луками, явились на высокую гору к князьцу Нимняну, который умело укрепил
городище валами и заплотами. Остяки и вогулы держались храбро и не раз
выходили из крепостцы на рукопашную. Трижды ходил Брязга с казаками "на
слом", но не смог преодолеть крутого яра и повалить частокол.
Пришлось отойти от городка и стать воинским станом. В душу Брязге
закралось сомнение: "Смогут ли одолеть казаки великую силу, от которой в
поле темно становится?".
За минувшие годы многое испытал и претерпел Богдашка Брязга, но не
остыло его сердце и не прошла удаль.
- Лягу сам, а огнем пройду по вашему городищу! - пригрозил он в
сторону князьца Нимняна.
Но в этот раз угроза его прозвучала не так уверенно. Чувствовал
Брязга, что страшнее всего не число воинов, а дух их. "Отчего враги так
роятся вокруг городка, как пчелы вокруг матки? Что гонит их в жестокую
сечу?" - огорченно раздумывал он.
В обозе у Брязги всеми укладами ведал белобрысый, кривоногий
Приблуда. Кто он был - один бог ведает. Сам малый, а руки хваткие, цепкие.
Хитер! Лицом на всех схож: и вогул, и остяк, и чуваш. Не раз на чалом
коньке в соседние паули заглядывал: сильно приманивали его смуглые да
крепкие, как ядреный кедровый орешек, остячки.
Сидел Богдан Брязга у костра, спасаясь дымом от комарья, налетевшего
со всех болот, и все думал о своем. Тут и наехал Приблуда, - с коня долой
и к пятидесятнику.
Брязга поднял затуманенные глаза, хотел спросить: "Ну как, хороши
остячки?". Но, взглянув на серьезное лицо обозника, выждал, что скажет
тот.
- Знаю, атаман, как обхитрить остяков!
- Это как же?
- Есть у остяков защита великая - золотой идол! - таинственно поведал
Приблуда. - И сидит бог в золотой чаше. Льется на него чистая-пречистая
вода, и все воины пьют ее из чаши. И кто выпьет, - крепко верит, что ни
смерти ему не будет, ни в бою не возьмут... Отпусти меня того бога
украсть. Украду, и вся сила у остяков, как ручей в жаркой степи, иссякнет.
- Бежать вздумал? - подозрительно взглянул на Приблуду Брязга. -
Гляди, ермакова рука длинная, и в бегах настигнет!
Обозник взял щепотью землю, положил в рот и поклялся по-своему:
- Своруха чидола!
Знакомые остячки тайными тропами провели раскоряку в городок.
Приблуда прикинулся перебежчиком, всю ночь вертелся в стане князьца
Нимняна, приглядывался, а утром переполз в густом тумане вал и прибежал к
своим.
- Радуйся, атаман, - загомонил он. - Чуют остяки беду, - великий
страх охватил их. Жгут перед идолом сало и серу и взывают к нему. А бог
молчит. Спрашивают его воины: биться или сдаваться? Князец кричит, что
идол оттого молчит, что зол на остяков, плохо стоят за него. А остяки
свое: молчит бог, махнул на все рукой, раз пришли русские - признавай их!
И решили они сдаться...
Богдан Брязга с десятниками поразмыслил:
- Раз спорят, - нет единодушия. А нет душевной крепости, - плохо
будут драться.
На утро повел Брязга казаков на приступ и взял городок. Полонил он
остяцкого князька, а золотого идола не нашел.
Хватились Приблуды.
- Привести, пусть скажет, куда подевался золотой бог?
Искали обозника всюду и нигде не нашли.
Сели казаки на струги, поплыли дальше по Иртышу. Слава о казаках шла
быстрее волны. Вечером в излучине, среди леса, затемнело городище Рача.
Сказывали пленные остяки, что стоит в городище великий каменный идол Рача
и на много поприщ [поприще - расстояние, которое пробегает лошадь от
отдыха до отдыха] кругом чтут его. Наезжают сюда остяки, и шаманы приносят
жертвы идолу. Завидев плывущие струги, шаманы положили идола на большие
нарты и уволокли в чащу. Все остяки разбежались. Напрасно ждал Брязга их
возвращения, - остяцкое городище было безмолвным.
