случалось мне видеть, как в других старинных замках, чтобы высокородная
госпожа вместе со своими девушками сидела в парадном зале за прялкой.
Нет, она играла на звучной лютне и пела, да не одни только старые датс-
кие песни, а и чужеземные, на других языках. Тут шло гостеванье и пиро-
ванье, гости наезжали и из дальних и из ближних мест, гремела музыка,
звенели бокалы, и даже мне не под силу было их перекрыть! Тут с блеском
и треском гуляла спесь, тут были господа, но не было радости.
Стоял майский вечер, - продолжал ветер, - я шел с запада. Я видел,
как разбивались о ютландский берег корабли, я пронесся над вересковой
пустошью и зеленым лесистым побережьем, я, запыхавшись и отдуваясь, про-
шумел над островом Фюн и Большим Бельтом и улегся только у берегов Зе-
ландии, близ Борребю, в великолепном дубовом лесу - он был еще цел тог-
да.
По лесу бродили парни из окрестных деревень и собирали хворост и вет-
ви, самые крупные и сухие. Они возвращались с ними в селение, складывали
их в кучи, поджигали и с песнями принимались плясать вокруг. Девушки не
отставали от парней.
Я лежал смирно, - рассказывал ветер, - и лишь тихонько дул на ветку,
положенную самым красивым парнем. Она вспыхнула, вспыхнула ярче всех, и
парня назвали королем праздника, а он выбрал себе из девушек королеву.
То-то было веселья и радости - больше, чем в богатом господском замке
Борребю.
Тем временем к замку подъезжала запряженная шестерней золоченая каре-
та. В ней сидела госпожа и три ее дочери, три нежных, юных, прелестных
цветка: роза, лилия и бледный гиацинт. Сама мать была как пышный тюльпан
и не отвечала ни на один книксен, ни на один поклон, которыми при-
ветствовали ее приостановившие игру поселяне. Тюльпан словно боялся сло-
мать свой хрупкий стебель.
"А вы, роза, лилия и бледный гиацинт, - да, я видел их всех троих, -
чьими королевами будете вы? - думал я. - Вашим королем будет гордый ры-
царь, а то, пожалуй, и принц!" У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше!
Так вот, карета проехала, и поселяне вновь пустились в пляс. Госпожа
совершала летний объезд своих владений - Борребю, Тьеребю, всех селений
окрест.
А ночью, когда я поднялся, - продолжал ветер, - высокородная госпожа
легла, чтобы уже не встать. С нею случилось то, что случается со всеми
людьми, ничего нового. Вальдемар До стоял несколько минут серьезный и
задумчивый. Гордое дерево гнется, но не ломается, думалось ему. Дочери
плакали, дворня тоже утирала глаза платками. Госпожа До поспешила дальше
из этого мира, полетел дальше и я! У-у-уу! - сказал ветер.
Я вернулся назад - я часто возвращался, - проносясь над островом Фюн
и Большим Бельтом, и улегся на морской берег в Борребю, близ великолеп-
ного дубового леса. В нем вили себе гнезда орланы, вяхири, синие вороны
и даже черные аисты. Стояла ранняя весна. Одни птицы еще сидели на яй-
цах, другие уже вывели птенцов. Ах, как летали, как кричали птичьи стаи!
В лесу раздавались удары топоров, дубы были обречены на сруб. Вальдемар
До собирался построить дорогой корабль - военный трехпалубный корабль,
его обещал купить король. Вот почему валили лес - примету моряков, при-
бежище птиц. Летали кругами вспугнутые сорокопуты - их гнезда были разо-
рены. Орланы и прочие лесные птицы лишались своих жилищ. Они как шальные
кружили в воздухе, крича от страха и злобы. Я понимал их. А вороны и
галки кричали громко и насмешливо: "Крах! Вон из гнезда! Крах! Крах!"
Посреди леса, возле артели лесорубов, стояли Вальдемар До и три его
дочери. Все они смеялись над дикими криками птиц, все, кроме младшей,
Анны Дортеи. Ей было жаль птиц, и когда настал черед полузасохшего дуба,
на голых ветвях которого ютилось гнездо черного аиста с уже выведенными
птенцами, она попросила не рубить дерево, попросила со слезами на гла-
зах, и дуб пощадили ради черного аиста - стоило ли разговаривать из-за
одного дерева!
