- Этак брюхо лопнет, - засмеялся Кольцо, и не успел он глазом
моргнуть, как миску со щами будто ветром сдуло. Проворы-слуги уже подавали
другую миску - с ухой курячьей... В жизни так не едали казаки. Рыжий
сотник Скворец, работая ложкой зажаловался:
- И отведать толком не дадут. В малых годах и в больших силах
сохой-матушкой землю пахал. Одно и знал, что хлебушко-калачу дедушка. А
тут зри...
Перед ним поставили уху щучью с перцем, и он замолк. Кушанья менялись
так быстро, что с толку сбились казаки. Подавались на стол и уха
стерляжья, и уха из плотвы, из ершей, карасевая сладкая, уха из лещей...
Словно изо всех озер и рек наловили рыбы для царского пира.
- Оно так и есть! - похвалился молодец в бархатной ферязи, - в бочках
везут рыбицу со всех земель нашего царства, живая плавает... - Он круто
повернулся и оповестил звонко:
- Пироги с визигой!
Кольцо вздохнул: "Всего не переешь! Поберечься надо!"
Изобильно угощали. Грузные бояре ели неторопливо, потели, иные рыгали
от сытости.
Бойкий и говорливый молодой боярин подсел к Иванке:
- Старайся, атаман, царь жалует за радости, за Сибирь...
Иванко Кольцо испробовал лебедя, которого царь прислал со своего
стола. Все завистливо смотрели на казака, а он думал: "Добр царь, людей
ценит по делам да разумению. У старых бояришек умишко выветрился, вот и
наверстывают чванством, а то не любо Ивану Васильевичу!".
Стольник поднес атаману золотую чашу с медом и оповестил:
- Жалует тебе, атаман, великий государь медом ставленным! Иванко
бережно взял золотую чашу, поклонился царю и заговорил:
- Бояре, служивые люди и весь честной народ, что собрался тут на
пированье. Великий государь и преосвященный владыко, хочется мне горячее
слово молвить, да не горазд я в сем деле. Скажем одно: жаждут наши сердца
верой и правдой послужить отчизне. Поднимаю сей кубок за здоровье царское,
за государя Ивана Васильевича, коего ни я, ни потомки наши не забудут за
то, что на веки вечные утихомирил татар. Разорил он волчьи логова-царства
Казанское и Астраханское, а ныне взял под свою высокую руку Сибирь. Во
здравие! - он залпом осушил чашу и оборотил ее вверх дном над головой.
Гости все последовали примеру, хотя иным боярам и не хотелось пить за
"истребление боярских родов".
Князь Ишбердей ел все и хвалил:
- Богат царь, сыт много... Жалко места мало.
Особенно понравились ему меды. Но после четвертого кубка он пролил
вино на камчатую скатерть, свалился под стол и захрапел.
Царю понравилось казачье слово, и он послал Иванке вторую чашу.
- Сие самое дорогое, - предупредил молодой боярин. - Не вино, а
огонек! - и опять он прокричал величание.
- А теперь дозволь, великий государь, выпить за наш русский народ. Он
большой трудолюб и помога в помыслах твоих, Иван Васильевич!
Выпил, опрокинул вторую чашу казак, и не захмелел. Даже видавший виды
Грозный покачал головой:
- Кто крепко пьет, тот смертно бьет!
- Твоя правда, государь! - встали и поклонились казаки. - Мы через
смерти, через беды, через горе шли и все перенесли-перетерпели. А таких,
батюшка Иван Васильевич, нас не счесть. Не повалить Русь потому никакому
ворогу!..
От здравиц у многих бояр захмелели головы, не слушались руки. Дорогое
вино проливалось на скатерть, на редкостные ковры, устлавшие скамьи, на
ферязи, на парчевые шубы, но никто не замечал этого...
Митрополит тихонько удалился, когда гомон стал сильнее. Кухонные
мужики внесли в гиганском корыте, кованном из серебра, саженного осетра.
Иванко Кольцо весело крикнул на всю палату:
- Вот так рыбица. Из Хвалынского моря пришла, в Астрахани была, и
Казань не минула, - ныне все берега - русские, и земля наша велика и
сильна. Слава тому, кто побил татар!