Наступили светлые ночи. За Иртышом, за лесами, погасла поздняя заря,
а на восходе уже летели по небу тонкие золотые стрелы раннего утра. Казаки
плыли по широкой безмолвной реке, любуясь расцветкой берегов и поджидая
врага. Но остяки при виде стругов быстро снимали черные чумы и поспешно
откочевывали в туманную сырую даль. Так беспрепятственно добрался Брязга с
дружиной до Нарымского городка. Подле чумов возились остячки с ребятами,
бродили отощавшие псы. Пятидесятник заглянул в первый чум: темно, копоть,
едкая вонь от порченой рыбы. У огня, на вытертой оленьей шкуре, лежал
высохший старик. Гноящимися глазами он уставился на Брязгу, долго
разглядывал и сказал, как давно решенное:
- Рус, ты пришел убивать меня. Делай скорей свое дело!
Пятидесятник добро улыбнулся больному и отрицательно покачал головою:
- Нет, я пришел сюда с миром.
- Тогда ты возьмешь наших женщин и детей, как это делали татары?
- Ваши женщины хороши, - похвалил Брязга остячек. - Но каждая из них
имеет своего мужа, а дети - отцов. Нехорошо брать чужое!
Старик оживился, пытался приподняться, но нехватило сил. Тогда Брязга
приподнял его, подложил под плечи оленьи шкуры и отдал ему свою флягу:
- На испей, это ободрит тебя!
Старик выпил, пробежавший по жилам огонек согрел его дряхлое тело.
- Если все такие русские, как ты, - сказал он, - дам знать своим,
чтобы вернулись сюда. Мы платили ясак хану, но он забывал каждый раз, и в
год брал два и три раза ясак. А его слуги, завидя шкуру соболя или
чернобурой лисы, просто брали, били охотника и кричали ему: "Зачем ты
утаил от нас самый лучший мех!".
- Так больше не будет, отец! - пообещал Брязга.
- Это хорошо, очень хорошо! - просветлев, сказал старик. - Но будет
лучше, если сюда придут караваны, - нам нужны котлы и ножи.
- Повремени, будет и это! - казак подбросил хвороста в очаг, огонь
запылал ярче. Старик ободрился вовсе и кликнул к себе остячку. В легкой
моолче [моолча - род мешка, с прорезями для головы и рук], мешке с
прорезями для головы и рук, она бесшумно вошла в чум, блестя темными
глазами. Старик что-то гортанно прокричал вошедшей, и она снова скрылась.
- Завтра они будут здесь! - сказал многозначительно остяк.
С первыми лучами солнца из леса показались сотни нарт, запряженных
быстрыми оленями. Они стремительно приближались к Нарымскому городку.
Остячка поддерживала больного старика. Он щурился от солнца, показывал
высохшей рукой и миролюбиво говорил:
- Смотри, смотри, они торопятся. Я говорил - придут! Они примут шерть
и будут платить ясак...
Плывя вниз по Иртышу, Богдан Брязга взял городок Колпухов, а дальше
до Оби простирались владения самого сильного и непокорного князьца -
Самара. У него были "в сборе восемь княжцев", которые привели к нему своих
воинов в кожаных панцырях и шеломах. Недавно сибирский хан брал "дани со
многих низовых язык", вносил ее и князец Самар, но тут он решил покончить
с ясаком вообще и перебить русских.
Всю ночь на высотах пылали многочисленные костры в лагере Самара.
Воины ели горячую оленину, а князьцы пили пенистую свежую кровь, только
что выпущенную из молодых животных, сосали и жадно глотали мозг из оленьих
костей. Пир длился до тех пор, пока опьянение от сытости не свалило всех.
Крепко уснули остяцкие князьцы, храпели воины, не выставив по своей
простоте дозоров. Похвалялся князец Самар, что русские его смерть как
боятся. А на заре на князя навалился вдруг казак. Понял Самар - плохо
дело, и забился под могучим телом. Хотел достать копье, но не достал -
прикололи его. Князьцы разбежались кто куда, а воины побросали луки и
копья - не пожелали драться с русскими. Они твердили:
- Князьцы велели, мы и пошли...
А князьцы поодиночке пришли потом к Брязге, кланялись и просили мира.