Затем пошла пилка и рубка - строили трехпалубный корабль. Сам строи-
тель был незнатного рода, но благородной души человек. Глаза и лоб обли-
чали в нем ум, и Вальдемар До охотно слушал его рассказы. Заслушивалась
их и молоденькая Ида, старшая дочь, которой было пятнадцать лет. Строи-
тель же, сооружая корабль для Вальдемара До, строил воздушный замок и
для себя, в котором он и Ида сидели рядышком, как муж и жена. Так оно и
сталось бы, будь его замок с каменными стенами, с валами и рвами, с ле-
сом и садом. Только где уж воробью соваться в танец журавлей! Как ни
умен был молодой строитель, он все же был бедняк. У-у-уу! Умчался я, ум-
чался и он - не смел он больше там оставаться, а Ида примирилась со сво-
ей судьбой, что же ей было делать?..
В конюшнях ржали вороные кони, на них стоило поглядеть, и на них гля-
дели. Адмирал, посланный самим королем для осмотра и покупки нового во-
енного корабля, громко восхищался ретивыми конями. Я хорошо все слышал,
ведь я прошел за господами в открытые двери и сыпал им под ноги золотую
солому, - рассказывал ветер. - Вальдемар До хотел получить золото, а ад-
мирал - вороных коней, оттого-то он и нахваливал их. Но его не поняли, и
дело не сладилось. Корабль как стоял, так и остался стоять на берегу,
прикрытый досками, - ноев ковчег, которому не суждено было пуститься в
путь. У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше! Жалко было смотреть на него!
Зимою, когда земля лежала под снегом, плавучие льды забили весь
Бельт, а я нагонял их на берег, - говорил ветер. - Зимою прилетали стаи
ворон и воронов, одни чернее других. Птицы садились на заброшенный,
мертвый, одинокий корабль, стоявший на берегу, и хрипло кричали о загуб-
ленном лесе, о разоренных дорогих им гнездах, о бесприютных старых пти-
цах о бездомных молодых, и все ради этого величественного хлама - гордо-
го корабля, которому не суждено выйти в море.
Я вскрутил снежный вихрь, и снег ложился вокруг корабля и накрывал
его, словно разбушевавшиеся волны. Я дал ему послушать свой голос и му-
зыку бури. Моя совесть чиста: я сделал свое дело, познакомил его со
всем, что полагается знать кораблю. У-у-уу! Лети дальше!
Прошла и зима. Зима и лето проходят, как проношусь я, как проносится
снег, как облетает яблоневый цвет и падают листья. Лети дальше! Лети
дальше! Лети дальше! Так же и с людьми...
Но дочери были еще молоды. Ида по-прежнему цвела, словно роза, как и
в то время, когда любовался ею строитель корабля. Я часто играл ее рас-
пущенными русыми волосами, когда она задумчиво стояла под яблоней в са-
ду, не замечая, как я осыпаю ее цветами. Она смотрела на красное солныш-
ко и золотой небосвод, просвечивавший между темными деревьями и кустами.
Сестра ее, Йоханна, была как стройная блестящая лилия; она была горда
и надменна и с такой же тонкой талией, какая была у матери. Она любила
заходить в большой зал, где висели портреты предков. Знатные дамы были
изображены в бархатных и шелковых платьях и затканных жемчугом шапочках,
прикрывавших заплетенные в косы волосы. Как прекрасны были они! Мужья их
были в стальных доспехах или дорогих мантиях на беличьем меху с высокими
стоячими голубыми воротниками. Мечи они носили не на пояснице, а у бед-
ра. Где-то будет висеть со временем портрет Йоханны, как-то будет выгля-
деть ее благородный супруг? Вот о чем она думала, вот что беззвучно шеп-
тали ее губы. Я подслушал это, когда ворвался в зал по длинному проходу
и, переменившись, понесся вспять.
Анна Дортея, еще четырнадцатилетняя девочка, была тиха и задумчива.
Большие синие, как море, глаза ее смотрели серьезно и грустно, но на ус-
тах порхала детская улыбка. Я не мог ее сдуть, да и не хотел.
