вич дает развод и что потому он может видеть ее.
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все
свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же по-
ехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и
быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая
и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покры-
вать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Анна готовилась к этому свиданью, думала о том, что она скажет ему, но
она ничего из этого не успела сказать: его страсть охватила ее. Она хо-
тела утишить его, утишить себя, но уже было поздно. Его чувство сообщи-
лось ей. Губы ее дрожали так, что долго она не могла ничего говорить.
- Да, ты овладел мною, и я твоя, - выговорила она наконец, прижимая к
своей груди его руку.
- Так должно было быть!- сказал он. - Пока мы живы, это должно быть. Я
это знаю теперь.
- Это правда, - говорила она, бледнея все более и более и обнимая его
голову. - Все-таки что-то ужасное есть в этом после всего, что было.
- Все пройдет, все пройдет, мы будем так счастливы! Любовь наша, если
бы могла усилиться, усилилась бы тем, что в ней есть что-то ужасное, -
сказал он, поднимая голову и открывая улыбкою свои крепкие зубы.
И она не могла не ответить улыбкой - не словам, а влюбленным глазам
его. Она взяла его руку и гладила ею себя по похолодевшим щекам и
обстриженным волосам.
- Я не узнаю тебя с этими короткими волосами. Ты так похорошела.
Мальчик. Но как ты бледна!
- Да, я очень слаба, - сказала она, улыбаясь. И губы ее опять задрожа-
ли.
- Мы поедем в Италию, ты поправишься, - сказал он.
- Неужели это возможно, чтобы мы были как муж с женою, одни, своею
семьей с тобой? - сказала она, близко вглядываясь в его глаза.
- Меня только удивляло, как это могло быть когда-нибудь иначе.
- Стива говорит, что он на все согласен, но я не могу принять его ве-
ликодушие, - сказала она, задумчиво глядя мимо лица Вронского. - Я не
хочу развода, мне теперь все равно. Я не знаю только, что он решит об
Сереже.
Он не мог никак понять, как могла она в эту минуту свиданья думать и
помнить о сыне, о разводе. Разве не все равно было?
- Не говори про это, не думай, - сказал он, поворачивая ее руку в сво-
ей и стараясь привлечь к себе ее внимание; но она все не смотрела на не-
го.
- Ах, зачем я не умерла, лучше бы было!- сказала она, и без рыданий
слезы потекли по обеим щекам; но она старалась улыбаться, чтобы не огор-
чить его.
Отказаться от лестного и опасного назначения в Ташкент, по прежним по-
нятиям Вронского, было бы позорно и невозможно. Но теперь, не задумыва-
ясь ни на минуту, он отказался от него и, заметив в высших неодобрение
своего поступка, тотчас же вышел в отставку.,
Чрез месяц Алексей Александрович остался один с сыном на своей кварти-
ре, а Анна с Вронским уехала за границу, не получив развода и решительно
отказавшись от него.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
I
Княгиня Щербацкая находила, что сделать свадьбу до поста, до которого
оставалось пять недель, было невозможно, так как половина приданого не
могла поспеть к этому времени; но она не могла не согласиться с Левиным,
что после поста было бы уже и слишком поздно, так как старая родная тет-
ка князя Щербацкого была очень больна и могла скоро умереть, и тогда
траур задержал бы еще свадьбу. И потому, решив разделить приданое на две
части, большое и малое приданое, княгиня согласилась сделать свадьбу до
поста. Она решила, что малую часть приданого она приготовит всю теперь,
большое же вышлет после, и очень сердилась на Левина за то, что он никак
не мог серьезно ответить ей, согласен ли он на это, или нет. Это сообра-
жение было тем более удобно, что молодые ехали тотчас после свадьбы в
деревню, где вещи большого приданого не будут нужны.
