тушили, и дозволено было детям обобрать елку. О, как они набросились на
нее! Только ветки затрещали. Не будь она привязана макушкой с золотой
звездой к потолку, ее бы опрокинули.
Дети кружились в хороводе со своими великолепными игрушками, а на ел-
ку никто и не глядел, только старая няня высматривала среди ветвей, не
осталось ли где забытого яблока или финика.
- Сказку! Сказку! - закричали дети и подтащили к елке маленького
толстого человечка, и он уселся прямо под ней.
- Так мы будем совсем как в лесу, да и елке не мешает послушать, -
сказал он, - только я расскажу всего одну сказку. Какую хотите: про Иве-
де-Аведе или про Клумпе-Думпе, который с лестницы свалился, а все ж таки
в честь попал да принцессу за себя взял?
- Про Иведе-Аведе! - кричали одни.
- Про Клумпе-Думпе! - кричали другие.
И был шум и гам, одна только елка молчмя молчала и думала: "А я-то
что же, уж больше не с ними, ничего уж больше не сделаю?" Она свое отыг-
рала, она, что ей было положено, сделала.
И толстый человечек рассказал про Клумпе-Думпе, что с лестницы сва-
лился, а все ж таки в честь попал да принцессу за себя взял. Дети захло-
пали в ладоши, закричали: "Еще, еще расскажи!", им хотелось послушать и
про ИведеАведе, но пришлось остаться при Клумпе-Думпе. Совсем притихшая,
задумчивая стояла елка, птицы в лесу ничего подобного не рассказывали.
"Клумпе-Думпе с лестницы свалился, а все ж таки принцессу за себя взял!
Вот, вот, бывает же такое на свете!" - думала елка и верила, что все это
правда, ведь рассказывал-то такой славный человек. "Вот, вот, почем
знать? Может, и я с лестницы свалюсь и выйду за принца". И она радова-
лась, что назавтра ее опять украсят свечами и игрушками, золотом и фрук-
тами.
"Уж завтра-то я не буду так трястись! - думала она. - Завтра я вдос-
таль натешусь своим торжеством. Опять услышу сказку про Клумпе-Думпе, а
может, и про Иведе-Аведе". Так, тихая и задумчивая, простояла она всю
ночь.
Поутру пришел слуга со служанкой.
"Сейчас меня опять начнут наряжать!" - подумала елка. Но ее волоком
потащили из комнаты, потом вверх по лестнице, потом на чердак, а там су-
нули в темный угол, куда не проникал дневной свет.
"Что бы это значило? - думала елка. - Что мне тут делать? Что я могу
тут услышать?" И она прислонилась к стене и так стояла и все думала, ду-
мала. Времени у нее было достаточно.
Много дней и ночей миновало; на чердак никто не приходил. А когда на-
конец кто-то пришел, то затем лишь, чтобы поставить в угол несколько
больших ящиков. Теперь елка стояла совсем запрятанная в угол, о ней как
будто окончательно забыли.
"На дворе зима! - подумала она. - Земля затвердела и покрылась сне-
гом, люди не могут пересадить меня, стало быть, я, верно, простою тут
под крышей до весны. Как умно придумано! Какие они все-таки добрые, лю-
ди!.. Вот если б только тут не было так темно, так страшно одиноко...
Хоть бы один зайчишка какой! Славно все-таки было в лесу, когда вокруг
снег, да еще заяц проскочит, пусть даже и перепрыгнет через тебя, хотя
тогда-то я этого терпеть не могла. Все-таки ужасно одиноко здесь навер-
ху!"
- Пип! - сказала вдруг маленькая мышь и выскочила из норы, а за нею
следом еще одна малышка. Они обнюхали елку и стали шмыгать по ее ветвям.
- Тут жутко холодно! - сказали мыши. - А то бы просто благодать!
Правда, старая елка?
- Я вовсе не старая! - отвечала елка. - Есть много деревьев куда
старше меня!
- Откуда ты? - спросили мыши. - И что ты знаешь? - Они были ужасно
любопытные. - Расскажи нам про самое чудесное место на свете! Ты была
там? Ты была когда-нибудь в кладовке, где на полках лежат сыры, а под
потолком висят окорока, где можно плясать по сальным свечам, куда вой-
дешь тощей, откуда выйдешь жирной?
