вится специальностью определенной социальной группировки, которая стре-
мится с тем большим нетерпением разрешить свой собственный "социальный
вопрос", чем более высокого мнения она о своей миссии. "В пролетарском
государстве, где капиталистическое накопление не позволено для членов
правящей партии, дифференциация является сначала функциональной, но по-
том превращается в социальную. Я не говорю - классовую, а соци-
альную...". Раковский поясняет: "социальное положение коммуниста, кото-
рый имеет в своем распоряжении автомобиль, хорошую квартиру, регулярный
отпуск и получает партийный максимум, отличается от положения коммунис-
та, работающего в угольных шахтах, где он получает от 50 до 60 рублей в
месяц".
Перечисляя причины разложения якобинцев у власти: погоня за бо-
гатством, участие в подрядах, в поставках и т.п., Раковский приводит лю-
бопытное замечание Бабефа о том, что перерождению нового правящего слоя
не мало способствовали бывшие дворянки, к которым якобинцы были очень
падки. "Что вы делаете малодушные плебеи? - восклицает Бабеф - сегодня
они вас обнимают, а завтра задушат". Перепись жен правящего слоя в Со-
ветском Союзе обнаружила бы сходную картину. Известный советский журна-
лист Сосновский указывал на особую роль "автомобильно-гаремного фактора"
в формировании нравов советской бюрократии. Правда, вслед за Раковским,
Сосновский успел с того времени покаяться и был возвращен из Сибири. Но
нравы бюрократии от этого не стали лучше. Наоборот, само это покаяние
есть доказательство прогрессирующей деморализации.
Именно в старых статьях Сосновского, ходивших по рукам в виде рукопи-
сей, рассыпаны незабываемые эпизоды из жизни нового правящего слоя, наг-
лядно свидетельствующие о том, в какой высокой мере победители усвоили
нравы побежденных. Чтоб не возвращаться, однако, к прошлым годам, - Сос-
новский окончательно сменил бич на лиру в 1934 году, - ограничимся сов-
сем свежими примерами из советской печати, причем выберем не злоупотреб-
ления и так называемые "эксцессы", а наоборот, будничные явления, лега-
лизованные официальным общественным мнением.
Директор московского завода, видный коммунист, хвалится в Правде
культурным ростом руководимого им предприятия. "Механик звонит: "Как
прикажете, сейчас остановить мартен или обождать"... Я отвечаю: "подож-
ди"...". Механик обращается к директору крайне почтительно: "как прика-
жете", тогда как директор отвечает ему на ты. И этот непристойный диа-
лог, невозможный ни в одной культурной капиталистической стране, расска-
зывается самим директором на страницах Правды, как нечто вполне нор-
мальное. Редактор не возражает, ибо не замечает; читатели не протестуют,
ибо привыкли. Не будем удивляться и мы: на торжественных заседаниях в
Кремле "вожди" и народные комиссары обращаются на ты к подчиненным им
директорам заводов, председателям колхозов, мастерам и работницам, спе-
циально приглашенным для награждения орденами. Как не вспомнить, что од-
ним из наиболее популярных революционных лозунгов в царской России было
требование отмены обращения на ты начальников к подчиненным!
Поражающие вельможной бесцеремонностью кремлевские диалоги власти с
"народом" безошибочно свидетельствуют о том, что, несмотря на ок-
тябрьский переворот, национализацию средств производства, коллективиза-
цию и "уничтожение кулачества, как класса", отношения между людьми, при-
том на самых верхах советской пирамиды, не только не поднялись еще до
социализма, но во многих отстают и от культурного капитализма. За пос-
ледние годы в этой наиболее важной области сделан огромный шаг назад,
причем источником рецидивов истинно-русского варварства является, несом-
ненно, советский Термидор, принесший малокультурной бюрократии полную
независимость и бесконтрольность, а массам - хорошо знакомую заповедь
повиновения и молчания.
Мы далеки от мысли противопоставлять абстракцию диктатуры абстракции
демократии и взвешивать их качества на весах чистого разума. Все относи-
тельно в этом мире, где постоянна лишь изменчивость. Диктатура больше-
вистской партии явилась одним из самых могущественных в истории инстру-
ментов прогресса. Но и здесь, по слову поэта, Vernunft wird Unsinn,
Wohltat - Plage*2. Запрещение оппозиционных партий повлекло за собой
запрещение фракций; запрещение фракций закончилось запрещением думать
иначе, чем непогрешимый вождь. Полицейская монолитность партии повлекла
за собою бюрократическую безнаказанность, которая стала источником всех
видов распущенности и разложения.
Социальные корни Термидора.
Советский термидор мы определили, как победу бюрократии над массами.
Мы пытались вскрыть исторические условия этой победы. Революционный
авангард пролетариата оказался частью поглощен аппаратом управления и
постепенно деморализован, частью уничтожен в гражданской войне, частью
отброшен и раздавлен. Усталые и разочарованные массы относились безу-
частно к тому, что происходило на верхах. Этих условий, как они ни важны
сами по себе, совершенно недостаточно, однако, для объяснения того, по-
чему бюрократии удалось подняться над обществом и надолго сосредоточить
его судьбы в своих руках: ее собственной воли для этого было бы во вся-
ком случае недостаточно; возникновение нового правящего слоя должно
иметь глубокие социальные причины.
Победе термидорианцев над якобинцами в XVIII веке тоже содействовали
усталость масс и деморализация руководящих кадров. Но под этими конъюнк-
турными по существу явлениями шел более глубокий органический процесс.
Якобинцы опирались на поднятые великой волной низы мелкой буржуазии;
между тем революция XVIII века, в соответствии с ходом развития произво-
дительных сил, не могла не привести в конце концов к политическому гос-
подству крупную буржуазию. Термидор был только одним из этапов этого не-
отвратимого процесса. Какая же социальная необходимость нашла себе выра-
жение в советском Термидоре?
