зяйственных функций семьи учреждениями социалистического общества, свя-
зывающего солидарностью и взаимной заботой все поколения, должно было
принести женщине, и тем самым - любящей чете, действительное освобожде-
ние от тысячелетных оков. Доколе эта задача задач не разрешена, 40 мил-
лионов советских семей остаются, в подавляющем большинстве своем, гнез-
дами средневековья, женской кабалы и истерии, повседневных детских уни-
жений, женских и детских суеверий. Никакие иллюзии на этот счет недопус-
тимы. Именно поэтому последовательные изменения постановки вопроса о
семье в СССР наилучше характеризуют действительную природу советского
общества и эволюцию его правящего слоя.
Взять старую семью штурмом не удалось. Не потому, что не хватило доб-
рой воли. И не потому, что семья так прочно держалась в сердцах. Наобо-
рот, после короткого периода недоверия к государству, его яслям, детским
садам и подобным учреждениям, работницы, а за ними и передовые крестьян-
ки оценили неизмеримые преимущества коллективного ухода за детьми, как и
обобществления всего семейного хозяйства. К несчастью, общество оказа-
лось слишком бедно и мало культурно. Планам и намерениям коммунистичес-
кой партии не отвечали реальные ресурсы государства. Семью нельзя "отме-
нить": ее надо заменить. Действительное освобождение женщины неосущест-
вимо на фундаменте "обобщенной нужды". Опыт скоро обнаружил эту суровую
истину, которую Маркс формулировал за 80 лет до того.
В голодные годы рабочие везде, где могли, отчасти и семьи их, корми-
лись в заводских и иных общественных столовых, и этот факт официально
расценивался, как переход к социалистическим формам быта. Нет надобности
снова останавливаться на особенностях отдельных периодов: военного ком-
мунизма, НЭП'а, первой пятилетки. Факт таков, что с момента отмены кар-
точной системы в 1935 г. все лучше поставленные рабочие начали возвра-
щаться к домашнему столу. Было бы неправильно расценивать это отступле-
ние, как осуждение социалистической системы, которая вовсе и не подвер-
галась испытанию. Но тем более уничтожающую оценку дали рабочие и их же-
ны "общественному питанию", организованному бюрократией. Тот же самый
вывод приходится распространить на общественные прачечные, где больше
расхищают и портят белье, чем стирают его. Назад к семейному очагу! Но
домашний стол и домашняя стирка, которые теперь полустыдливо рекламиру-
ются ораторами и журналистами, означают возвращение рабочих жен к горш-
кам и корытам, т.е. к старому рабству. Вряд ли резолюция Коминтерна о
"полной и бесповоротной победе социализма в СССР" звучит очень убеди-
тельно для женщины предместья!
Деревенская семья, связанная не только с домашним, но и с сельским
хозяйством, несравненно устойчивее и консервативнее городской. Только
малочисленные, и, по общему правилу, худосочные сельско-хозяйственные
коммуны вводили у себя в первый период общественное питание и ясли. Кол-
лективизация, как возвещалось вначале, должна была произвести реши-
тельный переворот и в сфере семьи: не даром же у крестьян экспроприиро-
вались не только коровы, но и куры. В сообщениях о триумфальном шествии
общественного питания в деревне недостатка, во всяком случае, не было.
Но когда началось отступление, реальность сразу выступила из-под пены
хвастовства. С колхоза крестьянин получает, по общему правилу, только
хлеб для себя и корм для скота. Мясо, молочные продукты и овощи достав-
ляются почти целиком приусадебными участками. А раз важнейшие жизненные
продукты добываются изолированными усилиями семьи, не может быть и речи
об общественном питании. Так карликовые хозяйства, создавая новую основу
для домашнего очага, ложатся на женщину двойной ношей.
Число постоянных мест в яслях в 1932 г. составляло всего на всего
600.000; сезонных мест, только на время полевых работ, - около 4 миллио-
нов. В 1935 г. числилось около 5,6 миллионов ясельных коек, но постоян-
ные составляли по прежнему лишь незначительную часть общего числа. К то-
му же существующие ясли, даже в Москве, Ленинграде и других центрах, не
удовлетворяют, по общему правилу, самым невзыскательным требованиям.
