Ему пришлось выпустить ее руку, чтобы открыть и закрыть
калитку из сада во дворик. Засов издал тихий металлический
звук, где-то у фасада дома залаял Макмиллан. Он снова взял ее
за руку. Когда они молча проходили мимо мастерской, он увидел
сквозь северное окно длинную черную тень незаконченного полотна
"Кермесса". Потом -- снова сад. Недоверчивый пес-неврастеник
продолжал лаять. Они подошли к дому и вошли внутрь. Она
высвободила руку, нагнулась и сняла сапоги. Сверху сюда
проникал слабый свет лампочки. Она выпрямилась, и он попытался
разглядеть в полумраке ее глаза. Он сказал:
-- Это ничего не решит. Но все же я хочу к вам в постель.
Можно?
Она долго смотрела на него, потом потупилась и покачала
головой.
-- Почему нет?
-- Странствующие рыцари не должны лишаться своих доспехов.
-- И их фальшивого блеска?
-- Я не сказала, что он фальшивый.
-- Как самоочищение.
-- Я не желаю очищаться.
Он высказал вслух то, что, как ему казалось, скрывалось за
судорожным сплетением пальцев и ее молчанием. Обладание телом
значит больше, чем слова; то, что происходит сейчас, значит
больше, чем то, что может произойти завтра или послезавтра. Он
сказал:
-- Вы же знаете, что это не просто для того...
-- Вот из-за этого тоже.
Он все еще не понимал.
-- Оттого, что я не решился сразу?
Она покачала головой и посмотрела ему в глаза.
-- Я вас никогда не забуду. И эти два дня.
Она неожиданно шагнула и схватила его за руки, чтобы не
дать ему обнять себя. В тот же миг он почувствовал
прикосновение ее губ к своим губам; затем она направилась к
лестнице. Поставив ногу на ступеньку, обернулась -- Дэвид шел
за ней -- и стала подниматься дальше. Миновала комнату Генри и
пошла, не оглядываясь, дальше по коридору. У двери его комнаты
остановилась спиной к нему.
-- Дайте мне хотя бы обнять вас.
-- Будет только хуже.
-- Но всего час тому назад вы...
-- Час тому назад это были не вы. И я была другая.
-- Но те, другие, были правы.
Она бросила взгляд в конец коридора.
-- Где вы будете завтра в это время, Дэвид?
-- Я все же хочу к вам, Диана.
-- Из жалости.
-- Я не могу без вас.
-- Переспать и забыть?
-- Зачем так жестоко? -- спросил он с обидой.
-- Потому что мы не животные.
-- Раз не животные, то у нас и будет иначе.
-- Будет еще хуже. Это не забудется.
Он подошел и положил руки ей на плечи.
-- Послушайте, все эти осложнения -- одни слова. Я хочу
раздеть вас и...
На один короткий миг ему показалось, что он нашел ответ.
Где-то в глубине души она еще колебалась. Его сводили с ума ее
близость, ее молчание, их никем не нарушаемое уединение;
несколько шагов до ее комнаты, а там -- полумрак, торопливое
сбрасывание одежды, обладание, облегчение...
Не поворачиваясь к нему, она быстро сжала его правую руку,
лежавшую на его плече. И пошла прочь. Не веря очевидному, он в
отчаянии прошептал ее имя. Но она продолжала идти. Он хотел
догнать ее, но не смог пошевельнуться, словно рок пригвоздил
его к полу. Вот она вошла к себе в комнату и закрыла за собой
дверь, оставив его одного -- измученного, опустошенного,
бесцеремонно отвергнутого уже после того, как он принял важное
решение. Он шагнул за порог своей комнаты и остановился в
полумраке, взбешенный сознанием упущенной возможности; взглянув
в старое зеркало в золотой раме, увидел смутные очертания
своего лица. Призрак, не человек.
