Казак засиял, снял шапку, перекрестился:
- Слава господу, до чести дожили... О труде нашем тяжком узнают ноне
русские люди! Эх, братцы!..
Бирюч снова ударил в литавры, привлекая внимание. Когда отзвучала
медь, он продолжал:
- Народ московский, великий государь наш, царь и великий князь всея
Руси, повелел православным оказывать тем сибирским послам всяческую
почесть и ни в чем худа не чинить. На посольское подворье без царского
указа не ходить и послам не досаждать. А кто того царского указа не
послушает, будет бит нещадно батогами...
Бирючи, колыхая парчевыми знаменами, уехали, и по Красной площади
горячо и страстно загомонил народ:
- Радуйтесь, добрые люди, целое царство привалило!
- Эх, и казаки-удальцы!
- Сказывают, висельниками были, а ноне к царю званы...
- Тишь-ко! Смотри, кругом "уши" ходят. Наплачешься без языка, когда в
застенке обрежут.
- А кому о сем деле прибыль? Царю или народу?
- Народу ноне простору больше. Сказывают, там земля без конца - краю,
и кабальных нет!..
Повеселевшие казаки на спуске к Москве-реке нагнали двух иноземцев.
Они шли медленно, с хмурыми лицами.
- Что приуныли? - ободряюще окрикнул их Иванко.
Пан в меховой венгерке и остроносый немец, - оба недружелюбно
посмотрели на казака, промолчали.
Казаки дружно захохотали:
- Сибирь уплыла. Ноне Русь с татарскими набегами покончила. Еще бы
крымского хана угомонить.
Возвратясь на подворье, казаки стали готовиться к приему. Сходили в
баню, долго парились, мылись, надели чистое белье, обрядились в лучшие
чекмени и со всем тщанием отобрали лучшие дары.
Как ни упирался Ишбердей, но и его свели в баню, мокрым мочалом
отодрали стародавнюю грязь, окатили из ушата теплой водой. Князец фыркал
и, выпучив глаза, в большом страхе кричал:
- Ой, что делаешь, казак? Мое счастье навек смоешь!
- К царю пойдем, кланяйся и говори одно: зверя-соболя в Сибири
много-много, и рад, что Кучума не стало!
- Угу! - кивнул головой Ишбердей. - Это правда, и наш земля мал-мало
лучше московски. А про олешек забыл?..
Москва князьцу не понравилась: "Много шуму, крику, и чумы большие,
заблудишься. Но город богат, гораздо богаче Искера!.."
В Кремле тоже не менее тщательно готовились к приему сибирского
посольства. Иван Васильевич стремился придать этой встрече пышность:
"Пусть посмотрят враги Руси и задумаются над сим!". Государству
московскому приходилось в эти дни лихо. С запада теснили шведы, немцы,
поляки, а с юга постоянно угрожал нашествием и разорением крымский хан.
Кстати Сибирь подоспела!
Тронную палату убрали, - вымыли полы, окна, на Красное крыльцо
разостлали яркие ковры. Стрельцов и рынд обрядили в новые кафтаны. Думный
дьяк Висковатов и ближние государя установили порядок приема сибирского
посольства и назначили день.
Этого дня долго еще ждали казаки. Только занимался рассвет над
Москвой, а они - обряженные и во всем готовые - начинали уже
прислушиваться к скрипу саней за слюдяными окнами, к топоту коней, к шагам
прохожих. Однако никто за ними не являлся. Так в тоске и досаде проходил
день за днем. И вдруг в одно морозное утро кончилось их жданки: на
подворье раздался конский топот и вслед за этим пронзительно-призывно
затрубил рог. Казаки гурьбой выскочили на крыльцо. Перед ним на резвом
аргамаке, в расшитом кафтане, красовался царский гонец, а кругом стрельцы
и народ. Стрельцы теснили простолюдинов, крича:
- Дорогу, дорогу сибирским послам.
- Гонец гордо вскинул голову и спросил казаков:
- Кто тут старший?
Кольцо снял соболью шапку, поклонился; тронутые сединой кудри
рассыпались. Посадские женки загляделись на могучего казака.
- Бабоньки, до чего ж красив да пригож, родимый!..
- Цыц! - прервал голоса стрелец, пригрозил бердышом.
