- сказала Бетси, остановившись в маленькой гостиной и особенно крепко
пожимая ему еще раз руку. - Я посторонний человек, но я так люблю ее и
уважаю вас, что я позволяю себе совет. Примите его. Алексей есть олицет-
воренная честь, и он уезжает в Ташкент.
- Благодарю вас, княгиня, за ваше участие и советы. Но вопрос о том,
может ли, или не может жена принять кого-нибудь, она решит сама.
Он сказал это, по привычке с достоинством приподняв брови, и тотчас же
подумал, что, какие бы ни были слова, достоинства не могло быть в его
положении. И это он увидал по сдержанной, злой и насмешливой улыбке, с
которой Бетси взглянула на него после его фразы.
XX
Алексей Александрович поклонился Бетси в зале и пошел к жене. Она ле-
жала, но, услыхав его шаги, поспешно села в прежнее положение и испуган-
но глядела на него. Он видел, что она плакала.
- Я очень благодарен за твое доверие ко мне, - кротко повторил он
по-русски сказанную при Бетси по-французски фразу и сел подле нее. Когда
он говорил по-русски и говорил ей "ты", это "ты" неудержимо раздражало
Анну. - И очень благодарен за твое решение. Я тоже полагаю, что, так как
он едет,то и нет никакой надобности графу Вронскому приезжать сюда.
Впрочем...
- Да уж я сказала, так что же повторять? - вдруг перебила его Анна с
раздражением, которое она не успела удержать. "Никакой надобности, - по-
думала она, - приезжать человеку проститься с тою женщиной, которую он
любит, для которой хотел погибнуть и погубить себя и которая не может
жить без него. Нет никакой надобности!" Она сжала губы и опустила блес-
тящие глаза на его руки с напухшими жилами, которые медленно потирали
одна другую.
- Не будем никогда говорить про это, - прибавила она спокойнее.
- Я предоставил тебе решить этот вопрос, и я очень рад видеть... - на-
чал было Алексей Александрович.
- Что мое желание сходится с вашим, - быстро докончила она, раздражен-
ная тем, что он так медленно говорит, между тем как она знает вперед
все, что он скажет.
- Да, - подтвердил он, - и княгиня Тверская совершенно неуместно вме-
шивается в самые трудные семейные дела. В особенности она...
- Я ничему не верю, что об ней говорят, - быстро сказала Анна, - я
знаю, что она меня искренно любит.
Алексей Александрович вздохнул и помолчал. Она тревожно играла кистями
халата, взглядывая на него с тем мучительным чувством физического отвра-
щения к нему, за которое она упрекала себя, но которого не могла преодо-
леть. Она теперь желала только одного - быть избавленною от его постыло-
го присутствия.
- А я сейчас послал за доктором, - сказал Алексей Александрович.
- Я здорова; зачем мне доктора?
- Нет, маленькая кричит, и, говорят, у кормилицы молока мало.
- Для чего же ты не позволил мне кормить, когда я умоляла об этом? Все
равно (Алексей Александрович понял, что значило это "все равно"), она
ребенок, и его уморят. - Она позвонила и велела принести ребенка. - Я
просила кормить, мне не позволили, а теперь меня же упрекают.
- Я не упрекаю...
- Нет, вы упрекаете! Боже мой! зачем я не умерла! - И она зарыдала. -
Прости меня, я раздражена, я несправедлива, - сказала она, опоминаясь. -
Но уйди...
"Нет, это не может так оставаться", - решительно сказал себе Алексей
Александрович, выйдя от жены.
Никогда еще невозможность в глазах света его положения и ненависть к
нему его жены и вообще могущество той грубой таинственной силы, которая,
вразрез с его душевным настроением, руководила его жизнью и требовала
исполнения своей воли и изменения его отношений к жене, не представля-
лись ему с такою очевидностью, как нынче. Он ясно видел, что весь свет и
жена требовали от него чего-то, но чего именно, он не мог понять. Он
чувствовал, что за это в душе его поднималось чувство злобы, разрушавшее
его спокойствие и всю заслугу подвига. Он считал, что для Анны было бы
лучше прервать сношения с Вронским, но, если они все находят, что это
невозможно, он готов был даже вновь допустить эти сношения, только бы не
срамить детей, не лишаться их и не изменить своего положения. Как ни бы-
ло это дурно, это было все-таки лучше, чем разрыв, при котором она ста-
новилась в безвыходное, позорное положение, а он сам лишался всего, что
любил. Но он чувствовал себя бессильным; он знал вперед, что все против
него и что его не допустят сделать то, что казалось ему теперь так ес-
тественно и хорошо, а заставят сделать то, что дурно, но им кажется
должным.