Левин продолжал находиться все в том же состоянии сумасшествия, в ко-
тором ему казалось, что он и его счастье составляют главную и единствен-
ную цель всего существующего и что думать и заботиться теперь ему ни о
чем не нужно, что все делается и сделается для него другими. Он даже не
имел никаких планов и целей для будущей жизни; он предоставлял решение
этого другим, зная, что все будет прекрасно. Брат его Сергей Иванович,
Степан Аркадьич и княгиня руководили его в том, что ему следовало де-
лать. Он только был совершенно согласен на все, что ему предлагали. Брат
занял для него денег, княгиня посоветовала уехать из Москвы после
свадьбы. Степан Аркадьич посоветовал ехать за границу. Он на все был
согласен. "Делайте, что хотите, если вам это весело. Я счастлив, и
счастье мое не может быть ни больше, ни меньше, что бы вы ни делали", -
думал он. Когда он передал Кити совет Степана Аркадьича ехать за грани-
цу, он очень удивился, что она не соглашалась на это, а имела насчет их
будущей жизни какие-то свои определенные требования. Она знала, что у
Левина есть дело в деревне, которое он любит. Она, как он видел, не
только не понимала этого дела, но и не хотела понимать. Это не мешало
ей, однако, считать это дело очень важным. И потому она знала, что их
дом будет в деревне, и желала ехать не за границу, где она не будет
жить, а туда, где будет их дом. Это определенно выраженное намерение
удивило Левина. Но так как ему было все равно, он тотчас же попросил
Степана Аркадьича, как будто это была его обязанность, ехать в деревню и
устроить там все, что он знает, с тем вкусом, которого у него так много.
- Однако послушай, - сказал раз Степан Аркадьич Левину, возвратившись
из деревни, где он все устроил для приезда молодых, - есть у тебя свиде-
тельство о том, что ты был на духу?
- Нет. А что?
- Без этого нельзя венчать.
- Ай, ай, ай! - вскрикнул Левин. - Я ведь, кажется, уже лет девять не
говел. Я и не подумал.
- Хорош!- смеясь, сказал Степан Аркадьич, - а меня же называешь ниги-
листом! Однако ведь это нельзя. Тебе надо говеть.
- Когда же? Четыре дня осталось.
Степан Аркадьич устроил и это. И Левин стал говеть. Для Левина, как
для человека неверующего и вместе с тем уважающего верования других лю-
дей, присутствие и участие во всяких церковных обрядах было очень тяже-
ло. Теперь, в том чувствительном ко всему, размягченном состоянии духа,
в котором он находился, эта необходимость притворяться была Левину не
только тяжела, но показалась совершенно невозможна. Теперь, в состоянии
своей славы, своего цветения, он должен будет или лгать, или кощунство-
вать. Он чувствовал себя не в состоянии делать ни того, ни другого. Но
сколько он ни допрашивал Степана Аркадьича, нельзя ли получить свиде-
тельство не говея, Степан Аркадьич объявил, что это невозможно.
- Да и что тебе сто'ит - два дня? И он премилый, умный старичок. Он
тебе выдернет этот зуб так, что ты и не заметишь.
Стоя у первой обедни, Левин попытался освежить в себе юношеские воспо-
минания того сильного религиозного чувства, которое он пережил от шест-
надцати до семнадцати лет. Но тотчас же убедился, что это для него со-
вершенно невозможно. Он попытался смотреть на все это, как на не имеющий
значения пустой обычай, подобный обычаю делания визитов; но почувство-
вал, что и этого он никак не мог сделать. Левин находился в отношении к
религии, как и большинство его современников, в самом неопределенном по-
ложении. Верить он не мог, а вместе с тем он не был твердо убежден в
том, чтобы все это было несправедливо. И поэтому, не будучи в состоянии
верить в значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодуш-
но, как на пустую формальность, во все время этого говенья он испытывал
чувство неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому,
как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Во время службы он то слушал молитвы, стараясь приписывать им значение
такое, которое бы не расходилось с его взглядами, то, чувствуя, что он
не может понимать и должен осуждать их, старался не слушать их, а зани-
мался своими мыслями, наблюдениями и воспоминаниями, которые с чрезвы-
чайною живостью во время этого праздного стояния в церкви бродили в его
голове.