- Слава! - сразу заорали сотни здоровых глоток. А слуги подносили все
новые золотые и серебряные кубки и чаши, в которых играли искрами пахучие
цветные вина.
Царь только губами прикасался к кубкам и сейчас же их сменяли новыми.
Столы дубовые гнулись от богатых чаш и братин.
- Бедны мы, бедны! - криво усмехаясь, пожаловался Иван Грозный: -
наши соседушки-короли и герцоги богаче. Кланяться им придется мне,
сиротинушке! - в голосе Грозного звучала лукавая насмешка.
- Кто кому поклонится, еще поглядим! - выкрикнул бородатый Шуйский. -
Под нашими ядрами, под Псковом, король Батур шею вывихнул от поклонов.
Крепок городок Псков, не разгрызть русский орешек иноземцу - зубы сломает!
- псковский воевода выпятил широкую грудь, блеснул крепкими чистыми
зубами.
- А ты скажи-ка лучше, - предложил царь, - какое слово ты ему шепнул,
что он на рыжей кобыле немедля убрался в Варшаву?
Шуйский улыбнулся, и эта улыбка озарила солнцем его приятное лицо.
Воевода поклонился Грозному, развел руками:
- А сказал я ему русское петушиное слово... А какое, - то каждому
русскому известно! Все захохотали. Под сводами загудело, задрожали
подвески в паникадилах.
Все подняли кубки, а у царя в руках оказался хрустальный и в нем
играл бился золотой огонек-старинный русский медок. Иван Кольцо вскочил,
выкрикнул:
- Дозволь, великий государь, выпить за сложившего голову донского
атамана Мишку Черкашенина! Дозволь нам, казакам, родимый!
- Всем дозволяю, - милостиво согласился Иван Васильевич. - Таких, как
Мишка Черкашенин, мне бы поболе слуг! - Царь первым приложил губы к кубку
и отпил глоток.
Кольцо восхищенно смотрел на князя Ивана Шуйского, который до дна
осушил чару за донского казака. "Молодец князь, не гнушается пить за
казака!"
Однако не все бояре подняли кубки и пили за Мишку Черкашенина.
Старичок с облезлой утиной головкой, обряженный в серебристую шубу, вдруг
замахал руками, поперхнулся:
- Кхе, кхе... Где это видано, чтобы простым человеком царство
держалось. Боярство - столб всему, опора. Не стало многих боярских голов -
и царство оскудело. На ключ да на замок великий закрыли перед нами дверь в
море...
Грозный потемнел, в глазах сверкнул недобрый огонь. Он стукнул
жезлом:
- Врешь, Бельский! Подлыми изменами боярскими у нас волки схитили
отецкую землю! Иван! - обратился к Кольцо Грозный. - Скажи сему старцу,
кто повоевал ханов и что нашей отчизне потребно!
Атаман раскраснелся, вся кровь забушевала в нем. Стукнул бы он
плешивого старичонку-боярина, и дух из него вон! Да не силой, а разумом
призывал померяться Иван Васильевич.
- Всему миру ведомо, кто Казань брал, - твердо сказал Иванко. -
Бояре? Да не все! Ведомо нам, куда тянул Курбский. А мало ли их было? -
Атаман низко поклонился Грозному, - задумано великое дело тобою. Волга -
ныне русская река, Сибирь - русская. Покончено с татарским злодейством.
Сколько народу нашего губили сии вороги! Расправила наша держава крылья
лебединые. А куда лететь? Известно куда, - на море, и Хвалынское, и, чаю
я, дойдут наши людишки встречь солнца до новых вод. А на западе... Ух, и
тут взломают русские врата. Дай только срок... Твоим разумом, государь,
одолеем всех ворогов Руси!
Казаки дивились: "Откуда только у Иванки такие ладные слова?
Поднаторел, видно, казак, сидючи послом в Москве".
Иван Васильевич снял с пальца драгоценный перстень и позвал казака:
- Иди сюда, атаман...
Кольцо поднялся на возвышение и облобызал царю руку:
- Не забудется твоя милось, государь...
Бельский посинел, шевелил дрожащими губами. Понял боярин, что под
хмелем перехватил он, высказал милую думку боярства. Его взял под руку
молодой окольничий и сказал:
- Дурно тебе, боярин, отлежаться надо...
