- Надеюсь, что ты веришь в мою любовь к сестре и в искреннюю привязан-
ность и уважение к тебе, - сказал он, краснея.
Алексей Александрович остановился и ничего не отвечал, но лицо его по-
разило Степана Аркадьича бывшим на нем выражением покорной жертвы.
- Я намерен был, я хотел поговорить о сестре и о вашем положении вза-
имном, - сказал Степан Аркадьич, все еще борясь с непривычною застенчи-
востью. Алексей Александрович грустно усмехнулся, посмотрел на шурина и,
не отвечая, подошел к столу, взял с него начатое письмо и подал шурину.
- Я не переставая думаю о том же. И вот что я начал писать, полагая,
что я лучше скажу письменно и что мое присутствие раздражает ее, - ска-
зал он, подавая письмо.
Степан Аркадьич взял письмо, с недоумевающим удивлением посмотрел на
тусклые глаза, неподвижно остановившиеся на нем, и стал читать.
"Я вижу, что мое присутствие тяготит вас. Как ни тяжело мне было убе-
диться в этом, я вижу, что это так и не может быть иначе. Я не виню вас,
и бог мне свидетель, что я, увидев вас во время вашей болезни, от всей
души решился забыть все, что было между нами, и начать новую жизнь. Я не
раскаиваюсь и никогда не раскаюсь в том, что я сделал; но я желал одно-
го, вашего блага, блага вашей души, и теперь я вижу, что не достиг это-
го. Скажите мне вы сами, что даст вам истинное счастье и спокойствие ва-
шей души. Я предаюсь весь вашей воле и вашему чувству справедливости".
Степан Аркадьич передал назад письмо и с тем же недоумением продолжал
смотреть на зятя, не зная, что сказать. Молчание это было им обоим так
неловко, что в губах Степана Аркадьича произошло болезненное содрогание
в то время, как он молчал, не спуская глаз с лица Каренина.
- Вот что я хотел сказать ей, - сказал Алексей Александрович, отвер-
нувшись.
- Да, да... - сказал Степан Аркадьич, не в силах отвечать, так как
слезы подступали ему к горлу. - Да, да. Я понимаю вас, - наконец выгово-
рил он.
- Я желаю знать, чего она хочет, - сказал Алексей Александрович.
- Я боюсь, что она сама не понимает своего положения. Она не судья, -
оправляясь, говорил Степан Аркадьич. - Она подавлена, именно подавлена
твоим великодушием. Если она прочтет это письмо, она не в силах будет
ничего сказать, она только ниже опустит голову.
- Да, но что же в таком случае? Как объяснить... как узнать ее жела-
ние?
- Если ты позволяешь мне сказать свое мнение, то я думаю, что от тебя
зависит указать прямо те меры, которые ты находишь нужными, чтобы прек-
ратить это положение.
- Следовательно, ты находишь, что его нужно прекратить? - перебил его
Алексей Александрович. - Но как? - прибавил он, сделав непривычный жест
руками пред глазами, - не вижу никакого возможного выхода.
- Во всяком положении есть выход, - сказал, вставая и оживляясь, Сте-
пан Аркадьич. - Было время, когда ты хотел разорвать... Если ты убе-
дишься теперь, что вы не можете сделать взаимного счастия...
- Счастье можно различно понимать. Но положим, что я на все согласен,
я ничего не хочу. Какой же выход из нашего положения?
- Если ты хочешь знать мое мнение, - сказал Степан Аркадьич с тою же
смягчающею, миндально-нежною улыбкой, с которой он говорил с Анной. Доб-
рая улыбка была так убедительна, что невольно Алексей Александрович,
чувствуя свою слабость и подчиняясь ей, готов был верить тому, что ска-
жет Степан Аркадьич. - Она никогда не выскажет этого. Но одно возможно,
одного она может желать, - продолжал Степан Аркадьич, - это - прекраще-
ние отношений и всех связанных с ними воспоминаний. По-моему,в вашем по-
ложении необходимо уяснение новых взаимных отношений. И эти отношения
могут установиться только свободой обеих сторон.
- Развод, - с отвращением перебил Алексей Александрович.