"Ясли, в которых ребенок чувствует себя хуже, чем дома - не ясли, а пло-
хой приют", жалуется руководящая советская газета. Не мудрено, если луч-
ше поставленные рабочие семьи избегают яслей. А для основной массы тру-
дящихся число даже этих "плохих приютов" слишком ничтожно. В самое пос-
леднее время ЦИК вынес постановление о том, чтобы подкидышей и сирот
сдавать на воспитание в частные руки: в виде своего высшего органа, бю-
рократическое государство признало таким образом свою несостоятельность
в отношении важнейшей социалистической функции. Число детей, охватывае-
мых детскими садами поднялось за пятилетие 1930-1935 с 370.000 до
1.181.000. Поражает незначительностью цифра 1930 г.! Но и цифра 1935 г.
кажется каплей в море советских семейств. Дальнейшее расследование пока-
зало бы с несомненностью, что главная и, во всяком случае, лучшая часть
этих детских садов приходится на семьи администрации, технического пер-
сонала, стахановцев и пр.
Тот же ЦИК вынужден был недавно открыто засвидетельствовать, что "ре-
шение о ликвидации беспризорности и безнадзорности детей осуществляется
слабо". Что скрывается за этим бесстрастным признанием? Только случайно
мы узнаем из печатаемых мелким шрифтом газетных заметок, что в Москве
более тысячи детей находятся в "чрезвычайно тяжелых семейно-бытовых ус-
ловиях"; что в так называемых детских домах столицы имеется около 1.500
подростков, которые не имеют никуда доступа и предоставлены улице; что
за два осенних месяца 1935 года в Москве и Ленинграде "привлечены к от-
ветственности 7.500 родителей, оставляющих своих детей без надзора". Ка-
кую пользу принесли судебные привлечения? Сколько тысяч родителей избег-
ли этой участи? Сколько детей, находящихся в "чрезвычайно-тяжелых усло-
виях", осталось неучтено? Чем чрезвычайно-тяжелые условия отличаются от
просто тяжелых? Вот вопросы, которые остаются без ответа. Огромные раз-
меры детской беспризорности, не только явной и открытой, но и замаскиро-
ванной, являются прямым результатом великого социального кризиса, в те-
чение которого старая семья продолжает распадаться гораздо скорее, чем
новые учреждения оказываются способными заменить ее.
Из тех же случайных газетных заметок, из эпизодов уголовной хроники
читатель может узнать о существовании в СССР проституции, т.е. пре-
дельной деградации женщины в интересах мужчины, который способен пла-
тить. Осенью прошлого года "Известия" неожиданно сообщили, например, об
аресте в Москве "до 1.000 женщин, тайно торгующих собою на улицах проле-
тарской столицы". Среди арестованных оказались: 177 работниц, 92 служа-
щих, 5 студенток и т.д. Что гнало их на тротуар? Недостаточный зарабо-
ток, нужда, необходимость "подработать на платье, на туфли". Тщетно пы-
тались бы мы узнать хоть приблизительные размеры социального зла. Цело-
мудренная бюрократия приказывает статистике молчать. Но именно вынужден-
ное молчание безошибочно свидетельствует о многочисленности "класса" со-
ветских проституток. Здесь дело, по самому существу своему, не может ид-
ти об "остатках прошлого": проститутки рекрутируются из молодых поколе-
ний. Ни одному разумному человеку не придет, разумеется, в голову ста-
вить эту язву, столь же старую, как цивилизация, в особую вину советско-
му режиму. Но непростительно, при наличии проституции, говорить о тор-
жестве социализма. Газеты утверждают, правда, - поскольку им вообще раз-
решено касаться этой щекотливой темы, - что "проституция уменьшается";
возможно, что это действительно так по сравнению с годами голода и рас-
пада (1931-1933). Но происшедшее после того восстановление денежных от-
ношений, устраняя всякие натуральные виды кормления, неизбежно ведет к
новому возрастанию проституции, как и беспризорности детей. Где есть
привилегированные, там есть и парии.
