серьгой в ухе. - Слушай да помалкивай.
В сторонке раскрылась дверь и в горницу неслышными шагами вошел
конюший боярин Борис Федорович Годунов. Добродушно улыбаясь, он сказал
сибирцам:
- Ну, теперь о делах потолкуем со всем тщанием! - он посел к столу,
приглашая Иванку с товарищами.
Князец поклонился Годунову и сказал:
- Мой тут холосо, очень холосо...
Его оставили в покое. Через ту же дверь вошел подьячий со свитком, на
поясе-медная чернильница, за ухом - перо. Годунов внимательно поглядел на
Кольцо и предложил:
- Ну, сказывай, атаман, сколь войска осталось казачьего? Какое оружие
и много ли зелья? Сколько ясачных людишек?..
Голос у Бориса Федоровича мягкий, приятный. Улыбка не сходит с
красивого смуглого лица. Стройный, рослый, он приходился под стать
атаману.
"Сказывали-из татарских родов, красив муж!" - подумал Иванко и
подробно начал рассказывать о делах сибирского войска.
Подьячий, насторожив уши, гусиным пером стал быстро заносить в свиток
все поведанное казаками. Писал он проворно, на всю горницу скрипя пером.
Годунов внимательно следил за подьячим.
- Пиши, - негромко сказал он. - Дьяку Лукьнцу-отпустить сорок пудов
пороху, сто пудов свинцу, пищалей...
Он вспоминал все мелочи воинского обряженья.
- Не мешало бы тебе, атаман, сходить на Пушечный двор, что на берегу
Неглинки реки, отобрать пушки кованные и литые, - предложил он.
- Не миную, схожу, - охотно согласился Кольцо. - Но перво-наперво
прошу твою милость, боярин войско послать в Сибирь, - ослабла наша
дружина, много побито!
- Да, - задумчиво отозвался Годунов. - Надо ноне же в Сибирь послать
стрельцов. Твоя правда, крепить надо за собой землицу. Так и государь
думает: где стала русская нога, тут и стоять ей до веку.
- Так, истинно так, боярин, - обрадовались казаки.
И еще скажу, добытчики добрые, - подавшись в сторону казаков,
продолжал Борис Федорович. - Там, за Каменным Поясом, в странах полночных
живут народу дикие, ничему не обученные-ни мастерству, ни хозяйству
толковому, надо к ним бережней, по братски. Издавна мы торг вели с ними,
да мешали казанские ханы, да Кучум-салтан. Они всегда клонились под
русскую сильную руку. - Годунов наклонился к Ишбердею и спросил его: -
Куда держишь, князец? Будешь верно служить Руси?
Вогул склонил голову:
- Наша будет верна друг русских. Кучуму-ни-ни! Ясак давать ему не
будем, воевать за него не пойдем. Нам котлы, ножик, топор, много всего
нужен, бери соболь, лиса, колонок, - любая шкура бери. Олешек можем дать,
только не пускай к нам волка-кучумова человека. Казак-правильный люди...
Холосо, очень холосо! - он засиял весь, по смуглому лицу побежали
морщинки. Потом просящим взглядом посмотрел на Годунова: - Народ просит,
все манси просит и другие народ просит-не трогай наш обычай. Наше сердце
не трогай!
Боярин вопросительно глянул на Иванку. Тот ответил:
- Батько Ермак Тимофеевич чтит их обычаи, ласков с ними.
- Умная голова, - похвалил Годунов атамана. - Мы первая ему помога в
том.
Еще о многом по-душевному говорил он с казаками, и те были довольны.
- Позови козмографа, - приказал подьячему Борис Федорович.
Вошел юноша в малиновой однорядке, с румяным лицом и быстрыми серыми
глазами. Он пытливо уставился на Годунова.
- Садись и наводи на бумагу, где какие сибирские реки текут, откуда и
куда! - деловито приказал Борис. - Сколько юртов там, и где какие леса, и
горы, и какие руды в них. Посланцы все расскажут...
За резными слюдянными окошками засинели сумерки, когда казаки
выбрались из дворца. Годунов провожал из до сеней. Тут он обнял Кольцо и
поцеловал:
- Любы вы мне, казаки. Завтра, Иван, приходи за панцырями себе да
атаману. По душе выбери!..