Весь ужас заключался в том, что он все еще чего-то ждал,
что-то предвкушал, в чем-то хотел разобраться. Такие
психические явления изредка бывают: читаешь о них, рисуешь в
своем воображении -- и не замечаешь, когда они в конце концов
становятся фактом. Одна частица его существа силилась
преуменьшить неудачу, истолковать ее всего лишь как отказ
капризной женщины; другая ощущала всю остроту и огромность
утраты -- им пренебрегли, с ним расправились, безмерно
обидели... и обманули. Дэвид сгорал от желания -- и понимал:
что момент упущен; его невыносимо жгло то, что на самом деле не
существует, мучило чувство, которое до сих пор казалось ему
таким же анахронизмом, как давно вымершие дронты[43]. Он сейчас
понимал: происшедшее с ним -- куда больше чем просто интрижка;
это нечто противоречащее логике, процесс, порождающий из ничего
новые солнца, новые эволюции, новые вселенные. Это что-то
метафизическое, существующее помимо девушки; страдание, жизнь,
лишенная свободы, истинную природу которой он только что
постиг.
Впервые он познал нечто выходящее за рамки существования
-- страстное желание жить.
А пока -- здесь, сейчас -- его охватило неодолимое
мстительное чувство, желание наказать себя, девушку,
находившуюся так близко, и Бет, находившуюся так далеко, в
ночном Лондоне. То слово, которое она употребила... он снова
увидел ее сидящей на диване, понуро стоящей у садовой калитки,
ее лицо в полутемном холле... невыносимо, невыносимо,
невыносимо.
Дэвид вернулся в коридор, бросил взгляд на дверь комнаты
Генри и пошел в противоположную сторону. Он не стал стучать и
попробовал войти так -- дверь не подавалась. Он снова нажал на
ручку и выждал несколько секунд. Потом постучал. Никто не
отозвался.
Проснулся он от звука открываемой двери, которую оставил
на ночь незапертой. Часы показывали четверть девятого. К
постели подошла Уродка и, когда он сел, протянула ему стакан
апельсинового сока. Несколько мгновений он приходил в себя;
потом вспомнил.
-- К вам с ранним визитом. Ваша светлость.
-- Благодарю, -- сказал он и отпил большой глоток сока.
На ней были джемпер с высоким воротом и юбка до колен, что
придавало ей непривычный деловой вид. Она пристально посмотрела
на него, потом неожиданно присела у него в ногах. В руке у нее
был вырванный из блокнота листок бумаги. Она вслух прочла:
"Передай Генри, что я уехала за покупками. Вернусь после
ленча". Она перевела взгляд на стену возле двери, старательно
избегая смотреть Дэвиду в глаза, и терпеливо ждала его
объяснений.
-- Ее уже нет?
-- Похоже, что да, не правда ли? -- Не дождавшись от него
ответа, Уродка продолжала: -- Так что же произошло?
Он помолчал в нерешительности, потом ответил:
-- Что-то вроде размолвки.
-- Так. Из-за чего?
-- Пусть она сама вам расскажет.
Но на Уродку его грубоватый тон явно не действовал.
-- Вы разговаривали? Просто любопытно знать, почему она
так спешно уехала.
-- Ясно почему. Не хотела видеть меня.
-- Но почему, черт побери? -- Уродка бросила на него
укоризненный взгляд. -- После вчерашнего. Я же не слепая.
Обычно Ди дичится незнакомцев. Только чудо может заставить ее
открыться.
-- Я это так и понял.
-- А вы поговорили -- и все. -- Уродка снова кольнула его
взглядом. -- Как это низко с вашей стороны, честное слово. Дело
тут совсем не в сексе, я же знаю. Ей хороший мужик нужен.
Только один. Чтобы он мог сказать ей, что с ней все в порядке,
все у нее в норме, что она возбуждает мужчин.
-- По-моему, она и сама это знает.
-- Тогда почему же она сбежала?
-- Потому что нам нечего больше друг другу сказать.
-- А вы не могли забыть про ваши чертовы принципы хотя бы
на одну ночь.
Он произнес, обращаясь к стакану в руке:
У вас превратное мнение обо мне.
Она пристально посмотрела на него, потом стукнула себя
ладонью по лбу.
-- О господи. Не может быть. Она не...
-- Не захотела, -- пробормотал он.
Она наклонилась вперед и взялась руками за голову.
-- Сдаюсь.
-- Не надо сдаваться. Вы ей нужны сейчас. Более чем
когда-либо.