- Не знаю я такого места, - сказала елка, - зато знаю лес, где солнце
светит и птицы поют!
И рассказала елка все про свою юность, а мыши отродясь ничего такого
не слыхали и, выслушав елку, сказали:
- Ах, как много ты видела! Ах, как счастлива ты была!
- Счастлива? - переспросила елка и задумалась над своими словами. -
Да, пожалуй, веселые были денечки!
И тут рассказала она про сочельник, про то, как ее разубрали пряника-
ми и свечами.
- О! - сказали мыши. - Какая же ты была счастливая, старая елка!
- Я вовсе не старая! - сказала елка. - Я пришла из лесу только нынеш-
ней зимой! Я в самой поре! Я только что вошла в рост!
- Как славно ты рассказываешь! - сказали мыши и на следующую ночь
привели с собой еще четырех послушать ее, и чем больше елка рассказыва-
ла, тем яснее припоминала все и думала: "А ведь и в самом деле веселые
были денечки! Но они вернутся, вернутся Клумпе-Думпе с лестницы свалил-
ся, а все ж таки принцессу за себя взял, так, может, и я за принца вый-
ду!" И вспомнился елке этакий хорошенький молоденький дубок, что рос в
лесу, и был он для елки настоящий прекрасный принц.
- А кто такой Клумпе-Думпе? - спросили мыши.
И елка рассказала всю сказку, она запомнила ее слово в слово. И мыши
подпрыгивали от радости чуть ли не до самой ее верхушки.
На следующую ночь мышей пришло куда больше, а в воскресенье явились
даже две крысы. Но крысы сказали, что сказка вовсе не так уж хороша, и
мыши очень огорчились, потому что теперь и им сказка стала меньше нра-
виться.
- Вы только одну эту историю и знаете? - спросили крысы.
- Только одну! - отвечала елка. - Я слышала ее в самый счастливый ве-
чер всей моей жизни, но тогда я и не думала, как счастлива я была.
- Чрезвычайно убогая история! А вы не знаете какойнибудь еще - со
шпиком, с сальными свечами? Истории про кладовую?
- Нет, - отвечала елка.
- Так премного благодарны! - сказали крысы и убрались восвояси.
Мыши в конце концов тоже разбежались, и тут елка сказала, вздыхая:
- А все ж хорошо было, когда они сидели вокруг, эти резвые мышки, и
слушали, что я им рассказываю! Теперь и этому конец. Но уж теперь-то я
не упущу случая порадоваться, как только меня снова вынесут на белый
свет!
Но когда это случилось... Да, это было утром, пришли люди и шумно за-
возились на чердаке. Ящики передвинули, елку вытащили из угла; ее, прав-
да, больнехонько шваркнули об пол, но слуга тут же поволок ее к лестни-
це, где брезжил дневной свет.
"Ну вот, это начало новой жизни!" - подумала елка. Она почувствовала
свежий воздух, первый луч солнца, и вот уж она на дворе. Все произошло
так быстро; елка даже забыла оглядеть себя, столько было вокруг такого,
на что стоило посмотреть. Двор примыкал к саду, а в саду все цвело. Че-
рез изгородь перевешивались свежие, душистые розы, стояли в цвету липы,
летали ласточки. "Вить-вить! Вернулась моя женушка!" - щебетали они, но
говорилось это не про елку.
"Уж теперь-то я заживу", - радовалась елка, расправляя ветви. А вет-
ви-то были все высохшие да пожелтевшие, и лежала она в углу двора в кра-
пиве и сорняках. Но на верхушке у нее все еще сидела звезда из золоченой
бумаги и сверкала на солнце.
Во дворе весело играли дети - те самые, что в сочельник плясали вок-
руг елки и так радовались ей. Самый младший подскочил к елке и сорвал
звезду.
- Поглядите, что еще осталось на этой гадкой старой елке! - сказал он
и стал топтать ее ветви, так что они захрустели под его сапожками.
А елка взглянула на сад в свежем убранстве из цветов, взглянула на
себя и пожалела, что не осталась в своем темном углу на чердаке; вспом-
нила свою свежую юность в лесу, и веселый сочельник, и маленьких мышек,
которые с таким удовольствием слушали сказку про Клумпе-Думпе.
- Конец, конец! - сказало бедное деревцо. - Уж хоть бы я радовалась,
пока было время. Конец, конец!
