риальный избыток, чтобы культура росла, усложнялась и утончалась". Даже
самое успешное разрешение элементарных экономических задач "ни в коем
случае не означало бы еще полной победы нового исторического принципа:
социализма. Только движение вперед, на всенародной основе, научной мысли
и развитие нового искусства знаменовали бы, что историческое зерно не
только проросло стеблем, но и дало цветок. В этом смысле развитие ис-
кусства есть высшая проверка жизненности и значительности каждой эпохи".
Эта точка зрения, еще накануне господствовавшая, внезапно провозглашена
была в официальной декларации "капитулянтской", продиктованной "невери-
ем" в творческие силы пролетариата. Открывался период Сталина - Бухари-
на, из которых второй издавна выступал глашатаем "пролетарской культу-
ры"<,> а первый вообще никогда не задумывался над этими вопросами. Оба
они считали, во всяком случае, что движение к социализму будет совер-
шаться "черепашьим шагом", и что у пролетариата окажутся в распоряжении
десятки лет для создания своей собственной культуры. Что касается харак-
тера ее, то идеи теоретиков были так же смутны, как и непритязательны.
Бурные годы первой пятилетки опрокинули черепашью перспективу. Страна
уже в 1931 году, накануне жесточайшего голода, "вступила в социализм".
Прежде, таким образом, чем официально покровительствуемые писатели, ар-
тисты и художники успели создать пролетарское искусство, или хотя бы
первые значительные его образцы, правительство возвестило, что пролета-
риат растворился в бесклассовом обществе. Оставалось примириться с тем
фактом, что для создания пролетарской культуры у пролетариата не оказа-
лось самого необходимого условия: времени. Вчерашняя концепция немедлен-
но предается забвению: в порядок дня ставится сразу "социалистическая
культура". Выше мы уже познакомились отчасти с ее содержанием.
Духовное творчество требует свободы. Самый замысел коммунизма: подчи-
нить природу технике, а технику - плану и заставить сырую материю давать
без отказу все, что нужно человеку, и далеко сверх того, имеет своей
высшей целью: освободить окончательно и раз навсегда творческие силы че-
ловека от всяких тисков, ограничений и унижающих зависимостей. Личные
отношения, наука, искусство не будут знать никакого извне навязанного
"плана", ни даже тени принуждения. В какой мере духовное творчество бу-
дет индивидуальным или коллективным, будет целиком зависеть от самих
творцов.
Другое дело - переходный режим. Диктатура отражает прошлое вар-
варство, а не будущую культуру. Она налагает по необходимости суровые
ограничения на все виды деятельности, в том числе и на духовное твор-
чество. Программа революции с самого начала видела в этих ограничениях
временное зло и обязывалась, по мере упрочения нового режима, устранять
одно за другим все стеснения свободы. Во всяком случае и в наиболее го-
рячие годы гражданской войны вождям революции было ясно, что прави-
тельство может, руководясь политическими соображениями, ограничивать
свободу творчества, но ни в каком случае не претендовать на роль коман-
дира в области науки, литературы и искусства. При довольно "консерватив-
ных" личных художественных вкусах, Ленин политически оставался в высшей
степени осторожен в вопросах искусства, охотно ссылаясь на свою некомпе-
тентность. Покровительство Луначарского, народного комиссара просвещения
и искуств, всяким видам модернизма нередко смущало Ленина, но он ограни-
чивался ироническими замечаниями в частных беседах и оставался крайне
далек от мысли превратить свои литературные вкусы в закон. В 1924 г.,
уже на пороге нового периода, автор этой книги так формулировал отноше-
ние государства к различным художественным группировкам и течениям:
"ставя над всеми ими категорический критерий: за революцию или против
революции, - предоставлять им в области художественного самоопределения
полную свободу".
Когда диктатура имела горячую массовую базу под собою и перспективу
мирового переворота пред собою, она не боялась опытов, исканий, борьбы
школ, ибо понимала, что только на этом пути может быть подготовлена но-
вая культурная эпоха. Народные толщи еще трепетали всеми фибрами и дума-
ли вслух впервые за тысячу лет. Все лучшие молодые силы искусства были
захвачены за живое. В те первые годы, богатые надеждами и отвагой, соз-
даны были не только наиболее цельные образцы социалистического законода-
тельства, но и лучшие произведения революционной литературы. К тому же
времени относится, кстати сказать, и создание замечательных советских
фильмов, которые, при бедности технических средств, поразили воображение
всего мира свежестью и напряженностью подхода к действительности.
В процессе борьбы против партийной оппозиции, литературные школы ока-
зались одна за другой задушены. Дело шло, впрочем, не об одной литерату-
ре. Во всех областях идеологии производилось опустошение, тем более ре-
шительно, что на большую половину бессознательное. Нынешний правящий
слой считает себя призванным не только политически контролировать духов-
ное творчество, но и предписывать ему пути развития. Безапеляционное ко-
мандование распространяется в одинаковой мере на концентрационные лаге-
ри, агрономию и музыку. Центральный орган партии печатает анонимные ди-
рективные статьи, имеющие характер военных приказов, по архитектуре, ли-
тературе, драматическому искусству, балету, не говоря уже о философии,
естествознании и истории.
Бюрократия суеверно боится того, что не служит ей непосредственно,
как и того, что ей непонятно. Когда она требует связи между естествозна-
нием и производством, она - в широких масштабах - права; но когда она
повелевает, чтобы исследователи ставили себе только непосредственные
практические цели, она грозит закупорить наиболее ценные источники твор-
чества, в том числе - и тех практических открытий, которые чаще всего
появляются на непредвиденных путях. Наученные горьким опытом естествен-
ники, математики, филологи, военные теоретики избегают широких обобщений
- из страха, что какой-нибудь "красный профессор", чаще всего невежест-
венный карьерист, грозно одернет новатора притянутой за волосы цитатой
из Ленина и даже из Сталина. Отстаивать в таких случаях свою мысль и
свое научное достоинство значит наверняка навлечь на себя репрессии.
