гулять два раза днем и один раз ночью. К нему приставили двенадцать
слуг, и каждый держал его за привязанную к лапке шелковую ленточку. И
прогулка была ему не в прогулку.
Весь город говорил об удивительной птице, и когда двое знакомых
встречались, один сейчас же говорил: "соло", а другой доканчивал: "вей!"
- и оба вздыхали, поняв друг друга. А еще именем соловья были названы
одиннадцать сыновей мелочных торговцев, хотя всем им слон на ухо насту-
пил.
И вот однажды императору пришел большой пакет с надписью: "Соловей".
- Не иначе как еще одна книга о нашей знаменитой птице, - сказал им-
ператор.
Но это была не книга, а шкатулка с затейливой штучкой - искусственным
соловьем. Он был совсем как настоящий и весь отделан алмазами, рубинами
и сапфирами. Заведешь его - и он мог спеть песню настоящего соловья, и
его хвост при этом так и ходил вверх и вниз, отливая золотом и серебром.
На шее у него была ленточка с надписью: "Соловей императора Японии ничто
по сравнению с соловьем императора китайского".
- Какая прелесть! - сказали все в один голос, и того, кто принес ис-
кусственного соловья, тотчас утвердили в звании "обер-поставщика со-
ловьев его величества".
- Теперь пусть-ка споют вместе, интересно, выйдет у них дуэт?
И им пришлось спеть вместе, но дело на лад не пошло: настоящий соло-
вей пел по-своему, а искусственный - как шарманка.
- Он не виноват, - сказал придворный капельмейстер. - Он отлично вы-
держивает такт и поет строго по моей методе!
И вот искусственного соловья заставили петь одного. Он имел не
меньший успех, чем настоящий, но был куда красивее, весь так и сверкал
драгоценностями!
Тридцать три раза пропел он одно и то же и не устал. Все были не
прочь послушать его еще раз, да тут император сказал, что теперь должен
спеть немного и настоящий соловей.
Но куда же он делся? Никто и не заметил, как он выпорхнул в открытое
окно и улетел в свой зеленый лес.
- Что же это такое? - сказал император, и все придворные возмутились
и назвали соловья неблагодарным.
- Все равно тот соловей, что остался у нас, лучше, - сказали они, и
искусственному соловью пришлось петь опять, и все в тридцать четвертый
раз услышали одну и ту же песенку. Однако придворные так и не запомнили
ее наизусть, такая она была трудная. А капельмейстер знай нахваливал ис-
кусственного соловья и утверждал даже, что он лучше настоящего не только
нарядом и чудесными алмазами, но и внутренним своим складом.
- Изволите видеть, ваше величество, и вы, господа, про живого соловья
никогда нельзя знать наперед, что он споет, а про искусственного можно!
Именно так, и не иначе! В искусственном соловье все можно понять, его
можно разобрать и показать человеческому уму, как расположены валики,
как они вертятся, как одно следует из другого!..
- И я тоже так думаю! - в голос сказали все, и капельмейстер получил
разрешение в следующее же воскресенье показать искусственного соловья
народу.
- Пусть и народ послушает его! - сказал император.
И народ слушал и остался очень доволен, как будто вдоволь напился чаю
- это ведь так по-китайски. И все говорили: "О!" - и поднимали в знак
одобрения палец и кивали головами. Только бедные рыбаки, слышавшие нас-
тоящего соловья, говорили:
- Недурно и очень похоже, да вот чего-то недостает, сами не знаем че-
го.
Настоящего соловья объявили изгнанным из пределов страны, а ис-
кусственный занял место на шелковой подушке у постели императора. Вокруг
него лежали преподнесенные ему подарки, а сам он был возведен в звание
"певца ночного столика его императорского величества номер один слева",
потому что самым почетным император считал место, где расположено серд-
це, а сердце расположено слева даже у императоров. А капельмейстер напи-
сал об искусственном соловье ученый труд в двадцати пяти томах, полный
самых трудных китайских слов, и придворные говорили, что прочли и поняли
его, не то они показали бы себя дураками и были бы биты палками по живо-
ту.
