звезду, вдыхал в себя свежий морозный воздух, равномерно вбегающий в
комнату, и, как во сне, следил за возникающими в воображении образами и
воспоминаниями. В четвертом часу он услыхал шаги по коридору и выглянул
в дверь. Это возвращался знакомый ему игрок Мяскин из клуба. Он шел
мрачно, насупившись и откашливаясь. "Бедный, несчастный!" - подумал Ле-
вин, и слезы выступили ему на глаза от любви и жалости к этому человеку.
Он хотел поговорить с ним, утешить его; но, вспомнив, что он в одной ру-
башке, раздумал и опять сел к форточке, чтобы купаться в холодном возду-
хе и глядеть на этот чудной формы, молчаливый, но полный для него значе-
ния крест и на возносящуюся желто-яркую звезду. В седьмом часу зашумели
полотеры, зазвонили к какой-то службе, и Левин почувствовал, что начина-
ет зябнуть. Он затворил форточку, умылся, оделся и вышел на улицу.
XV
На улицах еще было пусто. Левин пошел к дому Щербацких. Парадные двери
были заперты, и все спало. Он пошел назад, вошел опять в номер и потре-
бовал кофе. Денной лакей, уже не Егор, принес ему. Левин хотел вступить
с ним в разговор, но лакею позвонили, и он ушел. Левин попробовал отпить
кофе и положить калач в рот, но рот его решительно не знал, что делать с
калачом. Левин выплюнул калач, надел пальто и пошел опять ходить. Был
десятый час, когда он во второй раз пришел к крыльцу Щербацких. В доме
только что встали, и повар шел за провизией. Надо было прожить еще по
крайней мере два часа.
Всю эту ночь и утро Левин жил совершенно бессознательно и чувствовал
себя совершенно изъятым из условий материальной жизни. Он не ел целый
день, не спал две ночи, провел несколько часов раздетый на морозе и
чувствовал себя не только свежим и здоровым как никогда, но он чувство-
вал себя совершенно независимым от тела: он двигался без усилия мышц и
чувствовал, что все может сделать. Он был уверен, что полетел бы вверх
или сдвинул бы угол дома, если б это понадобилось. Он проходил остальное
время по улицам, беспрестанно посматривая на часы и оглядываясь по сто-
ронам.
И что он видел тогда, того после уже он никогда не видал. В особеннос-
ти дети, шедшие в школу, голуби сизые, слетевшие с крыши на тротуар, и
сайки, посыпанные мукой, которые выставила невидимая рука, тронули его.
Эти сайки, голуби и два мальчика были неземные существа. Все это случи-
лось в одно время: мальчик подбежал к голубю и, улыбаясь, взглянул на
Левина; голубь затрещал крыльями и отпорхнул, блестя на солнце между
дрожащими в воздухе пылинками снега, а из окошка пахнуло духом печеного
хлеба и выставились сайки. Все это вместе было так необычайно хорошо,
что Левин засмеялся и заплакал от радости. Сделав большой круг по Газет-
ному переулку и Кисловке, он вернулся опять в гостиницу и, положив пред
собой часы, сел, ожидая двенадцати. В соседнем номере говорили что-то о
машинах и обмане и кашляли утренним кашлем. Они не понимали, что уже
стрелка подходит к двенадцати. Стрелка подошла. Левин вышел на крыльцо.
Извозчики, очевидно, все знали. Они с счастливыми лицами окружили Леви-
на, споря между собой и предлагая свои услуги. Стараясь не обидеть дру-
гих извозчиков и обещав с теми тоже поездить, Левин взял одного и велел
ехать к Щербацким. Извозчик был прелестен в белом, высунутом из-под каф-
тана и натянутом на налитой, красной, крепкой шее вороте рубахи. Сани у
этого извозчика были высокие, ловкие, такие, на каких Левин уже после
никогда не ездил, и лошадь была хороша и старалась бежать, но не двига-
лась с места. Извозчик знал дом Щербацких и, особенно почтительно к се-
доку округлив руки и сказав "прру", осадил у подъезда. Швейцар Щербац-
ких, наверное, все знал. Это видно было по улыбке его глаз и по тому,
как он сказал:
- Ну, давно не были, Константин Дмитриич!