Но неизмеримо хуже обстоит дело в области общественных наук. Эконо-
мисты, историки, даже статистики, не говоря уже о журналистах, больше
всего озабочены тем, как бы хоть косвенно не попасть в противоречие с
сегодняшним зигзагом официального курса. О советском хозяйстве, о внут-
ренней и внешней политике можно писать не иначе, как прикрывши тыл и
фланги банальностями из речей "вождя" и поставив себе заранее задачей
доказать, что все идет именно так, как должно идти, и даже лучше того.
Хотя стопроцентный конформизм и освобождает от житейских неприятностей,
зато он влечет за собою самую тяжкую из кар: бесплодие.
Несмотря на то, что формально марксизм является в СССР государствен-
ной доктриной, за последние 12 лет не появилось ни одного марксистского
исследования - ни по экономике, ни по социологии, ни по истории, ни по
философии, - которое заслуживало бы внимания или перевода на иностранные
языки. Марксистская продукция не выходит за пределы схоластических ком-
пиляций, которые пересказывают одни и те же зар<а>нее одобренные мысли и
перетасовывают старые цитаты, сообразно потребностям административной
кон<ъ>юнктуры. В миллионах экземпляров распространяются по государствен-
ным каналам никому не нужные книги и брошюры, сработанные при помощи
клейстера, лести и других липких веществ. Марксисты, которые могли бы
сказать что-либо ценное и самостоятельное, сидят под замком или вынужде-
ны молчать. И это несмотря на то, что эволюция общественных форм выдви-
гает на каждом шагу грандиозные научные проблемы!
Поругано и растоптано то, без чего нет теоретической работы: добросо-
вестность. Даже пояснительные замечания к сочинениям Ленина подвергаются
в каждом новом издании радикальной переработке под углом зрения личных
интересов правящего штаба, - возвеличения "вождей", очернения противни-
ков, заметания следов. То же относится к учебникам по истории партии и
революции. Факты искажаются, документы скрываются или, наоборот, фабри-
куются, репутации создаются или разрушаются. Простое сопоставление пос-
ледовательных вариантов одной и той же книги за последние 12 лет позво-
ляет безошибочно проследить процесс вырождения мысли и совести правящего
слоя.
Не менее губительно действует "тоталитарный" режим на художественную
литературу. Борьба направлений и школ сменилась истолкованием воли вож-
дей. Для всех группировок создана общая принудительная организация, сво-
его рода концентрационный лагерь художественного слова. В классики воз-
ведены посредственные, но благонамеренные повествователи, как Серафимо-
вич или Гладков. Даровитых писателей, которые не умеют достаточно наси-
ловать себя, преследует по пятам свора наставников, вооруженных беззас-
тенчивостью и дюжиной цитат. Выдающиеся художники либо кончают самоу-
бийством, либо ищут материала в глуби времен, либо умолкают. Честные и
талантливые книги появляются как бы случайно, вырываясь откуда-то из под
спуда, и имеют характер художественной контрабанды.
Жизнь советского искуства - своеобразный мартиролог. После директив-
ной статьи "Правды" против "формализма" начинается эпидемия унизительных
покаяний писателей, художников, режиссеров и даже оперных певиц. Все на-
перерыв отрекаются от собственных прошлых грехов, - на всякий случай, -
воздерживаясь, однако, от более точного определения формализма, чтоб не
попасть впросак. В конце концов власть вынуждена новым приказом приоста-
новить слишком обильный поток покаяний. Перестраиваются в несколько не-
дель литературные оценки, переделываются учебники, переименовываются
улицы и воздвигаются памятники в зависимости от похвального замечания
Сталина о поэте Маяковском. Впечатления высоких посетителей от новой
оперы немедленно превращаются в музыкальную директиву для композиторов.
Секретарь комсомола говорит на совещании писателей: "указания товарища
Сталина являются законом для всех", - и все аплодируют, хотя некоторые,
вероятно, и сгорают со стыда. Как бы в довершение издевательства над ли-
тературой Сталин, который не умеет правильно построить русской фразы,
объявлен классиком в области стиля. Есть нечто глубоко трагическое в
этой византийщине и полицейщине, несмотря на непроизвольный комизм от-
дельных ее проявлений!
Официальная формула гласит: культура должна быть социалистической по
содержанию, национальной по форме. Однако, насчет содержания социалисти-
ческой культуры возможны только более или менее счастливые гипотезы. Пе-
ресадить ее на недостаточный экономический базис не дано никому. Искуст-
во в неизмеримо меньшей степени, чем наука, способно предвосхищать буду-
щее. Во всяком случае, такие рецепты, как: "изображать строительство бу-
дущего", "показывать путь к социализму", "переделывать человека", спо-
собны дать творческому воображению не многим больше, чем прейскурант на-
пильников или расписание железных дорог.
Национальная форма искуства отождествляется с его общедоступностью.
"Что не нужно народу, - диктует художникам Правда - то не может и иметь
эстетического значения". Эта старонародническая формула, снимающая зада-
чу художественного воспитания масс, получает тем более реакционный ха-
рактер, что право решать, какое искуство нужно народу и какое не нужно,
остается за бюрократией: она печатает книги по собственному выбору, она
же принудительно продает их, не предоставляя никакого выбора читателю. В