Гонец выкрикнул:
- Слушай царево слово! Повелено великим государем, царем и великим
князем всея Руси, пожаловать в золотые палаты...
Посланец поморщился, - ему не понравилось, что казаки при имени царя
не стали на колени...
Все было готово к отбытию. Казаки быстро нарядились в шубы. Ишбердей
остался в малице. Среди могучих, плечистых казаков он казался отроком. На
безбородом лице князьца светилась добродушная улыбка:
- И мой скажет свое слово русскому царю. Наш манси не хочет Кучума.
Ой, не холос, шибко не холос хан...
В просторном возке уложены дары сибирцев. Казаки завалились в
расписные сани. Важные, в толстых шубах, бородатые, они весело поглядывали
по сторонам: "Эй, сторонись, Сибирь мчит!".
По всем улицам и площадям тьма тьмущая народу.
Над городом звон плывет, благовестят во всех соборах и церквах.
Несмолкаемый шум стоит по всей дороге. Ямщики развернулись, стегнули серых
гривачей и пронзительно засвистали:
- Эх, пошли-понесли! Ух, ты!
Следом закрутилась метель. Вымахнули на Красную площадь. У Спасской
башни в ряд выстроились конные в черных кафтанах. Лошади под ними горячие,
нетерпеливые, - грызли удила, с которых желтыми клочьями падала пена.
Иванко взглянул оком знатока и обомлел: "Вот так кони! Шеи дугой,
ноги-струны. На таком звере только по степи ветром мчись!".
Тут же, как откормленные гусаки, по снегу топтались бояре в широких
парчевых шубах и в высоких горлатных шапках.
Ямщики разом осадили коней. Ишбердей высунулся из саней и голосисто
крикнул:
- Эй-ла, чего стал, гони еще!..
- Это кто же? - пробасил дородный стрелец.
- Сибирец. Князь! - с важностью ответил казак.
- Гляди ж ты, диво какое!
К Иванке Кольцо подошел дьяк Посольского приказа и поклонился:
- Отсель до царских покоев пешим положено идти!
Казаки покорно вылезли из саней, легкой походкой двинулись за дьяком
под темные своды Спасской башни, а позади народ во всю силу закричал:
- Слава сибирцам! Будь здрав, Ермак!
Вышли на кремлевскую площадь. Впереди дородный, румяный дьяк, за ним
атаман Кольцо, за которым чинно следовали казаки. Озираясь и дивясь всему
шел оробевший Ишбердей. С кремлевского холма открывалась вся Москва; над
ней тянулись утренние сизые дымки, жаром сияли кресты, горели золоченые
орлы и, уставив грозно жерла на запад, в ряд стояли пушки и единороги.
Дьяк шел важно, медленно, объявляя толпившимся у рундука служилым
людям:
- К великому государю Сибирской земли послы...
- Братие! - возопил стоящий у рундука монах. - Сколько сильна Русь!
Многие лета-а-а!
От этого львиного рыка топтавшийся рядом сухопарый аглицкий купец в
испуге шарахнулся в сторону.
- Сибирь... Сибирь... Сибирь... - катилось по толпе словечко и чем-то
заманчивым зажигало всех. Сердцем чуя необычное, что навсегда останется в
памяти, шли, боясь расплеснуть великую радость, Иванко и казаки.
Жалко, что перед ними так скоро встали Красное крыльцо и высоченные,
тяжелые расписные двери. На крыльце каменным идолищем стоял огромный
человечище с черной, как смоль, бородищей-стрелецкий голова. На нем
панцырь, новенький шлем, а при боку-тяжелый меч. Справа и слева застыл
стрелецкий караул: молодец к молодцу, все в малиновых кафтанах.
Кольцо смело взошел на Красное крыльцо, за ним-остальные послы.
Дверь слегка приоткрылась и в щель просунулась рыжая голова дьяка:
- Эй, кто гамит в столь высоком месте?
- Казаки! - не смущаясь ответил Кольцо.
Сопровождавший дьяк взопрел от страха и шепотком подсказал:
- Не так, ответствуй по чину, как уговорено.
Тогда Иванко снял шапку, за ним сняли и остальные послы. Кольцо
крепким, ядреным голосом продолжал:
- Сибирской земли послы до великого государя и царя Ивана Васильевича
с добрыми вестями и челобитьем.