Пришел слуга и разрубил елку на щепки - вышла целая охапка; жарко за-
пылали они под большим пивоваренным котлом; и так глубоко вздыхала елка,
что каждый вздох был как маленький выстрел; игравшие во дворе дети сбе-
жались к костру, уселись перед ним и, глядя в огонь, кричали:
- Пиф-иаф!
А елка при каждом выстреле, который был ее глубоким вздохом, вспоми-
нала то солнечный летний день, то звездную зимнюю ночь в лесу, вспомина-
ла сочельник и сказку про Клумпе-Думпе - единственную, которую слышала и
умела рассказывать... Так она и сгорела.
Мальчишки играли во дворе, и на груди у самого младшего красовалась
звезда, которую носила елка в самый счастливый вечер своей жизни; он
прошел, и с елкой все кончено, и с этой историей тоже. Кончено, кончено,
и так бывает со всеми историями.
ПАСТУШКА И ТРУБОЧИСТ
Видали вы когда-нибудь старинный-старинный шкаф, почерневший от вре-
мени и украшенный резными завитушками и листьями? Такой вот шкаф - пра-
бабушкино наследство - стоял в гостиной. Он был весь покрыт резьбой -
розами, тюльпанами и самыми затейливыми завитушками. Между ними выгляды-
вали оленьи головки с ветвистыми рогами, а на самой середке был вырезан
во весь рост человечек. На него нельзя было глядеть без смеха, да и сам
он ухмылялся от уха до уха - улыбкой такую гримасу никак не назовешь. У
него были козлиные ноги, маленькие рожки на лбу и длинная борода. Дети
звали его обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержант Козлоног, потому что
выговорить такое имя трудно и дается такой титул не многим. Зато и выре-
зать такую фигуру не легко, ну да все-таки вырезали. Человечек все время
смотрел на подзеркальный столик, где стояла хорошенькая фарфоровая пас-
тушка. Позолоченные башмаки, юбочка, грациозно подколотая пунцовой ро-
зой, позолоченная шляпа на головке и пастуший посох в руке - ну разве не
красота!
Рядом с нею стоял маленький трубочист, черный, как уголь, но тоже из
фарфора и такой же чистенький и милый, как все иные прочие. Он ведь
только изображал трубочиста, и мастер точно так же мог бы сделать его
принцем - все равно!
Он стоял грациозно, с лестницей в руках, и лицо у него было бело-ро-
зовое, словно у девочки, и это было немножко неправильно, он мог бы быть
и почумазей. Стоял он совсем рядом с пастушкой - как их поставили, так
они и стояли. А раз так, они взяли да обручились. Парочка вышла хоть ку-
да: оба молоды, оба из одного и того же фарфора и оба одинаково хрупкие.
Тут же рядом стояла еще одна кукла, втрое больше их ростом, - старый
китаец, умевший кивать головой. Он был тоже фарфоровый и называл себя
дедушкой маленькой пастушки, вот только доказательств у него не хватало.
Он утверждал, что она должна его слушаться, и потому кивал головою
обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержанту Козлоногу, который сватался за
пастушку.
- Хороший у тебя будет муж! - сказал старый китаец. - Похоже, даже из
красного дерева. С ним ты будешь оберунтер-генерал-кригскомиссар-сер-
жантшей. У него целый шкаф серебра, не говоря уж о том, что лежит в по-
тайных ящиках.
- Не хочу в темный шкаф! - отвечала пастушка. - Говорят, у него там
одиннадцать фарфоровых жен!
- Ну так будешь двенадцатой! - сказал китаец. - Ночью, как только
старый шкаф закряхтит, сыграем вашу свадьбу, иначе не быть мне китайцем!
Тут он кивнул головой и заснул.
А пастушка расплакалась и, глядя на своего милого - фарфорового тру-
бочиста, сказала:
- Прошу тебя, убежим со мной куда глаза глядят. Тут нам нельзя оста-
ваться.
- Ради тебя я готов на все! - отвечал трубочист. - Уйдем сейчас же!
Уж наверное я сумею прокормить тебя своим ремеслом.
- Только бы спуститься со столика! - сказала она. - Я не вздохну сво-
бодно, пока мы не будем далеко-далеко!
Трубочист успокаивал ее и показывал, куда ей лучше ступать своей фар-
форовой ножкой, на какой выступ или золоченую завитушку. Его лестница