Не только он все знал, но он, очевидно, ликовал и делал усилия, чтобы
скрыть свою радость. Взглянув в его старческие милые глаза, Левин понял
даже что-то еще новое в своем счастье.
- Встали?
- Пожалуйте! А то оставьте здесь, - сказал он улыбаясь, когда Левин
хотел вернуться взять шапку. Это что-нибудь значило.
- Кому доложить прикажете? - спросил лакей.
Лакей был хотя и молодой и из новых лакеев, франт, но очень добрый и
хороший человек и тоже все понимал..
- Княгине... Князю... Княжне... - сказал Левин.
Первое лицо, которое он увидал, была mademoiselle Linon. Она шла чрез
залу, и букольки и лицо ее сияли. Он только что заговорил с нею, как
вдруг за дверью послышался шорох платья, и mademoiselle Linon исчезла из
глаз Левина, и радостный ужас близости своего счастья сообщился ему.
Mademoiselle Linon заторопилась и, оставив его, пошла к другой двери.
Только что она вышла, быстрые-быстрые легкие шаги зазвучали по паркету,
и его счастье, его жизнь, он сам - лучшее его самого себя, то, чего он
искал и желал так долго, быстро-быстро близилось к нему. Она не шла, но
какой-то невидимою силой неслась к нему.
Он видел только ее ясные, правдивые глаза, испуганные той же радостью
любви, которая наполняла и его сердце. Глаза эти светились ближе и бли-
же, ослепляя его своим светом любви. Она остановилась подле самого его,
касаясь его. Руки ее поднялись и опустились ему на плечи.
Она сделала все, что могла, - она подбежала к нему и отдалась вся, ро-
бея и радуясь. Он обнял ее и прижал губы к ее рту, искавшему его поце-
луя.
Она тоже не спала всю ночь и все утро ждала его. Мать и отец были
бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая
хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить
его и радовалась этой мысли, и робела, и стыдилась, и сама не знала, что
она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет
mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая
себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
- Пойдемте к мама! - сказала она,взяв его за руку. Он долго не мог ни-
чего сказать, не столько потому, что он боялся словом испортить высоту
своего чувства, сколько потому, что каждый раз, как он хотел сказать
что-нибудь, вместо слов, он чувствовал, что у него вырвутся слезы
счастья. Он взял ее руку и поцеловал.
- Неужели это правда? - сказал он, наконец, глухим голосом. - Я не мо-
гу верить, что ты любишь меня!
Она улыбнулась этому "ты" и той робости, с которою он взглянул на нее.
- Да!- значительно, медленно проговорила она. - Я так счастлива!
Она, не выпуская руки его, вошла в гостиную. Княгиня, увидав их, зады-
шала часто и тотчас же заплакала и тотчас же засмеялась и таким энерги-
ческим шагом, какого не ждал Левин, подбежала к ним и, обняв голову Ле-
вину, поцеловала его и обмочила его щеки слезами.
- Так все кончено! Я рада. Люби ее. Я рада... Кити!
- Скоро устроились! - сказал старый князь, стараясь быть равнодушным;
но Левин заметил, что глаза его были влажны, когда он обратился к нему.
- Я давно, всегда этого желал! - сказал он, взяв за руку Левина и при-
тягивая его к себе. - Я еще тогда, когда эта ветреница вздумала...
- Папа! - вскрикнула Кити и закрыла ему рот руками.
- Ну, не буду!- сказал он. - Я очень, очень... ра... Ах! как я глуп...
Он обнял Кити, поцеловал ее лицо, руку, опять лицо и перекрестил ее.
И Левина охватило новое чувство любви к этому прежде чуждому ему чело-
веку, старому князю, когда он смотрел, как Кити долго и нежно целовала
его мясистую руку.
XVI
Княгиня сидела в кресле молча и улыбалась; князь сел подле нее. Кити
стояла у кресла отца, все не выпуская его руку. Все молчали.
Княгиня первая назвала все словами и перевела все мысли и чувства в
вопросы жизни. И всем одинаково странно и больно даже это показалось в
первую минуту.