Она выпрямилась, посмотрела на него с кривой усмешкой,
тронула рукой его ногу под одеялом.
-- Извините. Мне следовало самой догадаться.
Она встала с кровати и подошла к окну. Открыла ставни и
долго смотрела во дворик. Не поворачивая головы, спросила:
-- А старик Генри?
-- Все по-прежнему.
-- Значит, мне это не привиделось?
Он лежал, опершись на локоть, глядя на простыни. Он
чувствовал себя нагим в буквальном и переносном смысле и все же
желал высказаться до конца.
-- Не думал, что такие вещи возможны.
-- Это вам Котминэ. Как в сказке. Когда впервые сюда
попадаешь. А потом начинаешь понимать, что это -- всего лишь
дурной сон. -- После долгой паузы Уродка добавила: -- Господи,
что за грязь, правда? -- Она окинула взглядом голубое небо. --
Этот старый садист... А вы казались такой хорошей парой. И
нуждались друг в друге. -- Она с упреком посмотрела на него. --
Зря вы не воспользовались случаем, Дэвид. Хотя бы раз в жизни.
Назло старому ублюдку. Хотя бы ради меня.
-- Недостает нам вашей решимости, Энн. В этом все дело.
-- О да, конечно. Я же умственно ограниченная.
-- Чепуха, -- мягко возразил он.
Она отошла от окна и стала в ногах его кровати.
-- Не понравилась я вам, когда вы только что приехали?
-- Первые впечатления сглаживаются.
Она испытующе заглянула ему в глаза, присмотрелась к его
улыбке. Потом решительно сжала губы и взялась рукой за край
джемпера. На талии, повыше юбки, обнажилось коричневое тело.
-- Хотите, я заменю вам ее? По-быстрому?
Он засмеялся:
-- Вы просто невозможны.
Она стала коленом на край кровати, скрестила руки, как бы
готовясь снять с себя джемпер, и склонилась к нему. Ее глаза
задорно блестели.
-- Я знаю все приемы.
Он протянул ей пустой стакан.
-- Попробую представить их себе. Когда буду бриться.
Она прижала руки к сердцу и закатила глаза. Потом
выпрямилась и взяла у него стакан. Постояла глядя на него
сверху вниз.
-- По-моему, Ди рехнулась. -- Она потормошила его за
кончик носа. -- А вы недурны. Хотя и врожденный святоша.
И тут последовал второй парфянский удар. Уже выйдя в
коридор, она снова открыла дверь и просунула голову.
-- Кстати, не могла не обратить внимания. На пляже было на
что посмотреть.
Ее доброта, ее откровенность; блаженны невоспитанные. Не
успели утихнуть ее шаги, как ощущение теплоты и симпатии
исчезло. Дэвид лег на спину и уставился в потолок. Он силился
разобраться в происшедшем, понять, где сделал ложный шаг и
почему она отвергла его. Он чувствовал себя глубоко
разочарованным, подавленным и потрясенным. Впереди --
невыносимый день. Ее тело, ее лицо, ее душа, ее зов: она где-то
там, среди деревьев, ждет его. Это невероятно, но он
действительно влюбился; и если не совсем в нее, то, по крайней
мере, в идею любви. Как бы он поступил, если бы она появилась
сейчас в дверях и попросила его не уезжать, увезти ее отсюда?
Он не знал. Наверное, горечь поражения, мысль о вечно
упускаемом шансе была бы менее острой, если бы они легли в
постель и она отдалась бы ему в ту короткую ночь.
Но он понимал, что и это -- заблуждение. Тогда
окончательное расставание было бы невозможным. Даже если бы он
уехал в Париж, как должен уехать сейчас; пожалуй, откуда угодно
он мог бы уехать навсегда, но отсюда... все равно им суждено
было бы встретиться. Здесь или где-то еще.
Этого он избежал. Но освобождение казалось ему скорее
приговором, чем помилованием.
К полудню, проехав уже около трети
двухсотпятидесятимильного пути до Парижа, он все еще не пришел
в себя. Машину вел по бесконечному route nationale[44]
человек-автомат. Душа осталась в Котминэ. Старик в течение