Двери широко распахнулись, и посольство вошло в полутемные сени. В
них по обе стороны тоже стояли стрельцы. Тут уж стрелецкий голова подошел
к Иванке, низко поклонился и предложил:
- Не обессудьте, великие послы, сабельки да пищали придется снять и
тут оставить.
Казаки загалдели:
- Да нешто мы можем без воинского убора. Мы с ним Сибирь повоевали.
Мы славу добыли!
Откуда ни возьмись важный боярин в горлатной шапке. Он умильно сузил
и без того заплывшие жиром глаза, изрек:
- В царском месте шум не дозволен. Оружие сдать надлежит, таков
непреложный обычай!
Внушительный голос боярина и его величавая дородность подействовали
на казаков. Они сложили на лавку сабли, пищали, чеканы. Ишбердей, робко
улыбаясь, тоже снял подаренную Ермаком саблю и, разведя руками, сказал:
- Русский дал и русский взял.
- Жалуйте, послы дорогие! - широким жестом поманил боярин послов в
каменные расписные палаты. Иванко Кольцо и казаки приосанились и с
бьющимися тревожно сердцами вступили на широкую ковровую дорожку. За ними
служки несли сундуки, набитые добром сибирским.
Не впусте писали иноземцы про великолепие и богатство московского
русского двора. Шли послы через обширные расписные палаты, и одна сменяла
другую; казалось им не будет конца. На каменных сводах, от одного края до
другого, сверкали звезды и планеты, - чудилось, будто сверху раскинулось
небо-так правдоподобно написал все искусник. Среди звезд витали
длиннокрылые ангелы, а в одном месте небесное воинство сражалось пылающими
мечами с Люцифером. В соседней палате с потолка глядели в упор живые
человечекие лики. Живопись была столь волнующая, что казалось-вот-вот
заговорят не по-иконописному изображенные красками степенные мужи. Боярин
перхватил восхищенный взор Иванки и пояснил:
- То пресветлые мужи-Мужество, Разум, Целомудрие, Правда. Сколь
сильны и возвышены они! Зрите, дуют с морей и с земель лихие ветры и не
сдуть им сих великих начал! Тако творится и во вселенной.
Шли через палаты, стены которых были покрыты кожами с золотым
тиснением. Везде кисть умелых и проникновенных художников расписала своды
и стены, оживила их. Непостижимо было, - сколь велик талант человеческий!
Всюду ярь, лазурь, золотой блеск, переливаясь, манили глаз и чаровали
сердце...
Дьяк откашлялся, огладил бороду, многозначительно оглянулся на
посольство. Казаки догадались: пришли к Золотой палате. Боярские сыны
медленно и молча распахнули перед ними высокие двери. Распахнули-и потоки
света полились навстречу из большой светлой палаты, где все горело, сияло,
переливалось позолотой. Плотные ряды дородных бояр, одетые в парчевые шубы
и, что черные пни, в высоких горланых шапках, стояли вдоль стен. Были тут
и князья в бархатных фрязях, расшитых жемчугом и золотом. Особо, в
сторонке, пристроились иноземцы-послы и торговые люди, которых пригласили
на торжество по указке Ивана Васильевича: "Пусть ведают: не оскудела Русь!
Сильна и могуча!". Царь расчитал правильно-сибирское посольство ошеломило
западных соседей...
В палату торжественно вступили стольники и сразу заревели трубы, а по
Москве загудели самые большие колокола. За стольниками вошли послы Ермака,
а с ними князец Ишбердей. Тут же выступали Строгановы, Максим и Никита,
важные, осанистые. Кольцо хмуро поглядывал на них: "То ж воители!".
Царь сидел на золоченом троне, украшенном самоцветами. Его сверкающие
глаза обращены на приближающихся послов. Вокруг престола и у расписных
дверей стояли рынды-румяные статные юнцы, одетые в белые атласные кафтаны,
шитые серебром, с узорными топориками на плечах.
Иванко Кольцо шел молодцевато, не сводя глаз с царя. На Грозном была
золотая ряса, украшенная драгоценными камнями, на голове-шапка Мономаха.
Выглядел царь торжественно и величаво, а пронзительные глаза его готовы