Так прошел год. Император, придворные и все прочие китайцы знали наи-
зусть каждое коленце в песне искусственного соловья, но как раз поэтому
он им и нравился. Теперь они и сами могли подпевать ему. "Ци-ци-ци!
Клюк-клюкклюк!" - распевали уличные мальчишки, и то же самое напевал им-
ператор. Ах, что за прелесть!
Но вот однажды вечером искусственный соловей пел во всю мочь, а импе-
ратор лежал в постели, слушая его, как вдруг внутри соловья что-то щелк-
нуло, колесики побежали впустую, и музыка смолкла.
Император сейчас же вскочил с постели и послал за своим лейб-медиком,
но что тот мог поделать? Призвали часовщика, и после длинных разговоров
и долгих осмотров он кое-как подправил соловья, но сказал, что его надо
поберечь, потому как шестеренки поистерлись, а поставить новые, так,
чтобы музыка шла по-прежнему, невозможно. Ах, какое это было огорчение!
Теперь соловья заводили только раз в год, и даже это казалось чересчур.
А капельмейстер произнес краткую речь, полную всяких умных слов, - дес-
кать, все по-прежнему хорошо. Ну, значит, так оно и было.
Прошло пять лет, и страну постигло большое горе: все так любили импе-
ратора, а он, как говорили, заболел, и жить ему осталось недолго. Уже
подобрали и нового императора. На улице стоял народ и спрашивал первого
министра, что с их прежним повелителем.
- П! - только и отвечал министр и покачивал головой.
Бледный и похолодевший лежал император на своем пышном ложе. Все
придворные решили, что он уже умер, и каждый спешил на поклон к новому
владыке. Слуги выбегали из дворца поболтать об этом, а служанки пригла-
шали к себе гостей на чашку кофе. По всем залам и проходам расстелили
ковры, чтобы не слышно было шума шагов, и всюду было так тихо, так ти-
хо... Только император еще не умер. Закоченевший и бледный лежал он на
пышном ложе под бархатным балдахином с тяжелыми золотыми кистями. А с
высоты в открытое окно светила на императора и искусственного соловья
луна.
Бедняга император дышал с трудом, и казалось ему, будто на груди у
него кто-то сидит. Он открыл глаза и увидел, что на груди у него сидит
Смерть. Она надела его золотую корону и держала в одной руке его золотую
саблю, в другой его славное знамя. А вокруг из складок бархатного балда-
хина выглядывали диковинные лица, одни гадкие и мерзкие, другие добрые и
милые: это смотрели на императора все его злые и добрые дела, ведь на
груди у него сидела Смерть.
- Помнишь? - шептали они одно за другим. - Помнишь? - И рассказывали
ему столько, что на лбу у него выступил пот.
- Я об этом никогда не знал! - говорил император. - Музыки мне, музы-
ки, большой китайский барабан! - кричал он. - Не хочу слышать их речей!
А они продолжали, и Смерть, как китаец, кивала головой на все, что
они говорили.
- Музыки мне, музыки! - кричал император. - Пой хоть ты, милая золо-
тая птичка, пой! Я одарил тебя золотом и драгоценностями, я собственно-
ручно повесил тебе на шею свою золотую туфлю, пой же, пой!
Но искусственный соловей молчал - некому было завести его, а иначе он
петь не мог. А Смерть все смотрела и смотрела на императора своими
большими пустыми глазницами, и было так тихо, страшно тихо...
И вдруг раздалось чудесное пение. Это пел живой соловей. Он сидел за
окном на ветке, он прослышал про болезнь императора и прилетел утешить и
ободрить его своей песней. Он пел, и призраки все бледнели, кровь все
убыстряла свой бег в слабом теле императора, и даже сама Смерть слушала
соловья и повторяла:
- Пой, соловушка, пой еще!
- А ты отдашь мне золотую саблю? И славное знамя? И корону?
И Смерть отдавала одну драгоценность за другой, а соловей все пел. Он
пел о тихом кладбище, где цветут белые розы, благоухает сирень и свежая
трава увлажняется слезами живых. И Смерть охватила такая тоска по своему
саду, что она холодным белым туманом выплыла из окна.