- Да, я полагаю, что развод. Да, развод, - краснея, повторил Степан
Аркадьич. - Это во всех отношениях самый разумный выход для супругов,
находящихся в таких отношениях, как вы. Что же делать, если супруги наш-
ли, что жизнь для них невозможна вместе? Это всегда может случиться. -
Алексей Александрович тяжело вздохнул и закрыл глаза. - Тут только одно
соображение: желает ли один из супругов вступить в другой брак? Если
нет, так это очень просто, - сказал Степан Аркадьич, все более и более
освобождаясь от стеснения.
Алексей Александрович, сморщившись от волнения, проговорил что-то сам
с собой и ничего не отвечал. Все, что для Степана Аркадьича оказалось
так очень просто, тысячу тысяч раз обдумывал Алексей Александрович. И
все это ему казалось не только не очень просто, но казалось вполне не-
возможно. Развод, подробности которого он уже знал, теперь казался ему
невозможным, потому что чувство собственного достоинства и уважение к
религии не позволяли ему принять на себя обвинение в фиктивном прелюбо-
деянии и еще менее допустить, чтобы жена, прощенная и любимая им, была
уличена и опозорена. Развод представлялся невозможным еще и по другим,
еще более важным причинам.
Что будет с сыном в случае развода? Оставить его с матерью было невоз-
можно. Разведенная мать будет иметь свою незаконную семью, в которой по-
ложение пасынка и воспитание его будут, по всей вероятности, дурны. Ос-
тавить его с собою? Он знал, что это было бы мщение с его стороны, а он
не хотел этого. Но, кроме этого, всего невозможнее казался развод для
Алексея Александровича потому, что, согласившись на развод, он этим са-
мым губил Анну. Ему запало в душу слово, сказанное Дарьей Александровной
в Москве, о том, что, решаясь на развод, он думает о себе, а не думает,
что этим он губит ее безвозвратно. И он, связав это слово с своим проще-
нием, с своею привязанностью к детям, теперь по-своему понимал его. Сог-
ласиться на развод, дать ей свободу значило в его понятии отнять у себя
последнюю привязку к жизни детей, которых он любил, а у нее - последнюю
опору на пути добра и ввергнуть ее в погибель. Если она будет разведен-
ною женой, он знал, что она соединится с Вронским, и связь эта будет не-
законная и преступная, потому что жене, по смыслу закона церкви, не мо-
жет быть брака, пока муж жив. "Она соединится с ним, и через год-два или
он бросит ее, или она вступит в новую связь, - думал Алексей Александро-
вич. - И я, согласившись на незаконный развод, буду виновником ее поги-
бели". Он все это обдумывал сотни раз и был убежден, что дело развода не
только не очень просто, как говорил его шурин, но совершенно невозможно.
Он не верил ни одному слову Степана Аркадьича, на каждое слово его имел
тысячи опровержений, но он слушал его, чувствуя, что его словами выража-
ется та могущественная грубая сила, которая руководит его жизнью и кото-
рой он должен будет покориться.
- Вопрос только в том, как, на каких условиях ты согласишься сделать
развод. Она ничего не хочет, не смеет просить тебя, она все предоставля-
ет твоему великодушию.
"Боже мой! Боже мой! за что?" - подумал Алексей Александрович, вспом-
нив подробности развода, при котором муж брал вину на себя, и тем же
жестом, каким закрывался Вронский, закрыл от стыда лицо руками.
- Ты взволнован, я это понимаю. Но если ты обдумаешь....
"И ударившему в правую щеку подставь левую, и снимающему кафтан отдай
рубашку", - подумал Алексей Александрович.
- Да, да! - вскрикнул он визгливым голосом, - я беру на себя позор,
отдаю даже сына, но... - но не лучше ли оставить это? Впрочем, делай,
что хочешь...
И он, отвернувшись от шурина, так чтобы тот не мог видеть его, сел на
стул у окна. Ему было горько, ему было стыдно; но вместе с этим горем и
стыдом он испытывал радость и умиление пред высотой своего смирения.
Степан Аркадьич был тронут. Он помолчал.
- Алексей Александрович, поверь мне, что она оценит твое великодушие,
сказал он. - Но, видно, это была воля божия, - прибавил он и, сказав
это, почувствовал, что это было глупо, и с трудом удержал улыбку над
своею глупостью.
