было письмо: не успела его в почтовый ящик опустить, как
мурашки по спине побежали -- от безумного стыда. Я была
уверена, что он не ответит.
-- Но он ответил.
-- Телеграммой. "Хорошенькая девушка всегда пригодится.
Когда?"
Уродка сказала:
-- Милый старикан. Прямо быка за рога.
Мышь поморщилась.
-- Приехала я сюда с самыми наивными взглядами. Конечно,
его прошлое было мне известно. Его репутация. Но я думала, что
справлюсь. Буду держаться строго, давая понять, что гожусь ему
во внучки. И уйду, если дело дойдет до крайностей. -- Она
опустила глаза. -- Но у Генри есть одно необыкновенное
качество. Какая-то волшебная сила. Уж не говорю о его живописи.
Он умеет... растворить в тебе все принципы. Сделать так, что
они теряют в твоих глазах значение. Ну, например, может
приучить человека не стыдиться своего тела. И, наоборот,
стыдиться условностей. Однажды он довольно удачно выразился:
исключения не подтверждают правил, они есть исключения из
правил. -- Ей явно не хватало слов. Она подняла голову и
улыбнулась. -- В общем, мы никому не можем этого объяснить.
Чтобы понять это, надо влезть в нашу шкуру.
Уродка сказала:
-- Скорее это похоже на уход за больным.
Наступила пауза. Дэвид спросил:
-- А вы, Энн, как сюда попали?
За нее ответила Мышь:
-- Мне стало немного тягостно. Не с кем было словом
перемолвиться. В Лидсе мы вместе снимали квартиру. Потом не
теряли друг друга из вида, и я знала, что Энн не очень нравится
на преподавательском факультете. Так что, как только она его
закончила...
-- Я приехала сюда на неделю. Ха-ха.
Взглянув на ее смешную гримасу, Дэвид улыбнулся.
-- Здесь, по крайней мере, интересней, чем преподавать
рисование?
-- И платят больше.
-- Он может себе это позволить.
Мышь сказала:
-- Мне приходится даже возвращать ему деньги. У нас же с
ним нет соглашения. Он прямо пачками швыряет нам деньги. Сто
фунтов. Двести. Когда мы бываем с ним в Ренне, то боимся на
витрины смотреть. Он все порывается что-нибудь нам купить.
-- В сущности, он добрый человек, -- сказала Уродка. И
перевернулась на спину. Почти мальчишечья, с темными сосками,
грудь, рыжие волосы; она подняла колено, почесала над ним и
снова опустила ногу.
Мышь сказала:
-- В работе он очень странный. Удивительно терпелив; когда
работает кистью. Даже когда рисует. Сама я порой прихожу в
ярость, если у меня не получается. Вы рвете на части? А Генри
выбрасывает. Но всегда с сожалением. Он относится к своей
работе как к чему-то священному. Даже когда не ладится. С
людьми он другой. -- Она помолчала, покачала головой. -- А в
мастерской почти все время молчит. Точно немой или боится, что
слова все испортят.
-- Еще бы, -- сказала Уродка небесам, -- слова-то он какие
употребляет. -- И, подражая голосу старика, произнесла: -- "У
тебя, может, кровотечение?" Это что такое, я вас спрашиваю? --
И вытянула руку вверх, словно отталкивая от себя даже само
воспоминание.
-- Для него это вроде компенсации.
Уродка щелкнула языком в знак согласия.
-- Знаю. Бедный старый ублюдок. Для него это, право,
должно быть ужасно. -- Она повернулась на бок и взглянула на
Мышь. -- Странно, правда, Ди? Его все еще интересует секс --
хоть и по-смешному, по-стариковски. -- Она посмотрела на
Дэвида. -- Знаете, когда я впервые... вспоминаешь болванов
своего возраста и все прочее. Но он был, наверное,
экстра-класс. В молодости... да, кстати, о господи, послушали
бы вы, что он рассказывает. -- Она снова состроила Дэвиду
гримасу. -- О добрых старых временах. Что он нам тут как-то
вечером рассказывал, Ди?
-- Глупости. Просто сочинял.
-- Очень, черт побери, надеюсь, что это так.
Мышь сказала:
-- Это был контакт. Не секс. Воспоминания. Человеческая
сторона отношений. Вот что он пытался нам сказать в тот вечер.