XXI
Еще Бетси не успела выйти из залы, как Степан Аркадьич, только что
приехавший от Елисеева, где были получены свежие устрицы, встретил ее в
дверях.
- А! княгиня! вот приятная встреча!- заговорил он. - А я был у вас.
- Встреча на минуту, потому что я уезжаю, - сказала Бетси, улыбаясь и
надевая перчатку.
- Постойте, княгиня, надевать перчатку, дайте поцеловать вашу ручку.
Ни за что я так не благодарен возвращению старинных мод, как за цело-
ванье рук. - Он поцеловал руку Бетси. - Когда же увидимся?
- Вы не сто'ите, - отвечала Бетси улыбаясь.
- Нет, я очень сто'ю, потому что я стал самый серьезный человек. Я не
только устраиваю свои, но и чужие семейные дела, - сказал он с значи-
тельным выражением лица.
- Ах, я очень рада!- отвечала Бетси, тотчас же поняв, что он говорит
про Анну. И, вернувшись в залу, они стали в углу. - Он уморит ее, - ска-
зала Бетси значительным шепотом. - Это невозможно, невозможно...
- Я очень рад, что вы так думаете, - сказал Степан Аркадьич, покачивая
головой с серьезным и страдальчески-сочувственным выражением лица, - я
для этого приехал в Петербург.
- Весь город об этом говорит, - сказала она. - Это невозможное положе-
ние. Она тает и тает. Он не понимает, что она одна из тех женщин, кото-
рые не могут шутить своими чувствами. Одно из двух: или увези он ее,
энергически поступи, или дай развод. А это душит ее.
- Да, да... именно.... - вздыхая, говорил Облонский. - Я за тем и при-
ехал. То есть не собственно за тем... Меня сделали камергером, ну, надо
было благодарить. Но, главное, надо устроить это.
- Ну, помогай вам бог!- сказала Бетси.
Проводив княгиню Бетси до сеней, еще раз поцеловав ее руку выше пер-
чатки, там, где бьется пульс, и наврав ей еще такого неприличного вздо-
ру, что она уже не знала, сердиться ли ей, или смеяться, Степан Аркадьич
пошел к сестре. Он застал ее в слезах.
Несмотря на то брызжущее весельем расположение духа, в котором он на-
ходился, Степан Аркадьич тотчас естественно перешел в тот сочувствующий,
поэтически-возбужденный тон, который подходил к ее настроению. Он спро-
сил ее о здоровье и как она провела утро.
- Очень, очень дурно. И день. и утро, и все прошедшие и будущие дни, -
сказала она.
- Мне кажется, ты поддаешься мрачности. Надо встряхнуться, надо прямо
взглянуть на жизнь. Я знаю, что тяжело, но...
- Я слыхала, что женщины любят людей даже за их пороки, - вдруг начала
Анна, - но я ненавижу его за его добродетель. Я не могу жить с ним. Ты
пойми, его вид физически действует на меня, я выхожу из себя. Я не могу,
не могу жить с ним. Что же мне делать? Я была несчастлива и думала, что
нельзя быть несчастнее, но того ужасного состояния, которое теперь испы-
тываю, я не могла себе представить. Ты поверишь ли, что я, зная, что он
добрый, превосходный человек, что я ногтя его не стою, я все-таки нена-
вижу его. Я ненавижу его за его великодушие. И мне ничего не остается,
кроме...
Она хотела сказать смерти, но Степан Аркадьич не дал ей договорить.
- Ты больна и раздражена, - сказал он, - поверь, что ты преувеличива-
ешь ужасно. Тут нет ничего такого страшного.
И Степан Аркадьич улыбнулся. Никто бы на месте Степана Аркадьича, имея
дело с таким отчаянием, не позволил себе улыбнуться (улыбка показалась
бы грубой), но в его улыбке было так много доброты и почти женской неж-
ности,что улыбка его не оскорбляла, а смягчала и успокоивала. Его тихие
успокоительные речи и улыбки действовали смягчающе успокоительно, как
миндальное масло. И Анна скоро почувствовала это.