Алексей Александрович хотел что-то ответить, но слезы остановили его.
- Это несчастие роковое, и надо признать его.Я признаю это несчастие
совершившимся фактом и стараюсь помочь и ей и тебе, - сказал Степан Ар-
кадьич.
Когда Степан Аркадьич вышел из комнаты зятя, он был тронут, но это не
мешало ему быть довольным тем, что он успешно совершил это дело, так как
он был уверен, что Алексей Александрович не отречется от своих слов. К
этому удовольствию примешивалось еще и то, что ему пришла мысль, что,
когда это дело сделается, он жене и близким знакомым будет задавать воп-
рос: "Какая разница между мною и государем? Государь делает развод - и
никому оттого не лучше, а я сделал развод, и троим стало лучше... Или:
какое сходство между мной и государем? Когда... Впрочем, придумаю луч-
ше", - сказал он себе с улыбкой.
XXIII
Рана Вронского была опасна, хотя она и миновала сердце. И несколько
дней он находился между жизнью и смертью. Когда в первый раз он был в
состоянии говорить, одна Варя, жена брата, была в его комнате.
- Варя!- сказал он, строго глядя на нее, - я выстрелил в себя нечаян-
но. И, пожалуйста, никогда не говори про это и так скажи всем. А то это
слишком глупо!
Не отвечая на его слова, Варя нагнулась над ним и с радостной улыбкой
посмотрела ему в лицо. Глаза были светлые, не лихорадочные, но выражение
их было строгое.
- Ну, слава богу!- сказала она. - Не больно тебе?
- Немного здесь. - Он указал на грудь.
- Так дай я перевяжу тебе.
Он, молча сжав свои широкие скулы, смотрел на нее, пока она перевязы-
вала его. Когда она кончила, он сказал:
- Я не в бреду; пожалуйста, сделай, чтобы не было разговоров о том,
что я выстрелил в себя нарочно.
- Никто и не говорит. Только надеюсь, что ты больше не будешь нечаянно
стрелять, - сказала она с вопросительною улыбкой.
- Должно быть, не буду, а лучше бы было...
И он мрачно улыбнулся.
Несмотря на эти слова и улыбку, которые так испугали Варю, когда прош-
ло воспаление и он стал оправляться, он почувствовал, что совершенно ос-
вободился от одной части своего горя. Он этим поступком как будто смыл с
себя стыд и унижение, которые он прежде испытывал. Он мог спокойно ду-
мать теперь об Алексее Александровиче. Он признавал все великодушие его
и уже не чувствовал себя униженным. Он, кроме того, опять попал в преж-
нюю колею жизни. Он видел возможность без стыда смотреть в глаза людям и
мог жить, руководствуясь своими привычками. Одно, чего он не мог вырвать
из своего сердца, несмотря на то, что он не переставая боролся с этим
чувством, это было доходящее до отчаяния сожаление о том, что он навсег-
да потерял ее. То, что он теперь, искупив пред мужем свою вину, должен
был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею с ее рас-
каянием и ее мужем, было твердо решено в его сердце; но он не мог выр-
вать из своего сердца сожаления о потере ее любви, не мог стереть в вос-
поминании те минуты счастия, которые он знал с ней, которые так мало це-
нимы им были тогда и которые во всей своей прелести преследовали его те-
перь.
Серпуховской придумал ему назначение в Ташкент, и Вронский без малей-
шего колебания согласился на это предложение. Но чем ближе подводило
время отъезда, тем тяжелее становилась ему та жертва, которую он прино-
сил тому, что он считал должным.
Рана его зажила, и он уже выезжал, делая приготовления к отъезду в
Ташкент.
"Один раз увидать ее и потом зарыться, умереть", - думал он и, делая
прощальные визиты, высказал эту мысль Бетси. С этим посольством Бетси
ездила к Анн: и привезла ему отрицательный ответ.
"Тем лучше - подумал Вронский, получив это известие. - Это была сла-
бость, которая погубила бы мои последние силы".
На другой день сама Бетси утром приехала к нему и объявила, что она
получила чрез Облонского положительное известие, что Алексей Александро-