Дэвид уловил разницу между девушками. Одна из них хотела
затушевать сексуальную сторону их жизни, другая напоминала о
ней. Ему вдруг пришло в голову, что Уродка пользуется его
присутствием, чтобы подчеркнуть наличие расхождений с подругой,
и тут он был на ее стороне.
-- Должно быть, экономка и ее муж -- люди широких
взглядов.
Мышь опустила глаза.
-- Только никому, пожалуйста, не говорите, но знаете ли
вы, где был Жан-Пьер в конце сороковых--начале пятидесятых
годов? -- Дэвид покачал головой. -- В тюрьме. За убийство.
-- Боже милостивый.
-- Убил отца. Семейная ссора из-за земли. Французские
крестьяне. В сорок шестом году, когда Генри вернулся в Париж,
он взял Матильду в прислуги. О том, что случилось с Жан-Пьером,
он знал. Мне сама Матильда сказала. В их глазах Генри
безупречен. Он не отвернулся от них.
Уродка фыркнула.
-- И даже повернулся к ним. К Матильде.
Мышь вопросительно посмотрела на Дэвида.
-- Помните довольно грузную натурщицу в некоторых его
первых послевоенных работах?
-- О господи. Никогда бы не подумал.
-- Даже Матильда не любит об этом вспоминать. Только
говорит, что "мосье Анри" внушил ей веру в жизнь. Научил ждать,
говорит. Кроме того, она единственная, на кого Генри никогда,
ну никогда не повышал голоса. Однажды за ужином он разозлился
за что-то на Энн. И ушел на кухню. Через пять минут вхожу туда.
Он -- там. Ест за одним столом с Матильдой и слушает, как она
читает вслух письмо от сестры. Точно священник со своей любимой
прихожанкой. -- Мышь улыбнулась. -- Даже приревновать можно.
-- А вас он рисует?
-- Рука у него стала трястись. Есть один портрет Энн.
Прекрасный шаржевый рисунок. Помните знаменитую Иветту Гилъбер
на афише Лотрека? Так это -- пародия на нее.
Уродка, словно гребнем, провела пальцами по своим мелко
завитым волосам.
-- И нарисовал так быстро. Всего за полминуты. Ну, самое
большее за минуту, верно, Ди? Фантастика. Честное слово.
Она снова легла на живот и подперла руками подбородок.
Ногти у нее были темно-красные.
Мышь опять с любопытством взглянула на Дэвида.
-- Говорил он с вами о вашем очерке?
-- Сказал только, что не знает названных мною имен. За
исключением Пизанелло.
-- Не верьте. У него невероятная память на полотна. Я
сохранила некоторые его рисунки. Когда он пытается рассказать о
чьей-то картине, а я не понимаю, которую он имеет в виду, то он
иногда изображает ее на бумаге. Как Энн говорила. Молниеносно.
Вплоть до малейшей детали.
-- Это звучит ободряюще.
-- Он никогда не согласился бы на ваше участие в
подготовке книги, если бы вы не были так близки к истине.
-- А я уже начал недоумевать.
-- Он всегда знает, что делает. Лучше, чем вы думаете.
Даже когда ведет себя возмутительно. Однажды -- Энн тогда еще
не было с нами -- я повезла его в Ренн посмотреть "Смерть в
Венеции". Думала, ему понравится. Хотя бы как зрелище. Первые
двадцать минут он был золото, а не человек. Потом появляется на
экране этот ангелоподобный мальчик. В следующий раз, когда он
появился, Генри говорит: "Какая миленькая девчурка. Она во
многих картинах снималась?"
Дэвид рассмеялся. В ее глазах тоже заискрился смех.
Серьезность с лица сошла, она уже не казалась старше своих лет.
-- Вы и не представляете, какой он невозможный. Начал
спорить со мной о том, мальчик это или девочка. Во весь голос.
По-английски, конечно. Потом стал распространяться о
мальчиках-педерастах и современном декадансе. Зрители вокруг
нас зашикали. А он вступил с ними в перебранку --
по-французски. Не знал, говорит, что в Ренне столько гомиков. В
конце концов... -- Мышь приставила палец к виску, -- разразился
скандал. Мне пришлось увести его, пока не вызвали полицию. Всю
дорогу, пока мы ехали домой, он убеждал меня, что "кинема", как
он называет кино, началось с прихода и кончилось уходом Дугласа
Фербенкса и Мэри Пикфорд. Непроходимое упрямство. За последние
двадцать лет и десяти фильмов не посмотрел. Но уже все знает.