Массовая беспризорность детей есть, несомненно, самый безошибочный и
самый трагический признак тяжелого положения матери. На этот счет даже
оптимистическая Правда вынуждена подчас делать горькие признания. "Рож-
дение ребенка является для многих женщин серьезной угрозой их положе-
нию"... Именно поэтому революционная власть принесла женщине право на
аборт, которое в условиях нужды и семейного гнета есть одно из ее важ-
нейших гражданских, политических и культурных прав, что бы на этот счет
ни говорили евнухи и старые девы обоего пола. Однако, и это, само по се-
бе мрачное право женщины при фактическом социальном неравенстве превра-
щается в привилегию. Отдельные проникающие в печать сведения о практике
абортов имеют поистине потрясающий характер. Так, через одну только
сельскую лечебницу в одном из районов Урала прошло в 1935 г. "195 изуро-
дованных бабками женщин", в том числе 33 работницы, 28 служащих, 65 кол-
хозниц, 58 домохозяек и проч. Уральский район отличается от большинства
других районов только тем, что сведения о нем попали в печать. Сколько
же женщин уродуется ежегодно на всем протяжении Союза?...
Обнаружив свою неспособность обслужить женщин, вынужденных прибегать
к вытравлению плода, необходимой медицинской помощью и гигиенической
обстановкой, государство резко меняет курс и становится на путь запреще-
ний. Как и в других случаях, бюрократия превращает нужду в добродетель.
Один из членов высшего советского суда, Сольц, специалист по вопросам
брака, обосновывает предстоящее запрещение абортов тем, что в социалис-
тическом обществе, где нет безработицы и пр. и пр., женщина не имеет
права отказываться от "радостей материнства". Философия попа, который
обладает в придачу властью жандарма. Только что мы слышали от цент-
рального органа правящей партии, что рождение ребенка является для мно-
гих женщин, вернее было бы сказать, для подавляющего большинства, "угро-
зой их положению". Только что мы слышали от верховного советского учреж-
дения: "ликвидация беспризорности и безнадзорности осуществляется сла-
бо", что несомненно означает новый рост беспризорности. Но вот высокий
советский судья возвещает нам, что в стране, где "весело жить", аборты
должны караться тюрьмою, - точь в точь, как и в капиталистических стра-
нах, где жить грустно. Заранее ясно, что в СССР, как и на Западе, в лапы
тюремщика будут попадаться главным образом работницы, прислуги,
крестьянки, которым трудно утаить шило в мешке. Что касается "наших жен-
щин", предъявляющих спрос на хорошие духи и другие приятные вещи, то они
будут попрежнему делать, что найдут нужным, под самым носом у благожела-
тельной юстиции. "Нам нужны люди", дополняет себя Сольц, закрыв глаза на
беспризорных. "Тогда потрудитесь рожать их сами", могли бы ответить вы-
сокому судье миллионы трудящихся женщин, если б бюрократия не запечатала
их уста печатью молчания. Эт<и> господа, видимо, окончательно забыли,
что социализм должен устранить причины, толкающие женщину на выкидыш, а
не принуждать ее к "радостям материнства" при помощи подлого полицейско-
го вмешательства в самую интимную для каждой женщины сферу.
Законопроект о запрещении абортов был поставлен на так называемое
всенародное обсуждение. Даже сквозь частое сито советской печати прорва-
лось наружу не мало горьких жалоб и сдавленных протестов. Обсуждение бы-
ло так же внезапно прекращено, как и объявлено. 27 июня ЦИК превратил
постыдный законопроект в трижды постыдный закон. Даже кое-кто из присяж-
ных адвокатов бюрократии смутился. Луи Фишер объявил законодательный акт
чем то вроде прискорбного недоразумения. На самом деле новый закон про-
тив женщин, с изъятиями для дам, представляет собою закономерный плод