На широкой площади, перезванивали бубенцами, ждали лихие тройки. Были
тут и купцы в шубах, крытые добрым сукном, кряжистые бородачи, бети
боярские в цветных обнорядках, гудел пчелиным ульем простой народ:
кузнецы, плотники, кожемяки, гончары, огородники. Завидев сходящих с
высокого крыльца казаков, они замахали шапками:
- Спасибо, удальцы! Порадели за русскую землю! Еще одного хана сбили!
Сияющие, довольные казаки кланялись народу. Иван же Кольцо, смахнув
бобровую шапку и отдав земной поклон, объявил:
- Слово ваше - великая честь нам. Будем робить на вас!
Казаки расселись в санях, и тройки понесли их из Кремля. Казалось
сибирским послам, что не бубенцы разливаются под расписными дугами, а
ликует, трепещется, как жаворонок весной, радость их и всех людей, что
колышутся морем-океаном у кремлевских стен.
4
Царь устроил в честь казаков пир в Кремле. Снова на тройках сибирцы
ехали через всю Москву. Из уст в уста в народе шла молва о сказочном
Сибирском царстве, поэтому везде радовались казакам. Простолюдины кричали
вслед:
- Наши! Простыми мужиками ханское гнездо разорено!
Скоморохи на сборищах и торгах распевали песни о Ермаке, мешая правду
с небылицами, делая его родным братом Ильи Муромца. Колокола по всем
церквам и монастырям все еще звонили, как на пасхальной неделе.
Тройки лихо подскочили ко дворцу. Бородатый ямщик в шубе, опоясанной
кушаком, ловко осадил коней. Казаки вылезли из саней. Перед ними широкое
крыльцо Грановитой палаты.
На ступеньках, не шевелясь, стояли по сторонам, подобранные молодец к
молодцу, стрельцы в малиновых кафтанах. Остро отточенные бердыши
поблескивали на зимнем солнце.
Казаки легкой походкой прошли в сени. Князец Ишбердей держался важно,
надменно поглядывая на рынд. Дворцовые слуги в цветных кафтанах озабоченно
подбросили под ноги казакам войлок. Князец подумал, что тут и место, -
чуть не сел. Иванко во-время ухватил его за плечи:
- Ноги вытирай о войлок!
Посланцы оглядели свои сапоги. Сняли шапки, огладили волосы и
степенно двинулись в палату. Были они наряжены в панцыри, даренные
Грозным, в сафьяновые сапоги с серебряными подковками. Оружие-сабельки да
мечи - на этот раз оставили на подворье.
Палата - обширный величественный покой с высокими расписными сводами,
в центре - отделанный золотом и лазурью опорный столб. На
возвышениях-столы, накрытые дорогими скатертями, а перед ними широкие
скамьи, изукрашенные индийскими и персидскими коврами.
Под сводами легкий гул, - рокочут голоса съехавшихся гостей.
Рассаживаются все чинно, важно, - бояре строго соблюдают старшинство и
звания. Стольники в червчатых ферязях зорко следят за порядком.
Впереди, на видном месте, за столом расселись самые знатные бояре,
доживавшие свой век. В тяжелых парчевых одеждах, расшитых золотом, с
восковыми лицами, они походят на выходцев из загробного мира. Нет-нет, да
и вспыхнет в их потухших глазах злой огонек - не могут угомониться старцы:
"Гляди-ка, безбородый Бориска куда забрался!". Бояре не могли примириться
с возвышением Годунова. Повыше всех стал!
Старик Шереметьев с восковой лысиной и поредевшей бородой недовольно
толкал соседа, боярина Трубецкого:
- Ну, куда залез? Мы-то старинного колена бояре. А твои...
Тут готова была вспыхнуть перебранка, но старец-боярин поперхнулся,
захлопал подслеповатыми глазами. Пораженный до глубины души, он увидел,
что сибирских послов, одетых в простые казацкие кафтаны, провели к столу,
расположенному неподалеку от царского места.
- Это-о как же? Вовсе безродные, - растерянно зашлепал губами
Шереметьев, да во-время опомнился: в столовой палате немало вертится
царских послухов, - услышат, вот и будет тебе местничество. Старец
огорченно покачал головой:
- Гляди, вон и Ордынцев. А давно ли был мелкопоместный дворянин. Ныне
хозяин Пушечному двору. Мало, мало осталось родовитых!