Так же, как вчера вечером с вами. Чем убедительнее ваши
аргументы, тем меньше он вас слушает.
-- Разыгрывает спектакль?
-- Это такой своеобразный стиль. В нем есть даже что-то
искреннее. Словно он хочет сказать: "Я не снизойду до твоего
возраста. Я стар, хочу быть самим собой и понимать тебя не
желаю".
Уродка сказала:
-- К примеру, как он разговаривает. Не перестает называть
меня гулящей девкой. Я смеюсь, говорю ему: "Генри, гулящие
девки перевелись вместе с корсетами и панталонами". Куда там.
Он от этого только в еще больший раж входит, правда, Ди?
-- Однако выходки эти не такие уж бессмысленные, как
кажется. Он хочет, чтобы мы видели в нем что-то смешное. Вернее
-- ненавистное.
-- Чтобы прощали ему его слабости.
Наступило молчание. Солнце, хотя и осеннее, припекало.
Бабочка-адмирал, бесшумно махая крылышками, повисла над изгибом
спины Мыши. Дэвид знал, что у них сейчас на душе: тоска по
добрым старым временам в художественном колледже; желание
пооткровенничать, пожаловаться на судьбу; испытать
человеколюбие учителя, проверить его готовность к сочувствию;
не просто исповедаться, а услышать слова утешения. Мышь
заговорила, обращаясь к траве:
-- Надеюсь, вас это не шокирует.
-- Я восхищаюсь тем, как вы разумно о нем судите.
-- Вот в этом-то мы порой и сомневаемся. -- И добавила: --
А вдруг мы оправдываем клички, которые он нам дал.
Дэвид улыбнулся:
-- По-моему, вы далеко не робкого десятка.
-- Если не считать того, что я сбежала.
-- Но вы же говорили, что здесь больше узнаете.
-- О жизни -- да, но...
-- Но не в творческом плане?
-- Стараюсь начать все с начала. Еще не знаю.
-- Значит, действуете не по-мышиному. Уродка сказала:
-- А мне наплевать. Уж лучше сражаться со стариком Генри,
чем с сорока болванами в школе.
Мышь улыбнулась, а Уродка подтолкнула ее плечом.
-- Тебе-то что. -- Она взглянула на Дэвида. -- Сказать по
чести, я жила черт знает как. В студенческие годы. Наркотики.
Правда, не самые сильные. Ну, вы понимаете. Спала с кем попало.
Ди знает, с какими подонками я путалась. Правда. -- Она
толкнула ногой ногу подруги. -- Ведь так, Ди? -- Мышь кивнула.
Уродка посмотрела мимо Дэвида -- туда, где спал старик. -- С
ним я хоть не чувствую себя потаскухой. Этот по крайней мере
ценит меня. Никогда не забуду одного типа. Он был просто... ну,
понимаете, большая шишка. И знаете, что он мне говорил? --
Дэвид отрицательно покачал головой. -- "Почему ты такая тощая?"
Честное слово, как подумаю, чего я только не пережила. А этот
бедняга Генри смотрит на меня со слезами благодарности, когда у
него получается. -- Она потупилась, будто спохватившись, что
слишком уж разоткровенничалась, потом вдруг усмехнулась и
посмотрела на Дэвида. -- Можете составить себе состояние в
"Ньюс оф зи уорлд"[36].
-- Думаю, что права на авторство принадлежат вам.
Она пристально посмотрела на него, в ее взгляде мелькнули
вопрос и насмешка одновременно. У нее были темно-карие глаза,
самое привлекательное в ее маленьком личике. Они выдавали
прямоту характера и с близкого расстояния казались нежными.
Только теперь, за эти сорок минут разговора, Дэвид понял, что
узнает о ней кое-что новое. За грубоватостью ее речи
угадывались благорасположение и искренность, не врожденная
искренность Мыши, выросшей в вольнодумной буржуазной среде и
обладающей неплохим умом и несомненным талантом, а искренность