- Нет, Стива, - сказала она. - Я погибла, погибла! Хуже чем погибла. Я
еще не погибла, я не могу сказать, что все кончено, напротив, я
чувствую, что не кончено. Я - как натянутая струна, которая должна лоп-
нуть. Но еще не кончено... и кончится страшно.
- Ничего, можно потихоньку спустить струну. Нет положения, из которого
не было бы выхода.
- Я думала и думала. Только один...
Опять он понял по ее испуганному взгляду, что этот один выход, по ее
мнению, есть смерть, и он не дал ей договорить.
- Нисколько, - сказал он, - позволь. Ты не можешь видеть своего поло-
жения, как я. Позволь мне сказать откровенно свое мнение. - Опять он ос-
торожно улыбнулся своею миндальною улыбкой. - Я начну сначала: ты вышла
замуж за человека, который на двадцать лет старше тебя. Ты вышла замуж
без любви или не зная любви. Это была ошибка, положим.
- Ужасная ошибка!- сказала Анна
- Но я повторяю: это совершившийся факт. Потом ты имела, скажем, нес-
частие полюбить не своего мужа. Это несчастие; но это тоже совершившийся
факт. И муж твой признал и простил это. - Он останавливался после каждой
фразы, ожидая ее возражения, но она ничего не отвечала. - Это так. Те-
перь вопрос в том: можешь ли ты продолжать жить с своим мужем? Желаешь
ли ты этого? Желает ли он этого?
- Я ничего, ничего не знаю.
- Но ты сама сказала, что ты не можешь переносить его.
- Нет, я не сказала. Я отрекаюсь. Я ничего не знаю и ничего не пони-
маю.
- Да, но позволь...
- Ты не можешь понять. Я чувствую, что лечу головой вниз в какую-то
пропасть, но я не должна спасаться. И не могу.
- Ничего, мы подстелем и подхватим тебя. Я понимаю тебя, понимаю, что
ты не можешь взять на себя, чтобы высказать свое желание, свое чувство.
- Я ничего, ничего не желаю... только чтобы кончилось все.
- Но он видит это и знает. И разве ты думаешь, что он не менее тебя
тяготится этим? Ты мучишься, он мучится, и что же может выйти из этого?
Тогда как развод развязывает все, - не без усилия высказал Степан Ар-
кадьич главную мысль и значительно посмотрел на нее.
Она ничего не отвечала и отрицательно покачала своею остриженною голо-
вой. Но по выражению вдруг просиявшего прежнею красотой лица он видел,
что она не желала этого только потому, что это казалось ей невозможным
счастьем.
- Мне вас ужасно жалко! И как бы я счастлив был, если б устроил
это!сказал Степан Аркадьич, уже смелее улыбаясь. - Не говори, не говори
ничего! Если бы бог дал мне только сказать так, как я чувствую. Я пойду
к нему.
Анна задумчивыми блестящими глазами посмотрела на него и ничего не
сказала.
XXII
Степан Аркадьич с тем несколько торжественным лицом, с которым он са-
дился в председательское кресло в своем присутствии, вошел в кабинет
Алексея Александровича. Алексей Александрович, заложив руки за спину,
ходил по комнате и думал о том же, о чем Степан Аркадьич говорил с его
женою.
- Я не мешаю тебе? - сказал Степан Аркадьич, при виде зятя вдруг испы-
тывая непривычное ему чувство смущения. Чтобы скрыть это смущение, он
достал только что купленную с новым способом открывания папиросницу и,
понюхав кожу, достал папироску.
- Нет. Тебе нужно что-нибудь? - неохотно отвечал Алексей Александро-
вич.
- Да, мне хотелось... мне нужно по... да, нужно поговорить, - сказал
Степан Аркадьич, с удивлением чувствуя непривычную робость.
Чувство это было так неожиданно и странно, что Степан Аркадьич не по-
верил, что это был голос совести, говоривший ему, что дурно то, что он
был намерен делать. Степан Аркадьич сделал над собой усилие и поборол
нашедшую на него робость.