За столами, в богатых фрязях, сидели и громко переговаривались
Шуйские, Мстиславские, Голицыны. В застолицу протискивался дородный князь
Воротынский, соратник царя по Казани...
Осторожно, как драгоценную рухлядь, и почтительно провели вперед
ветхого митрополита. Его усадили по левую сторону от царского места.
Иванко, прищурив глаза, с любопытством разглядывал бояр и придворных,
все больше и больше наполнявших полный зал. Гул усиливался. "Эх, залетела
ворона в высокие хоромы! - весело подумал о себе казак. - Ожидалось ли?!"
Послы держались настороженно, стеснительно, положив руки на колени.
Стольники быстро и ловко уставили столы посудой: серебряными
тарелками, кубками, корцами, сольницами; слуги в белых кафтанах внесли
серебряную корзину с ломтями пахучего хлеба. За дальним столом два боярина
чуть не подрались из-за места. Старик Шереметьев, как коршун, ревниво
следивший за всем, презрительно пробубнил:
- Худородные, а то ж не поделят места...
Напротив фигурного, сверкающего паникадила на возвышении стоял стол,
покрытый парчовой скатертью, а у стенки высилось кресло с высокой спинкой,
изукрашенной двуглавым золотым орлом. Вдруг распахнулись створчатые двери,
и разом погас гул. В дверях показался Иван Васильевич. Опираясь на посох,
в длинной малиновой ферязи с рукавами до полу, перехваченной кованым
золотым поясом, в скуфейке, расшитой крупным жемчугом, он шел медленно.
Длинный, с горбинкой, с нервными подвижными ноздрями нос походил на
орлиный клюв. Тонкие бескровные губы плотно сжаты, в углах их резко
обозначились две глубокие складки. Царь ни на кого не глядел, но все
затаились. Один за другим поднимались гости: и бояре, и дьяки думные, и
стольники. Вскочили и казаки. Суровое, жестокое читалось в лице Грозного.
Несмотря на хилый стан его, все же сразу угадывалась в нем большая и
непокоримая внутренняя сила. В лице его читалось недоверчивость и
брезгливость. Царь много познал в жизни, видел в детстве боярские распри и
алчность, пережил заговоры, и поэтому презрительно относился к людям.
Безмолвие становилось тягостным. Царь подходил к своему месту, и взор
его внезапно упал на Кольцо. И сразу повеселело лицо Грозного. Неожиданная
улыбка смягчила резкие черты, и он, кивнув головой атаману, сказал:
- Здравствуй, Иванушко. Чаю, в Сибири у вас помене чванства...
Это прозвучало вызовом боярам, но они смолчали, проглотили обиду.
Иван Васильевич поднялся к своему столу, поклонился гостям, и те не
остались в долгу - низко склонились.
Грозный сел, и в палате снова зарокотали голоса.
Проворные палатные слуги стали быстро разносить по столам кушанья.
Царь подозвал глазами хлебников, и те начали оделять гостей ломтями хлеба.
В первую очередь румяный слуга в белой ферязи подошел к атаману и
громко сказал:
- Иван Васильевич, царь русский и великий князь московский, владелец
многих царств, жалует тебя, своего верного слугу, Ивашку Кольцо, хлебом!
Постепенно все были наделены хлебом. Царь поднялся поклонился
митрополиту:
- Благослови, отче, нашу трапезу!
Митрополит в белом клобуке, на котором сиял алмазный крест,
благословил хлеб-соль:
- С миром кушайте, чада...
Кухонные мужики в вишневых кафтанах притащили в палату огромные
оловянники и рассольники, закрытые крышками. Молодцы в белых кафтанах
корчиками разливали из них по мискам и терелкам горячее. Молодец в
бархатной ферязи, голосистый провора, объявил на всю столовую палату:
- Шти кислые с говядиной!
Казаки изрядно проголодались и без промедления взялись за ложки.
Стали есть укладно, по-хозяйски. Молодец в ферязи шепнул Иванке:
- Ты шибко, атаман, не налегай. Пятьдесят перемен ноне...