Я часто встречал Анну Дортею в саду, на дороге и в поле. Она собирала
цветы и травы, которые могли пригодиться ее отцу: он приготовлял из них
питье и капли. Вальдемар До был не только заносчив и горд, но и учен. Он
много знал. Все это видели, все об этом шептались. Огонь пылал в его ка-
мине даже в летнее время, а дверь была на замке. Он проводил взаперти
дни и ночи, но не любил распространяться о своей работе. Силы природы
надо испытывать в тиши. Скоро, скоро найдет он самое лучшее, самое дра-
гоценное - червонное золото.
Вот почему из камина валил дым, вот почему трещало и полыхало в нем
пламя. Да, да, без меня тут не обошлось, - рассказывал ветер. "Будет,
будет! - гудел я в трубу. - Все развеется дымом, сажей, золой, пеплом.
Ты прогоришь! У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше!" Вальдемар До стоял на
своем.
Куда же девались великолепные лошади из конюшен? Куда девалась ста-
ринная золотая и серебряная утварь из шкафов? Куда девались коровы с по-
лей, все добро и имение? Да, все это можно расплавить! Расплавить в зо-
лотом тигле, но золота не получить.
Пусто стало в кладовых, в погребах и на чердаках. Убавилось людей,
прибавилось мышей. Оконное стекло лопнет здесь, треснет там, и мне уже
не надо входить непременно через дверь, - рассказывал ветер. - Где ды-
мится труба, там готовится еда, а тут дымилась такая труба, что пожирала
всю еду ради червонного золота.
Я гудел в крепостных воротах, словно сторож трубил в рог, но тут не
было больше сторожа, - рассказывал ветер. - Я вертел башенный флюгер, и
он скрипел, словно сторож храпел на башне, но сторожа не было и там -
были только крысы да мыши. Нищета накрывала на стол, нищета водворилась
в платяных шкафах и буфетах, двери срывались с петель, повсюду появились
трещины и щели, я свободно входил и выходил, - рассказывал ветер, - от-
того-то и знаю, как все было.
От дыма и пепла, от забот и бессонных ночей поседели борода и виски
владельца Борребю, пожелтело и избороздилось морщинами лицо, но глаза
по-прежнему блестели в ожидании золота, желанного золота.
Я пыхал ему дымом и пеплом в лицо и бороду. Вместо золота явились
долги. Я свистел в разбитых окнах и щелях, задувал в сундуки дочерей,
где лежали их полинявшие, изношенные платья - носить их приходилось без
конца, без перемены. Да, не такую песню пели девушкам над колыбелью!
Господское житье стало житьем горемычным. Лишь я один пел там во весь
голос! - рассказывал ветер. - Я засыпал весь замок снегом - говорят,
будто под снегом теплее. Взять дров неоткуда было, лес-то ведь вырубили.
А мороз так и трещал. Я гулял по всему замку, врывался в слуховые окна и
проходы, резвился над крышей и стенами. Высокородные дочери попрятались
от холода в постели, отец залез под меховое одеяло. Ни еды, ни дров -
вот так господское житье! У-у-уу! Лети дальше! Будет, будет! Но господи-
ну До было мало.
"За зимою придет весна, - говорил он. - За нуждою придет достаток.
Надо только немножко подождать, подождать. Имение заложено, теперь самое
время явиться золоту, и оно явится к празднику".
Я слышал, как он шептал пауку: "Ты, прилежный маленький ткач, ты
учишь меня выдержке. Разорвут твою ткань, ты начинаешь с начала и дово-
дишь работу до конца. Разорвут опять - ты опять, не пав духом, принима-
ешься за дело. С начала, с начала! Так и следует! И в конце концов ты
будешь вознагражден".
Но вот и первый день пасхи. Зазвонили колокола, заиграло на небе
солнце. Вальдемар До лихорадочно работал всю ночь, кипятил, охлаждал,
перемешивал, возгонял. Я слышал, как он вздыхал в отчаянии, слышал, как
он молился, слышал, как он задерживал дыхание. Лампа его потухла - он
этого не заметил. Я раздувал уголья, они бросали красный отсвет на его
бледное как мел лицо с глубоко запавшими глазами. И вдруг глаза его ста-
ли расширяться все больше и больше и вот уже, казалось, готовы были выс-
кочить из орбит.
Поглядите в сосуд алхимика! Там что-то мерцает. Горит, как жар, чис-