И увел его из Столовой палаты. Другие бояре сидели не шевелясь,
словно воды в рот набрали, а на сердце у них горела жгучая ненависть к
царю. Московский государь лишил их власти: когда-то они, будучи удельными
князьями, чувствовали себя хозяевами и делали что хотели. Московские
князья укоротили их волю... Сначала Василий Иванович, отец Грозного, а
потом и сын - Иван Васильевич, все государство, всю власть взяли на себя.
Много голов бывших удельных князей скатилось с плеч. Этого боярам не
забыть.
Государь сидел, пристально рассматривая пирующих. Зимний день быстро
угасал, слуги бросились зажигать свечи в стенных бра, в позолоченных
светильниках, которые возвышались на столах. С люстры спускалась нить,
натертая серой и порохом, она тянулась к каждой восковой свече. Слуги
поднесли огонек к нити, и он, веселый, быстрый, поднялся вверх, обежал все
свечи, и языки пламени радостно заколебались. В палате стало светлее,
уютнее.
А блюда все продолжали носить.
Казаки ели и хвалили икру стерляжью, соленые огурцы, рыжики в масле,
балычки белужьи. Еда чередовалась с медами. Князец Ишбердей лежал хмельным
под столом и бормотал свое.
За креслом Грозного открылась скрытая доселе дверь, и в нее тихо
вошел отлучившийся за чем-то Борис Годунов. Он склонился к царю и что-то
прошептал на ухо. Царь качнул головой. Как неслышно появился, так и исчез
бесшумно любимец государя.
Глаза Ивана Васильевича встретились с взглядом Иванки.
Осмелевший от вина атаман сказал:
- Гусляров бы сюда, пусть душа у всех возрадуется.
Царь повел глазами, - и вмиг распахнулись двери, в палату ввалились
дудошники, скоморохи и гусляры. И пошла потеха. Иванко выбрался из-за
стола и поклонился Грозному:
- Дозволь плясовую?
Видя просветленное лицо Ивана Васильевича, казак подбоченился, топнул
ногой и пошел откалывать русскую. Хорошо плясал. Чванливые бояре, которые
с настороженностью разглядывали сибирцев, вдруг заерзали на скамьях,
вспомнили молодость. Эх, лихо!..
В палате стало еще душнее. Изразцовые печи пылали жаром, пахло воском
и потными мехами. По лицу плясунов обильно стекал пот. Вдруг из под стола
на карачках, выполз князец Ишбердей и полусонным голосом заорал:
- Эй-ла! Давай мед!..
Бояре и казаки засмеялись. Пляс кончился. Пошатываясь Иванко вернулся
к столу. И вдруг неожиданно вспомнил о чердынском воеводе Перепелицыне.
Вспомнил и насмешливо подумал: "Что, Васька, не думал, не гадал о таком
обороте?". От этой мысли Иванке стало еще веселее.
"Ай да Ивашка, ай да сукин сын, до чего дожил!" - похвалил себя
Кольцо и благодарно поднял глаза на царское место. Царя уже не было, он
тихо удалился из Столовой палаты.
Грозный в сопровождении спальничьих прошел длинный коридор и по
каменной лестнице поднялся в свои сокровенные покои. Свистящее дыхание
вырывалось из его груди, руки и ноги дрожали. Давала о себе знать
преждевременная старость. Настроение царя вдруг круто изменилось, и
обычное в последнее время тяжкое предчувчтвие сжало его сердце:
"Видно, укатали сивку крутые горы. Смерть сторожит меня. - Грозный
тяжело опустился в глубокое кресло и задумался. - Уйду из жизни, кто
оберегать станет русскую землю? По кусочкам собирали державу, растили с
большим бережением. И вдруг все на ветер... Бояре только часа ждут, чтобы
завести крамолу! Нет, погоди, еще поживу наперекор всему!"
Царь поднялся и прошелся по горнице. Вот обширный стол, заваленный
пергаметными свитками, книгами - русскими и латинскими. Иван Васильевич
любил читать и много писал. Строки, выходившие из-под его пера, часто
разили его противников. Он писал с огромным жаром, просто и сильно; а если
нужно, - то и с ядом. Яду в нем всегда хватало. Ласковой рукой царь
огладил толстые книги - плоды трудов московских первопечатников Ивана
Федорова и Петра Мстиславца - "Апостол" и "Часовник".
