псков-град без всякого порока с Литвою даже до смерти".
Хлеба запасли вдоволь: в Крому тысяча клетей полны добрым зерном.
Порохового зелья и ядер хватало на долгое время. К стенам жители наносили
груды камней, а у каждой бойницы и окна лежало крепкое увесистое дреколье.
Особые досмотрщики наблюдали за тем, чтобы не случилось пожаров. Жителям
велено печей в избах и мыльнях не топить, а вечером поздно не сидеть с
огнем. Пищу варили на огородах и пустырях. Во всем соблюдалась строгость и
порядок.
Стотысячная армия Батория плотным кольцом оложила Псков. Кого тут
только не было! И немцы, и шведы, и англичане, и французы, и датчане, и
голландцы, и даже итальянцы. Были и татары, и понизовые казаки. Ждали
из-за моря две тысячи шотландцев. Но тон всему войску задавали гоноровые
паны. На войне они жили, как у себя в поместьях и фольварках, - в обширных
палатках, окруженные челядью; спали на пуховиках, сытно ели, пили вино,
играли в карты и за сомнительного поведения "пани коханок" дрались на
шпагах. Мелкопоместная шляхта тянулась за богатыми, пускала пыль в глаза,
рассказывая о своих несуществующих богатствах разные небылицы. Солдаты же
при всяком удобном случае просто грабили.
Основные силы врага разместились против южных стен города. Левый
фланг, - против Покровской башни, доходя до самой реки Великой, - заняли
венгерцы. Рядом, против Свинусской башни, расположились поляки, правее их
литовцы.
Весь лагерь поляки окружили тройным кольцом повозок, связанных
цепями. Баторий обдумывал план действий...
Отходили последние дни погожего августа. Ближайшие рощи постепенно
охватил пламень багрянца. Солнце уже не палило, а мягко грело землю.
Нежданно в польском лагере заиграла веселая музыка. Со стен крепости
видно было большое оживление, - войска выстроились, как на параде. Шляхта
голосисто кричала:
- Виват!
Но что казалось наиболее странным, - особенно ликовали и орали
татары, гарцуя на своих небольших выносливых конях. У королевской палатки
толпились вельможи, разодетые в пышные расшитые контуши.
Что же случилось?
Оказалось, что в лагерь прибыл посол турецкого султана. На
широкогрудом белом коне, покрытом сверкающей попоной, одетый в длинную
епанчу, украшенную звездами, в яркокрасной феске, турок с важностью
объезжал войска.
Стоявший на крепостной стене донской атаман Мишка Черкашенин сердито
и крепко сжал рукоять сабли.
- Братцы, - показал он казакам на посла. - Аль не узнаете? Знакомая
образина! Под Азовом похватали мы его, да потом на своих станичников
сменили, что томились в басурманской неволе. Ах, нечисть!
Седоусого горячего Мишку Черкашенина так и подмывало сбежать со
стены, вскочить на своего быстроногого красномастного Ветра и ринуться с
саблей на давнишнего врага. Эх, и скрестил бы он свой буланый клинок с
лукавым супостатом!
Между тем, изумленный многочисленностью войска Батория, внушительным
видом кавалерии, посол в удивлении разводил руками и говорил королю:
- Да хранит тебя аллах! Он видит великое: если бы оба государя,
турецкий и польский, соединились вместе, все вселенная покорилась бы им!
Баторий снисходительно улыбался. Он хотел один добиться победы! Вот
она рядом, добыча, - не напрасно так ликующе кричат жолнеры...
Только что с пышностью и льстивыми речами проводили паны турецкого
посла, как по приказу гетмана Замойского саперы тайно начали рыть в
направлении города траншей.
Псковичи дознались об этом, и на всю ночь загудели их орудия,
открывшие огонь по работавшим. Ядра не щадили саперов, сотни их ложились
убитыми в только что вырытых рвах и ямах.
Как ни метко били крепостные пушки, осадные работы, однако не
прекратились. Русские не могли помешать им, так как саперы прятались в
глубоких рвах. Траншеи все ближе подходили к Пскову. Защитники города
могли только наблюдать старания саперов, которые по сказанию летописца,
"копающие и роющие, аки кроты, и из рвов выкопаша высокие горы земли и
понасыпаша, дабы не видети ходу их со градных стен, и сквозь те стены
проделаша окна на стреляние городового взятия".