- Спасибо, спасибо, чудесная птичка! - сказал император. - Я не забыл
тебя! Я изгнал тебя из страны, но ты все же отогнала от моей постели
ужасные призраки, согнала с моей груди Смерть. Как мне наградить тебя?
- Ты уже вознаградил меня! Я исторг у тебя слезы в первый раз, когда
пел перед тобою, - этого я никогда не забуду! Нет награды дороже для
сердца певца. Ну, а теперь спи и просыпайся здоровым и бодрым! Я спою
для тебя.
И он запел, и император заснул сладким сном. Ах, какой спокойный и
благотворный был этот сон!
Когда он проснулся, в окно уже светило солнце. Никто из слуг не заг-
лядывал к нему, все думали, что он умер. Один соловей сидел у окна и
пел.
- Ты должен остаться со мной навсегда! - сказал император. - Будешь
петь, только когда сам захочешь, а искусственного соловья я разобью
вдребезги.
- Не надо! - сказал соловей. - Он сделал все, что мог. Пусть остается
у тебя. Я не могу жить во дворце, позволь лишь прилетать к тебе, когда
захочу. Тогда я буду садиться вечером у твоего окна и петь тебе, и моя
песнь порадует тебя и заставит задуматься. Я буду петь о счастливых и
несчастных, о добре и зле, укрытых от твоих глаз. Певчая птичка летает
повсюду, наведывается и к бедному рыбаку и к крестьянину - ко всем, кто
живет далеко от тебя и твоего двора. Я люблю тебя за твое сердце больше,
чем за корону. Я буду прилетать и петь тебе! Но обещай мне одно...
- Все что угодно! - сказал император и встал во всем своем царствен-
ном убранстве - он сам облекся в него, а к груди он прижимал свою тяже-
лую золотую саблю.
- Об одном прошу я тебя: не говори никому, что у тебя есть маленькая
птичка, которая рассказывает тебе обо всем. Так дело пойдет лучше.
И соловей улетел.
Слуги вошли поглядеть на мертвого императора - и застыли на пороге, а
император сказал им:
- С добрым утром!
РУСАЛОЧКА
Далеко в море вода синяя-синяя, как лепестки самых красивых ва-
сильков, и прозрачная-прозрачная, как самое чистое стекло, только очень
глубока, так глубока, что никакого якорного каната не хватит. Много ко-
локолен надо поставить одну на другую, тогда только верхняя выглянет на
поверхность. Там на дне живет подводный народ.
Только не подумайте, что дно голое, один только белый песок. Нет, там
растут невиданные деревья и цветы с такими гибкими стеблями и листьями,
что они шевелятся, словно живые, от малейшего движения воды. А между
ветвями снуют рыбы, большие и маленькие, совсем как птицы в воздухе у
нас наверху. В самом глубоком месте стоит дворец морского царя - стены
его из кораллов, высокие стрельчатые окна из самого чистого янтаря, а
крыша сплошь раковины; они то открываются, то закрываются, смотря по то-
му, прилив или отлив, и это очень красиво, ведь в каждой лежат сияющие
жемчужины - одна-единственная была бы великим украшением в короне любой
королевы.
Царь морской давным-давно овдовел, и хозяйством у него заправляла
старуха мать, женщина умная, только больно уж гордившаяся своей родови-
тостью: на хвосте она носила целых двенадцать устриц, тогда как прочим
вельможам полагалось только шесть. В остальном же она заслуживала вся-
ческой похвалы, особенно потому, что души не чаяла в своих маленьких
внучках - принцессах. Их было шестеро, все прехорошенькие, но милее всех
самая младшая, с кожей чистой и нежной, как лепесток розы, с глазами си-
ними и глубокими, как море. Только у нее, как у остальных, ног не было,
а вместо них был хвост, как у рыб.
День-деньской играли принцессы во дворце, в просторных палатах, где
из стен росли живые цветы. Раскрывались большие янтарные окна, и внутрь