В одной из предшествующих глав мы пытались уже дать предварительный
ответ на вопрос, почему восторжествовал жандарм. Нам необходимо здесь
продолжить анализ условий перехода от капитализма к социализму и роли
государства в этом процессе. Сопоставим еще раз теоретические предви-
денья с действительностью. "Подавлять буржуазию и ее сопротивление все
еще необходимо... - писал Ленин в 1917 г. о том периоде, который должен
наступить сейчас же за завоеванием власти, - но подавляющим органом яв-
ляется здесь уже большинство населения, а не меньшинство, как бывало
всегда... В этом смысле государство начинает отмирать". В чем выражается
отмирание? Прежде всего в том, что "вместо особых учреждений привилеги-
рованного меньшинства (привилегированное чиновничество, начальство пос-
тоянной армии), само большинство может непосредственно выполнять" функ-
ции подавления. Дальше у Ленина следует неоспоримое в своей аксиоматич-
ности положение: "чем более всенародным становится самое выполнение
функций государственной власти, тем меньше становится надобности в этой
власти". Отмена частной собственности на средства производства устраняет
главную задачу исторического государства: охрану имущественных привиле-
гий меньшинства против подавляющего большинства.
Отмирание государства начинается, по Ленину, уже на другой день после
экспроприации экспроприаторов, т.е. прежде еще, чем новый режим успел
приступить к своим экономическим и культурным задачам. Каждый успех на
пути разрешения этих задач означает тем самым новый этап ликвидации го-
сударства, его растворения в социалистическом обществе. Степень этого
растворения есть наилучший показатель глубины и успешности социалисти-
ческого строительства. Можно установить такую примерно социологическую
теорему: сила применяемого массами в рабочем государстве принуждения
прямо пропорциональна силе эксплуататорских тенденций или опасности рес-
таврации капитализма и обратно пропорциональна силе общественной соли-
дарности и всеобщей преданности новому режиму. Бюрократия же, т.е. "при-
вилегированное чиновничество, начальство постоянной а<р>мии", выражает
особый род принуждения, такой, какого массы не могут или не хотят приме-
нять, т.е. такой, который так или иначе направляется против них самих.
Если б демократические советы сохранили до сего дня свою первона-
чальную силу и независимость, но оставались бы вынуждены в то же время
прибегать к репрессиям и принуждениям в объеме первых лет, это обстоя-
тельство могло бы уже само по себе возбуждать серьезное беспокойство.
Насколько же должна возрасти тревога в виду того факта, что массовые со-
веты окончательно сошли со сцены, уступив функцию принуждения Сталину,
Ягоде и Ко. И какого принужденья! Прежде всего мы должны спросить себя:
какая социальная причина стоит за этой упорной живучестью государства и
особенно за его жандармеризацией? Значение этого вопроса слишком очевид-
но: в зависимости от ответа на него мы должны либо радикально пересмот-
реть наши традиционные взгляды на социалистическое общество вообще, либо
столь же радикально отвергнуть официальную оценку СССР.
Возьмем теперь из свежего номера московской газеты стереотипную ха-
рактеристику нынешнего советского режима, одну из тех, которые повторя-
ются в стране изо дня в день и заучиваются наизусть школьниками: "В СССР
окончательно ликвидированы паразитические классы капиталистов, помещи-
ков, кулаков и тем самым навсегда покончено с эксплуатацией человека че-
ловеком. Все народное хозяйство стало социалистическим, а растущее ста-
хановское движение подготовляет условия для перехода от социализма к
коммунизму" (Правда, 4 апр. 1936 г.). Мировая пресса Коминтерна не гово-
рит, разумеется на этот счет ничего другого. Но если с эксплуатацией
"покончено навсегда", если страна действительно находится на пути от со-
циализма, т.е. низшей стадии коммунизма, к его высшей стадии, то общест-
ву не остается ничего другого, как сбросить с себя, наконец, смири-
тельную рубашку государства. Взамен этого - трудно даже обнять мыслью
этот контраст! - государство советов приняло тоталитарно-бюрократический
характер.
То же фатальное противоречие можно иллюстрировать и на судьбе партии.
Здесь вопрос формулируется примерно так: почему в 1917-21 годах, когда
старые господствующие классы еще боролись с оружием в руках, когда их
активно поддерживали империалисты вс<е>го мира, когда вооруженное кула-
чество саботировало армию и продовольствие страны, возможно было в пар-
тии открыто и безбоязненно спорить по самым острым вопросам политики?
Почему теперь, после прекращения интервенции, после разгрома эксплуата-
торских классов, после бесспорных успехов индустриализации, после кол-
лективизации подавляющего большинства крестьянства, - нельзя допустить,
ни малейшего слова критики по адресу бессменного руководства? Почему лю-
бой большевик, который потребовал бы созыва съезда партии, в соот-
ветствии с ее уставом, был бы немедленно исключен; любой гражданин, ко-
торый вслух выразил бы сомнение в непогрешимости Сталина, был бы осуж-
ден, почти наравне с участником террористического заговора? Откуда такое
страшное, чудовищное, невыносимое напряжение репрессий и полицейской ап-
паратуры?
Теория не есть вексель, который можно в любой момент предъявить
действительност<и> ко взысканию. Если теория ошибалась, надо ее перес-
мотреть или пополнить ее пробелы. Надо вскрыть те реальные общественные
силы, которые породили противоречие между советской действительностью и
традиционной марксистской концепцией. Во всяком случае, нельзя бродить в
потьмах, повторяя ритуальные фразы, которые может быть полезны для прес-
тижа вождей, но зато бьют живую действительность в лицо. Мы сейчас уви-