- Когда же? Надо благословить и объявить. А когда же свадьба? Как ты
думаешь, Александр?
- Вот он, - сказал старый князь, указывая на Левина, - он тут главное
лицо.
- Когда? - сказал Левин, краснея. - Завтра. Если вы меня спрашиваете,
то, по-моему, нынче благословить и завтра свадьба.
- Ну, полно, mon cher, глупости!
- Ну, через неделю.
- Он точно сумасшедший.
- Нет, отчего же?
- Да помилуй!- радостно улыбаясь этой поспешности, сказала мать. - А
приданое?
"Неужели будет приданое и все это? - подумал Левин с ужасом. - А впро-
чем, разве может приданое, и благословение, и все это - разве это может
испортить мое счастье? Ничто не может испортить!" Он взглянул на Кити и
заметил, что ее нисколько, нисколько не оскорбила мысль о приданом.
"Стало быть, это нужно", - подумал он.
- Я ведь ничего не знаю, я только сказал свое желание, - проговорил
он, извиняясь.
- Так мы рассудим. Теперь можно благословить и объявить. Это так.
Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела идти; но он удержал
ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз,улыбаясь, поце-
ловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не знали хорошенько,
они ли опять влюблены, или только дочь их. Когда князь с княгиней вышли,
Левин подошел к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой
и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем
не то, что нужно было.
- Как я знал, что это так будет! Я никогда не надеялся; но в душе я
был уверен всегда, - сказал он. - Я верю, что это было предназначено.
- А я? - сказала она. - Даже тогда... - Она остановилась и опять про-
должала, решительно глядя на него своими правдивыми глазами, - даже тог-
да, когда я оттолкнула от себя свое счастье. Я любила всегда вас одного,
но я была увлечена. Я должна сказать... Вы можете забыть это?
- Может быть, это к лучшему. Вы мне должны простить многое. Я должен
сказать вам...
Это было одно из того, что он решил сказать ей. Он решился сказать ей
с первых же дней две вещи - то, что он не так чист, как она, и другое -
что он неверующий.Это было мучительно, но он считал, что должен сказать
и то и другое.
- Нет, не теперь, после!- сказал он.
- Хорошо, после, но непременно скажите. Я не боюсь ничего. Мне нужно
все знать. Теперь кончено.
Он досказал:
- Кончено то, что вы возьмете меня, какой бы я ни был, не откажетесь
от меня? Да?
- Да, да.
Разговор их был прерван mademoiselle Linon, которая, хотя и притворно,
но нежно улыбаясь, пришла поздравлять свою любимую воспитанницу. Еще она
не вышла, как с поздравлениями пришли слуги. Потом приехали родные, и
начался тот блаженный сумбур, из которого Левин уже не выходил до друго-
го дня своей свадьбы. Левину было постоянно неловко, скучно, но напряже-
ние счастья шло, все увеличиваясь. Он постоянно чувствовал, что от него
требуется многое, чего он не знает, и он делал все, что ему говорили, и
все это доставляло ему счастье. Он думал, что его сватовство не будет
иметь ничего похожего на другие, что обычные условия сватовства испортят
его особенное счастье; но кончилось тем, что он делал то же, что другие,
и счастье его от этого только увеличивалось и делалось более и более
особенным, не имевшим и не имеющим ничего подобного.
- Теперь мы поедим конфет, - говорила m-lle Linon, - и Левин ехал по-
купать конфеты..
Ну, очень рад - сказал Свияжский. - Я вам советую букеты брать у Фоми-
на.
- А надо? - И он ехал к Фомину.
Брат говорил ему, что надо занять денег, потому что будет много расхо-
дов, подарки...
- А надо подарки? - И он скакал к Фульде.
И у кондитера, и у Фомина, и у Фульда он видел,что его ждали, что ему
рады и торжествуют его счастье так же, как и все, с кем он имел дело в
эти дни. Необыкновенно было то, что его все не только любили, но и все
прежде несимпатичные, холодные, равнодушные люди, восхищаясь им, покоря-
лись ему во всем, нежно и деликатно обходились с его чувством и разделя-