Спустя два дня казачьи струги вошли в Обь - в глубокую и широкую
реку, по берегам которой шумели чахлые леса и тянулись бесконечные болота.
В реке ходили густые косяки рыб, над озерами и протоками поднимались
тучами птичьи стаи. Ночи исчезли. С закатом солнца брезжил серебристый
свет и наступало безмолвие.
- Сказывали, что еще далее простирается страна мраков, а где браться
тьме, если с неба день и ночь изливается свет? - задумчиво сказал Брязга и
велел казакам повернуть струги. С малой дружиной он побоялся плыть в
неведомую страну и двадцать девятого мая двинулся в обратный путь.
Теперь на низовых берегах Иртыша казаков встречали уже замиренные
остяки и вогулы. Иртыш, от Искера до Оби, стал русским.
Вернулся Брязга из похода с богатой добычей - с мягкой бесценной
рухлядью. Мял ее в руках и по-хозяйски говорил Ермаку:
- Им бы сейчас хлебца, котлы, да ножи на зверя, - заживут люди!
2
Вниз по Оби и Тавде-реке размещались десятки разрозненных остяцких и
вогульских княжеств, которые часто между собой воевали. Кодские остяки
набегали на кондинских вогул, и "жены их и дети и людей емлют к себе в
юрты... в холопи".
Остяки и вогулы были храбры и воинственны. Это они нападали на
строгановские городки, выжигали слободки и деревни, забирали хлеб, угоняли
коров и лошадей. Нередко захватывали и мужиков с женами и детьми, а
варницы жгли.
Немало побоищ бывало и у приобских остяков с самоедами. Не раз они
схватывались в отчаянной сече, и остяки, победив, брали самоедов в полон.
Что греха таить, доводилось остякам класть на огонь перед идолом
"самоедского малого".
Познал обо всем Ермак и решил положить этому разору конец.
Только что вскрылся Иртыш, - весной тысяча пятьсот восемьдесят
третьего года. Атаманские струги поплыли вниз.
Ермак с разочарованием смотрел на унылую равнину, по которой стекали
в Иртыш и Обь многочисленные речонки. По левому берегу поблескивали
плоские озера и простирались соры - северные заливные луга. Местами
поднималась грива худосочного чернолесья, охваченного пожаром, тянулись
плоские песчаные холмы с редким тонким сосняком. Тосклив был и правый
берег. Сумрачно, скучно, уныло! Не веселые волжские берега, где на заре в
рощах заливался щемящий душу соловей, не отвесные курганы-утесы над
матушкой рекой. И не тихий Дон это!
- Спойте, братцы! - попросил атаман.
Никита Пан глубоко вздохнул и, словно угадав думу Ермака, запел про
Волгу:
Вниз по Волженьке,
Словно лебеди,
Словно рыбоньки белобокие,
Ряд за рядом плывут снаряжены струги,
Как на тоих-то стругах
Сорок семь гребцов!..
Песня звучала уныло среди бесконечных просторов.
День за днем плыли казаки. Редко, очень редко виднелись одинокие
закопченные чумы и брошенные на лето паулы - хозяева ушли за стадами на
север. Остяки в прииртышье встречали Ермака приветливо, предлагали
сохатину и свежую рыбу. Кое-где на высоком столбе, как журавель на болоте,
высилась амбарушка. Показывая на нее, простую, но крепко сложенную, остяк
пояснил:
- Ясак тут бережем. Все бережем...
Ермак велел пристать к берегу, оглядел намью [намья - амбарушка для
хранения продовольствия и пушнины]. В высокую амбарушку вела лесенка,
вырубленная в стволе лиственницы. Ни зверюшки, ни полевки не могли попасть
в кладовушку.
- Умно придумал народ! - похвалил Ермак. И тут же в голову ему пришла
мысль: "К чему тревожить каждый раз ясаком? Пусть ставят у реки намьи и
складывают в них рухлядь. Сборщики соберут..."
Плыли дальше. Блеснула Назыма-река, на ней - остяцкий городок. В
казаков полетели стрелы с наконечниками из рыбьих костей. Ермак послал
вестника с миром, остяки прогнали его прочь. Тогда казаки сказали:
- Батько, возьмем городок?