С ненавистью разглядывая траншейников, псковичи осыпали их бранью и
камнями:
- Ройте, ройте, псы! - кричали они врагу. - Себе могилу готовите!
Поляки упорно рыли. В глубине рвов пролегал известковый плитняк.
Крепкими ударами кирок его дробили и глубже уходили в землю. Лазутчик
француз Гарон в сумерках добрался до крепостного рва, ограждавшего стену,
и установил, что он не глубок и местами сух. Об этом доложили Баторию.
Траншейные работы завершились.
- Пора приступать к делу! - сказал король. - Насиделись мы в шатрах,
надо в город!
Его тревожило одно важное обстоятельство. Когда он думал идти в поход
на Русь, лазутчики рассказывали, что это страна изобилия: много хлеба,
меду, скота, пеньки. А стоило только перейти рубеж, как все вдруг
опустело. Огромная округа, куда вступили войска Батория, стала безлюдной,
и кругом простирались пустынные поля, покинутые деревни, в которых нельзя
было отыскать зернышка жита или забытой курицы. Отступая русские увозили
все.
Королевский ксендз, пан Пиотровский, гладкий, с лукавыми глазами
мужчина, любивший плотно поесть, - жаловался маршалу:
- Ну что за страна русская, спаси нас, боже! Мы уже вступаем в эту
веселую и плодородную страну, но что пользы от этого? Везде пусто, мало
жителей; между тем повсюду деревни; земля-как Жулавская, может быть даже и
лучше.
Достать хлеба и мяса в этой стране было очень трудно. Фуражиры искали
продовольствие за двадцать, тридцать и даже пятьдесят верст. Везде их
словно поджидали, - русское население уходило в леса, угоняя скот и пряча
зерно. Но не всегда посланные фуражисты возвращались в лагерь. Их кости
тлели в лесах: русские были беспощадны к своим врагам. Между тем войско
требовало хлеба, мяса, вина и денег. Местечковые юркие шинкарки,
следовавшие за войском, отказывались отпускать в долг. Король понимал, что
дальше медлить было нельзя.
- Штурм! - хмуро сказал он. - На рассвете пусть начнут батареи.
Воевода Шуйский, не покидая стен, следил за лагерем врага. Он заметил
большие перемены: против Покровской и Свинусской башен высились туры, а за
ними виднелись осадные орудия. Третья земляная тура темнела за рекой
Великой, и там, несомненно, тоже скрывалась осадная батарея. Были
возведены поляками туры и в других местах: одни против Великих ворот,
другие у реки - для прикрытия конницы, которая должна была ворваться в
город вслед за штурмующими.
Седьмого сентября, едва только заалел восток, двадцать осадных орудий
стали бить в упор по башням и крепостным стенам. Русские пушкари яростно
отвечали, но белая известковая пыль, которая тучами поднялась после первых
выстрелов вражеской артиллерии, мешала видимости. Крепостные стены,
сложенные из известняка, не выдержали ядерных ударов, крошились и сыпались
в ров. Над Псковом по ветру тянулись белесые тучи пыли. Глядя на них,
ксендз Пиотровский слащаво улыбался, потирая влажные руки и подобострастно
говорил королю:
- Ясновельможный разум вашего королевского величества решил в нашу
пользу. Завтра замок будет наш!
К ночи пальба стихла. Постепенно улеглась едкая пыль, от которой
першило в горле. Баторий с холма разглядывал Псков. Стены во многих местах
осыпались, но изъязвленные ядрами башни высились попрежнему недоступно.
Идти на пролом было опасно! Король решил продолжать бомбардировку. Он
понимал: пока не сбиты башни, штурмующие будут сметены огнем меткой
русской артиллерии, которая очень быстро перестраивалась и безошибочно
била по цели.
Особенно отличился один из пушкарей, Дорофей, умевший быстро давать
пушкам нужный наклон. Он по слуху угадывал, что делается в польском