Он отстоял обедню, всенощную и вечерние правила и на другой день,
встав раньше обыкновенного, не пив чаю, пришел в восемь часов утра в
церковь для слушания утренних правил и исповеди.
В церкви никого не было, кроме нищего солдата, двух старушек и церков-
нослужителей.
Молодой дьякон, с двумя резко обозначавшимися половинками длинной спи-
ны под тонким подрясником, встретил его и тотчас же, подойдя к столику у
стены, стал читать правила. По мере чтения, в особенности при частом и
быстром повторении тех же слов: "Господи помилуй", которые звучали как
"помилос, помилос", Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана
и что трогать и шевелить ее теперь не следует, а то выйдет путаница, и
потому он, стоя позади дьякона, продолжал, не слушая и не вникая, думать
о своем. "Удивительно много выражения в ее руке", - думал он, вспоминая,
как вчера они сидели у углового стола. Говорить им не о чем было, как
всегда почти в это время, и она, положив на стол руку, раскрывала и зак-
рывала ее и сама засмеялась, глядя на ее движение. Он вспомнил, как он
поцеловал эту руку и потом рассматривал сходящиеся черты на розовой ла-
дони. "Опять помилос", - подумал Левин, крестясь, кланяясь и глядя на
гибкое движение спины кланяющегося дьякона. "Она взяла потом мою руку и
рассматривала линии: - У тебя славная рука, - сказала она". И он посмот-
рел на свою руку и на короткую руку дьякона. "Да, теперь скоро кончится,
- думал он. - Нет, кажется, опять сначала, - подумал он, прислушиваясь к
молитвам. - Нет, кончается; вот уже он кланяется в землю. Это всегда
пред концом".
Незаметно получив рукою в плисовом обшлаге трехрублевую бумажку,
дьякон сказал, что он запишет, и, бойко звуча новыми сапогами по плитам
пустой церкви, прошел в алтарь. Через минуту он выглянул оттуда и пома-
нил Левина. Запертая до сих пор мысль зашевелилась в голове Левина, но
он поспешил отогнать ее. "Как-нибудь устроится", - подумал он и пошел к
амвону. Он вошел на ступеньки и, повернув направо, увидал священника.
Старичок священник, с редкою полуседою бородой, с усталыми добрыми гла-
зами, стоял у аналоя и перелистывал требник. Слегка поклонившись Левину,
он тотчас же начал читать привычным голосом молитвы. Окончив их, он пок-
лонился в землю и обратился лицом к Левину.
- Здесь Христос невидимо предстоит, принимая вашу исповедь, - сказал
он, указывая на распятие. - Веруете ли вы во все то, чему учит нас свя-
тая апостольская церковь? - продолжал священник, отворачивая глаза от
лица Левина и складывая руки под епитрахиль.
- Я сомневался, я сомневаюсь во всем, - проговорил Левин неприятным
для себя голосом и замолчал.
Священник подождал несколько секунд, не скажет ли он еще чего, и, зак-
рыв глаза, быстрым владимирским на "о" говором сказал:
- Сомнения свойственны слабости человеческой, но мы должны молиться,
чтобы милосердый господь укрепил нас. Какие особенные грехи имеете? -
прибавил он без малейшего промежутка, как бы стараясь не терять времени.
- Мой главный грех есть сомнение. Я во всем сомневаюсь и большею
частью нахожусь в сомнении.
- Сомнение свойственно слабости человеческой, - повторил те же слова
священник. - В чем же преимущественно вы сомневаетесь?
- Я во всем сомневаюсь. Я сомневаюсь иногда даже в существовании бога,
- невольно сказал Левин и ужаснулся неприличию того, что он говорил. Но
на священника слова Левина не произвели, как казалось, впечатления.
- Какие же могут быть сомнения в существовании бога? - с чуть заметною
улыбкой поспешно сказал он.
